Старомодный ветхий шушун что такое

Стихотворение и анализ «Письмо матери»

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,

Загрустила шибко обо мне,

Что ты часто ходишь на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

И тебе в вечернем синем мраке

Часто видится одно и то ж:

Будто кто-то мне в кабацкой драке

Ничего, родная! Успокойся.

Это только тягостная бредь.

Не такой уж горький я пропойца,

Чтоб, тебя не видя, умереть.

Я по-прежнему такой же нежный

И мечтаю только лишь о том,

Чтоб скорее от тоски мятежной

Воротиться в низенький наш дом.

Я вернусь, когда раскинет ветви

По-весеннему наш белый сад.

Только ты меня уж на рассвете

Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечалось,

Не волнуй того, что не сбылось, –

Слишком раннюю утрату и усталость

Испытать мне в жизни привелось.

И молиться не учи меня. Не надо!

К старому возврата больше нет.

Ты одна мне помощь и отрада,

Ты одна мне несказанный свет.

Так забудь же про свою тревогу,

Не грусти так шибко обо мне.

Не ходи так часто на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

Краткое содержание

Мама С. Есенина Татьяна Федоровна

В первом четверостишии поэт задаётся риторическим вопросом: жива ли его мать? На свой вопрос он не сможет услышать ответа, но эта строчка наполняет произведение особым эмоциональным смыслом. С первой строки автор демонстрирует восхищение терпением, стойкостью, любовью матери.

Затем мы видим, что поэт пытается успокоить свою маму, обещая ей: с ним всё будет хорошо. В финале первого четверостишия поэт желает матери всех благ. Во второй части стихотворения автор говорит о чувствах матери. Он понимает, что мама осведомлена о его нынешней разгульной жизни, и просит её не переживать. Ближе к финалу произведения поэт подчёркивает переживания своей души своеобразными эпитетами, в которых звучат размышления Есенина об отказе от вечных ценностей. В конце происходит сюжетная развязка: поэт вновь, с огромной нежностью, обращается к маме, желая успокоить её.

История создания

Есенин написал это произведение за год до смерти. Окончив школу в родном селе, он отправился в Москву, чтобы там учиться и работать. Но, невзирая на яркую городскую жизнь, Есенин так и сумел преодолеть в себе непреодолимую тягу к отчему дому.

В то время поэт был невероятно занятым человеком: ездил по командировкам, готовил газетные публикации, посещал литературные мероприятия. Живя бурной жизнью, он остро ощущал усталость и надломленность. Единственным человеком, ассоциировавшимся у него с родным домом, была мама.

Жанр, направление, размер

Стихотворение создано автором в жанре элегии. Использован стихотворный размер – пятистопный хорей, с укороченной стопой во второй и четвёртой строчках.

Композиция

Стихотворение имеет кольцевую композицию. Для данной композиции характерно полное повторение фразы и в конце, и в начале. Такой композиционный приём усиливает смысловые акценты, придаёт произведению логическую завершённость:

Образы и символы

В произведении представлено несколько ключевых для понимания его смысла образов:

Темы и настроение

Ключевая тема стихотворения – разочарование в себе, в своей жизни. Это сильное желание очиститься душой перед самым близким человеком на земле – матерью. Ведь только она одна сможет всё понять и простить своему ребёнку, каким бы он ни был. Произведение проникнуто нотами грусти по матери, отчему дому и сожалением о неправильной городской жизни.

Основная идея

Основная идея, которую доносит до нас поэт – необходимость заботы и памяти о родителях, их чувствах. Человек не имеет права забывать о матери: она постоянно тревожится за своих детей. Автор умоляет свою маму не переживать за него и не рисовать в голове страшных картин. Есенин желает вселить надежду не только в мать, но и себя, что всё будет хорошо.

Средства выразительности

Есенин виртуозно использует разнообразные средства выразительности:

Источник

Шушун, охабень, епанча. А что еще носили на Руси?

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
(С. Есенин. «Письмо матери»)

Годом написания этого известного стихотворения числится 1924-й. К этому времени шушун имел все основания быть ветхим и считаться старомодным. А когда-то носился повсеместно. Что же это за одежда?

Шушун — в письменности это слово впервые зафиксировано в 1585 году. Само слово считается родом из финского языка. Да и сам этот вид одежды пришелся «ко двору» изначально на Севере (Вологодчина и соседние районы). Затем шушун разошелся по стране — за Урал, в Сибирь, на юг, на запад. Правда, этим словом скоро стали обозначать совершенно разные виды одежды.

Итак, изначально шушун — теплая кофта, женская рубашка или короткополое платье, сарафан, телогрея, душегрейка. Часто шушун шился из сукна или холста и подбивался мехом («шушун лазорев да шушун кошечей женской», «шушуненко теплое заечшшое»). Поэтому очень скоро шушуном стали называть и шубейки. Таким образом, в разных областях России шушуном называли все-таки разные типы одежды, объединяло их общее — это была достаточно теплая верхняя одежда.

Родственным шушуну был шугай. В словарях часто используется как синоним шушуну. Это — тоже русская старинная национальная верхняя женская одежда. Кофта с приталенным силуэтом, длиной до бедер и меховым воротником. Часто шугай просто накидывали сверху (как мы это можем делать и сейчас с кофтами) или надевали в один рукав (левый).

Одежда под названием шушпан — из той же серии. Но в различных областях Российской империи шушпаном называлась разная одежда: это мог быть и мужской кафтан, и женская сорочка или сарафан. Но в основном — все же это была кофта из разряда душегрея.

Душегрея — общее название для легкой, но теплой женской одежды. Это была парадная одежда, часто шилась из бархата или парчи, расшивалась шелком, украшалась жемчугом. Такую душегрейку (еще одно название одежды — кацавейка) крестьянские женщины надевали в праздничные дни.

Женская верхняя одежда на Руси была оригинального покроя и следовала одной простой цели: быть удобной и согреть. Практически всегда она шилась как распашная. Самой распространенной одеждой были, пожалуй, летники. Изначально это была и мужская, и женская одежда.

Огляделся он по сторонам — нет ли кого, поднял над головой и бросил оземь свой посох дорожный, потом взмахнул над ним рукавом — и вместо посоха поднялась с травы и стоит перед ним матушка Варварушка.
(Н. Телешов. «Крупеничка»).

В этой сказке известного российского писателя и организатора знаменитых «Телешовских сред» (проходящих в его доме на Чистопрудном бульваре), Николая Дмитриевича Телешова, описывается прием, который по сказкам я помню с детства. Взмахнуть рукавом — а дальше чудеса всякие посыплются. Что же за рукав такой необычный?

А это рукава-колокола летника. Если не держать руки согнутыми — могли и волочиться по земле, настолько были широки. Очень широкие и очень длинные рукава были у старинной (преимущественно) женской одежды под названием летник. В длину рукава были равны длине самого летника, в ширину — половине длины, вот какие рукава! От плеча до середины руки их сшивали, а нижнюю часть оставляли несшитой. И при старании и желании в таком рукаве можно было спрятать многое, не только чудеса.

Летники были легкой верхней одеждой, шились без подкладки, само название известно с I486 года. Называли их также и холодники — именно в силу того, что это была одежда легкая. У бояр и дворян был особый вид холодника — ферязь (само слово арабского происхождения). Ферязь, таким образом — также старинная русская одежда, мужская и женская (ферезея), весьма широкая, до трёх метров в подоле, а длиною почти до лодыжек, без воротника и с длинными рукавами, свисающими до земли. Именно благодаря ферязи появилось знакомые всем выражения «работать спустя рукава» и «работать засучив рукава» — очень непрост был сам процесс надевания одежды с такими рукавами.

Ферязь — праздничная одежда, ее полагалось надевать на самые большие праздники, причем имело значение и то, из чего ферязь сшита (бархатные, золотые, шелковые) — к каждому празднику свое. Это была и официальная торжественная одежда, в которой, по указу от 1680 года, обязаны были появляться ко двору бояре и прочие важные люди.

Разновидностей ферязи было множество («Жены моей платья ферязь холодник киндяк желт да ферязи другие теплые»). Для мужчин «благородного происхождения» особую ценность представляли ездовые ферязи.

К распашной одежде относились опашень и охабень. Это тоже старинная летняя одежда, мужская и женская. Охабень — плащ с откидными рукавами и капюшоном. Рукава могли закидывать за спину или завязывать на талии. Опашень — также летняя верхняя одежда, носился наопашь, то есть без пояса. Для опашня характерны широкие рукава, которые свисали вдоль тела, поскольку руки продевались в разрезы. Меха (соболь, горностай, бобр) — часть и украшение богатого наряда, известного со стародавних времен (само слово «опашень» — с 1359 года). Опашень (и женская опашница) практически вышли из употребления к XVII столетию.

Нельзя не упомянуть и епанчу. Этот «длинный и широкий старинный плащ» прикрывал от дождя. Носили епанчу тоже и мужчины, и женщины. В Россию епанча попала от арабов и впервые упоминается в «Домострое». К XVIII веку епанча стала форменной одеждой в армии. Сейчас и слово само забыто, а когда-то с ним было связано много симпатичных пословиц: «Это епанча на оба плеча», «Нашего сукна епанча», «Выбирай епанчу по плечу», «Не к роже рогожа, не к лицу епанча!», и другие.

А вот слово кафтан мы помним, хотя кафтаны уже давно никто не носит. Само слово — персидского происхождения, а вот одежда прижилась надолго. В кафтанах ходили и цари, и военные, и купцы. К кафтану сзади пристегивался «козырь» — высокий стоячий воротник. Этот козырь часто украшался жемчугом и золотым шитьем. С тех пор и пошло выражение «ходить козырем», а вовсе не с эпохи распространения карточных игр.

В коротком очерке невозможно передать все разнообразие верхней одежды, которую сейчас можно увидеть только в музеях. Как известно, Петр Первый одел всю знать в европейское платье. Старинная национальная одежда осталась только в деревнях. После революции 1917 года русский национальный костюм полностью вышел из употребления, за исключением телогреек, сарафанов и платков. О сарафанах можно будет прочитать в следующий раз.

Источник

Шушун

Шушун — женская верхняя короткополая одежда или кофта. Была распространена в северорусских и отчасти среднерусских областях Российской империи. Шилась из сукна, холста и других материалов с перехватом в талии, иногда на сборах сзади. Ворот, полы, рукава обычно украшались тесьмой. За рекой Окой шушун заменял женский сарафан из кумача или холста с воротом и висячими позади рукавами.

Согласно словарю Даля, в Архангельской, Костромской, Ярославской и Симбирской губерниях шушуном называлась кофта, шушпан, либо шугай, а также такая шубейка, телогрея, душегрейка. В Макарьевском уезде Нижегородской губернии — род женской блузы, верхней крашенинной сорочки, на рязанщине — холщовая женская рубашка с алыми шитками и кумачными прошивками, надеваемая к паневе, сверх рубахи (за р. Окой сарафанов нет). Вологодский олонецкий вятский новгородский крашенинный сарафан, и старушечий шушпан; олонецкий сарафан, из красной кумачины, с воротом и висячими позади рукавами.

Интересные факты

Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.

Источники

Полезное

Смотреть что такое «Шушун» в других словарях:

шушун — телогрейка, шубейка, кофта Словарь русских синонимов. шушун сущ., кол во синонимов: 7 • кодман (1) • кофта … Словарь синонимов

ШУШУН — старинная русская женская распашная одежда. Тип кофты или короткополой шубки, с перехватом в талии, из домотканого сукна или холста … Большой Энциклопедический словарь

ШУШУН — ШУШУН, шушуна, муж. (обл., старин.). Название женской верхней одежды, преим. короткой (вроде кофты, телогрейки) или длинной (вроде рубахи, сарафана). Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935 1940 … Толковый словарь Ушакова

ШУШУН — ШУШУН, а, муж. Старинная женская верхняя одежда вроде кофты, телогрейки или, реже, сарафана, рубахи. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова

шушун — шушун, род. шушуна … Словарь трудностей произношения и ударения в современном русском языке

шушун — а; м. Старинная русская крестьянская женская одежда в виде кофты, короткополой шубки, реже в виде сарафана с воротом и висячими позади рукавами. * * * шушун старинная русская женская распашная одежда с перехватом в талии, из домотканого сукна или … Энциклопедический словарь

Шушун — женская верхняя короткополая одежда или кофта (из сукна, холста и др.) в северорусских и отчасти среднерусских областях России. Кроилась с перехватом в талии, иногда на сборах сзади. Ворот, полы, рукава обычно украшались тесьмой. В… … Большая советская энциклопедия

шушун — старинная рус. жен. одежда; распашная кофта или короткополая шубка с перехватом в талии из домотканого сукна или холста. (Источник: Словарь сексуальных терминов) … Сексологическая энциклопедия

Источник

Расшифровка Есенин. «Письмо матери»

Содержание третьей лекции из курса «Русская литература XX века. Сезон 5»

Речь пойдет об одном из самых знаменитых стихотворений Сергея Есенина «Письмо к матери», написанном в 1924 году. На первый взгляд, это сти­хо­творение оставляет ощущение абсолютно цельного, монолитного. И впечатление оно всегда производило абсолютно цельное, еще с тех пор как Есенин начал читать его в разных гостиных и в разных редакциях: жалость, сочувствие, слезы. Прочита­ем воспоминания издательского работника Ивана Евдокимова:

«Помню, как по спине пошла мелкая холодная оторопь, когда я услы­шал: „Пишут мне, что ты, тая тревогу, / Загрустила шибко обо мне. / Что ты часто ходишь на дорогу / В старомодном ветхом шушуне“.
Я искоса взгля­нул на него. У окна темнела чрезвычайно грустная и печальная фигура поэта. Есенин жа­лоб­но мотал головой: „…Будто мне в кабацкой драке / Саданул под сердце финский нож“, — тут голос Есенина пресекся. Он, было видно, трудно пошел дальше, захрипел, еще раз запнулся на строчках „Я вернусь, когда раскинет ветви / П наш белый сад“.
Дальше мои впечатления пропадают, потому что зажало мне крепко и жестоко горло. Таясь и прячась, я плакал в глуби огромного нелепого кресла, на котором сидел в темнеющем простенке между окнами».

Так не раз реагировали на стихотворение Есенина. Так реагируют и по сю пору. Между тем это стихотворение ни в коем случае не является цельным. Оно состоит из лоскутов, цитат, взятых из совершенно разных и несовместимых традиций.

Давайте прочитаем это стихотворение и посмотрим, какие традиции берет Есенин, чего он касается, чем пользуется.

Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.

«Несказанный свет» — это цитата из Блока. Причем мистического Блока:

И полны заветной дрожью
Долгожданных лет
Мы помчимся к бездорожью
В несказанный свет.

Эта цитата совершенно неуместна в есенинском стихотворении. У Блока это словосочетание совсем не значит то, что оно должно значить у Есенина. Дальше:

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.

Это уже Некрасов с его характерной знаковой рифмой «тревогу» — «дорогу»:

Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу —
Все лицо твое вспыхнуло вдруг.

Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.

Ситуация жестокого романса усугубляется, ассоциации с романсом становятся все крепче. Но резкий слом:

Я такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.

Я вернусь, когда раскинет ветви
наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.

Типичная романтическая романсовая формула «не буди». Дальше «не вол­нуй» — еще одна романсовая цитатная формула. Дальше «ранее утра» — это ро­ман­тические ассоциации. То жестокий романс, то салонный романс и роман­ти­ческая традиция, то горький Некрасов, то блоковская цитата. И все это — под знаком Пушкина. О том, как Пушкин всплывает в этом стихотворении, хорошо пишет Довлатов, вспоминая в «Заповеднике» о своей работе экс­кур­соводом в Пушкинских Горах:

«Перебираюсь в комнату Арины Родионовны… „Единственным близким человеком оказалась крепостная няня…“ Все, как положено… „…Была одновременно — снисходительна и ворчлива, простодушно религиозна и чрезвычайно деловита…“ Барельеф работы Серякова… „Предла­га­ли воль­ную — отказалась…“
И наконец:
— Поэт то и дело обращался к няне в сти­хах. Всем известны такие, например, задушевные строки…
Тут я на се­кун­ду забылся и вздрогнул, услышав собственный голос:
„Ты жива еще, моя ста­рушка? / Жив и я. Привет тебе, привет! / Пусть струится над твоей из­буш­кой…“
Я обмер. Сейчас выкрикнет; „Безумец и невежда! Это же Есенин, ‚Письмо к матери‘!“
Я продолжал декламировать, лихорадочно со­об­ра­жая: ‚Да, товарищи, вы совершенно правы. Конечно же это Есенин. И дей­стви­тель­но — „Письмо к матери‘. Но как близка, заметьте, интонация Пуш­кина лирике Сергея Есенина! Как органично реализуется в поэтике Есе­нина…“ И так далее.
Я продолжал декламировать. в конце угро­жаю­ще сиял фин­ский нож… „Тра-та-тита-там в кабацкой драке, трат-та-там, под сердце финский нож…“ В сантиметре от этого грозно поблескивающего лезвия мне удалось затормозить. В на­сту­пи­вшей тишине я ждал бури. Все мол­чали. Лица были взволнованы и строги. Лишь один пожилой турист со значением выговорил:
— Да, были люди…»

Вот эта пушкинская атмосфера, пушкинская общая большая ассоциация. Это еще один дополнительный кусок, взятый Есениным для эмоционального строя этого стихотворения.

Итак, лоскуты, разные традиции. Везде понадергал. И все же… Что объединяет две цитаты, которые я привел, Евдокимова и Довлатова? Публика слушает все это с замиранием сердца. Эмоции ответные абсолютно истинные. Это сти­хо­тво­ре­ние действительно воздействует. За счет чего? В чем секрет? Я думаю, секрета три.

Во-первых, дело в том, что Есенин, может быть, первый поэт, который так близко со­еди­нил свой личный опыт и стихи. То, что вчера было скандальным про­ис­шест­вием, сегодня становилось предметом стихотворения. Есенин не скрывал подно­гот­ной своей жизни. Она была ведома всем и ведома не столько через слухи, сколько через строки. Есенин делился с публикой тем, что происходило с ним — конечно, мифологизируя, приукрашивая, кладя свет и тени так, как было ему нужно. Но делился. Почти ничего не скрывал. И при этом он обра­щался к слу­шателям и читателям, к каждому, как к единственному доверитель­ному другу, который поймет: «Ты меня поймешь, а другие нет. Я тебе расскажу эту боль. А другие — а пусть их». Вот такая интонация — она не могла не воз­дей­ство­вать на публику и воздействует до сих пор.

Второе — это, конечно, есенинская поэтика, которая кажется эклектичной исследователю, но даже и для него оказывается все-таки единой и цельной. За счет чего? За счет ключевых слов. Моя версия, что такими ключевыми словами являются «шушун» и «шибко». Этот непонятный диалектный шушун (редко кто может представить, что это такое, — да и не надо) — он все организует, все соединяет. И, соединяясь со словом «шибко», тоже разговор­ным и неловким, но при этом задушевным, он дает эту удивительную аллитерацию на «ш» и «ж».

Давайте прочитаем и прислушаемся: «Ты жива еще, моя старушка? / Жив и я. Привет тебе, привет! / Пусть струится над твоей избушкой / Тот вечерний несказанный свет. / Пишут мне, что ты, тая тревогу, / Загрустила шибко обо мне, / Что ты часто ходишь на дорогу / В старомодном ветхом шушуне». Вот она, эта плавность, эта песенность, которая всегда давалась Есенину, и это «ш», которое волнами расходится по стихотворению. Вот эти неловкие и стран­ные словечки, которые все делают настоящим.

И третье. Может быть, самое главное. В этом стихотворении есть настоящая, искренняя нота. Настоящая большая тема, тема последней ускользающей надежды. Последнего шанса, последнего смысла, за который можно за­це­питься. Дело в том, что все позднее творчество Есенина характеризуется ускользанием смыслов. Ему нечем становилось жить, не о чем писать. Только о себе и о веч­ной жалости к себе. Хорошая, большая русская тема, но ее для стихо­тво­ре­ний недостаточно — ему этого тоже было мало. И каждый раз он как будто ищет опору, ищет, за что зацепиться. И вот старая тема матери.

Любил он мать или не любил, этого никогда нельзя понять. Пытался любить, а скорее ненавидел, если судить по высказываниям мемуаристов и даже собст­венным его стихам иной раз: «А мать как ведьма с киевской горы». Но вот попытка зацепиться за еще один смысл через связь матери с родиной. А вот последний, решающий смысл, ко­торый на наших глазах ускользает.

Я вернусь, когда раскинет ветви
наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось, —
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.

Надежда появляется и ускользает. Смысл появляется и ускользает. То ли верит он в свою нежность к матери, возвращение в низенький дом, то ли нет. Вот на этих колебаниях смысла, на этой последней надежде и держится наше восприятие стихотворений. И наше сочувствие этому стихотворению, этому поэту, которого уже не отменить.

Источник

Письмо матери Сергей есенин

ПИСЬМО МАТЕРИ
(Сергей Есенин)

Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.

Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.

я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.

я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечалось,
Не волнуй того, что не сбылось,-
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.

И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.

Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
1924

LETTER TO MATHER
(Sergey Yesenin)

People say that, hiding dread and sorrow,
You are greatly yearning after me,
That you often go to the road
In your shabby coat to wait for me.

And at dusk in hazy evening glow
You have just the same nightmare afar:
As if someone in a drunken brawl
Stabbed me dead by hitting in the heart.

Never mind, my dear, take it smoother,
That is just a lurid dream in view.
I am not that much a heavy boozer,
Who could die without seeing you.

I’ll return when our white garden
In the spring will spread its pretty boughs
But at dawn, don’t wake me of a sudden
As it used to be eight years ago.

Don’t awake my dreams and expectations,
Which have either gone or failed come true.
My fatigue is my remuneration,
Which I had so early to endure.

And don’t teach me any of your praying!
There is no the way back to the past.
You’re just one my joy and single backing,
You’re the one who can calm down my heart.

Well, forget anxiety and horror,
Please don’t yearn too grimly after me,
And don’t go often to the road
In your shabby coat to wait for me.

Источник