на меня надвигается век волкодав
Осип Мандельштам — За гремучую доблесть грядущих веков: Стих
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звёзды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
Анализ стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков» Мандельштама
О.Э.Мандельштам, изначально принявший события в России 1917 года как грандиозный эксперимент во имя счастья народа, к 1930-му году оказывается в состоянии глубокого душевного кризиса, вызванного преследованием и травлей поэта.
Написанное в 1931 году стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков…» — образец гражданской лирики Мандельштама, посвящённой теме маленького человека, попавшего в беспощадное красное колесо истории («Ни кровавых костей в колесе»), однако не утратившего своего достоинства.
Образ лирического героя
Лирический герой стихотворения самобытен: читателю неизвестно, к кому он обращается в произведении («уведи», «запихай»), поэтому стихотворение приобретает молитвенную интонацию. Лирический субъект становится способом выражения главной мысли: смиряясь с неизбежностью судьбы, борьбы с «веком-волкодавом», он стремится уйти от жестокой реальности, признавая при этом свою непобеждённость («Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет»)
Основные образы
Акмеизм О.Э.Мандельштама основывается на понятии культурно-исторической вещи, на умении через ряд предметных образов изображать различные исторические эпохи. В стихотворении «За гремучую доблесть грядущих веков…» символами вещности поэтики Мандельштама стали шапка в рукаве шубы, голубые песцы, Енисей, сосны, колесо и звезда. Используя эти образы, поэт передаёт контрастность мира, который окружает лирического героя («хлипкая грязца» и «первобытная» красота природы). Автор подчёркивает, как сильно отличается лирический субъект от окружающей действительности – он «не волк по крови своей», он не сломлен и не стал предателем. В его благородии сосредоточена внутренняя сила.
Звукопись
Особенности присутствуют и на фоническом уровне. Во-первых, это аллитерация на звук «ш» в первой строфе: «лишился», «чаши», «шапку», «шубы». У читателя создаётся впечатление, будто стихотворный текст неблагозвучен, произносится в одном непрерывном потоке речи. Это усиливает эмоциональную окраску стихотворения. Во-вторых, шипящий звук «с» и «ц» — основа аллитерации во второй строфе. Звукопись в этом отрывке подчёркивает различия между благородными, чистыми пейзажами природы и изуродованным человеческим обществом, в котором нет места красоте и достоинству.
Ритмика
Ритмическая организация текста строгая. Стихотворный размер анапест в соответствии с литературной традицией подчёркивает тяжесть внутренних переживаний лирического героя. Перекрёстная рифмовка и мужская рифма усиливают общее впечатление монотонности повествования.
Таким образом, стихотворение О.Э.Мандельштама – воплощение темы судьбы человека на фоне исторических событий. Идущая еще от времён «Гамлета» У.Шекспира, находящая своё продолжение у Ф.И.Тютчева («Цицерон») и у Б.Л.Пастернака («Гамлет»), эта идея внутренней силы человека реализуется и в творчестве Мандельштама.
* * * («За гремучую доблесть грядущих веков. «)
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
17—18 марта 1931, конец 1935
Примечания
«За гремучую доблесть грядущих веков. » (с. 171). — Маковский С. Портреты моих современников. Нью-Йорк, 1954, с. 398. В СССР — с. 60. БП, № 149. Автограф с датой «март 1931» — A3. Автограф на одном листе со ст-нием «Колют ресницы. В груди прикипела слеза. » — AM. Историю становления текста см.: Семенко, с. 56 — 67, а также HM-III, с. 150 — 152. См. Приложения, Ср. вариант зачина:
Сохранившийся беловой автограф (с правкой) дает последовательность вариантов финальной строфы:
(ср. строфу 5 в ранней редакции 1; ср. также ст-ние «Неправда»).
(ср. ст-ние «Колют ресницы. В груди прикипела слеза. »: «И слеза на ресницах» — вариант: «И слеза замерзает» (A3).
Ср. строфу 4 в ранней редакции 2 (переход от 2-го варианта к 3-му зафиксирован в A3). «Когда он читал мне это стихотворение, он сказал, что не может найти последнего стиха и даже склоняется к тому, чтобы отбросить его совсем» (Герштейн, с. 39 — 40). Окончательная редакция финальной строки была найдена только в конце 1935 г. в Воронеже: «И меня только равный убьет». Печ. по ВС.
Домашнее название — «Волк». Ядро «волчьего цикла» (см. HM-I, — 184 и 431 — 433). Ср. в письме М. А. Булгакова К. С. Станиславскому от 18 марта 1931 г. (!): «На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Со мной и поступили, как с волком. И несколько лет гнали меня, по всем правилам литературной садки в огороженном дворе» (цит. по: Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. — Москва, 1988, № 11, с. 93). Ср. также запись в дневнике В. Яхонтова (июль 1931 г.): «он затравленным волком готов был разрыдаться и действительно ведь разрыдался, падая на диван тут же, как только прочел (кажется, впервые и первым) — мне на плечи бросается век-волкодав, но не волк я по крови своей» (ЦГАЛИ, ф. 2440, оп. 1, ед. хр. 45, л. 51). Когда С. Липкин сказал, что это «лучшее стихотворение двадцатого века», Мандельштам ответил: «А в нашей семье это стихотворение называется «Надсоном», имея в виду, возможно, совпадение с размером стихотворения Надсона «Верь, настанет пора и погибнет Ваал. » (Липкин, с. 99). Но, скорее всего, дело было в другом. «Про «Волка» О. М. говорил, что это вроде романса, и пробовал ввести «поющего». » с. 150). Характерно, что,попав на Запад (одним из первых — в мемуарах С. Маковского), это ст-ние — «судя по характеру и стилю, какое-то время лишь приписывалось Мандельштаму» (см.: Мандельштам О. Собр. соч. Нью-Йорк, 1955, с. 170 и 377).
Стихотворения О. Мандельштама
I. СТИХИ «ВОЛЧЬЕГО ЦИКЛА» 1931
Колют ресницы, в груди прикипела слеза.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Душно, — и все-таки до смерти хочется жить.
С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук,
Дико и сонно еще озираясь вокруг,
Так вот бушлатник шершавую песню поет
В час, как полоской заря над острогом встает.
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
Ночь на дворе. Барская лжа!
После меня — хоть потоп.
Что же потом? — храп горожан
И толкотня в гардероб.
Так затверди на зубок:
С шапкой в руках, шапку в рукав
И да хранит тебя Бог!
Нет, не спрятаться мне от великой муры
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу.
Ты со мною поедешь на «А» и на «Б»
Посмотреть, кто скорее умрет.
А она — то сжимается, как воробей,
То растет, как воздушный пирог.
И едва успевает грозить из дупла
У кого под перчаткой не хватит тепла,
Чтоб объехать всю курву-Москву.
Я с дымящей лучиной вхожу
К шестипалой неправде в избу:
Ведь лежать мне в сосновом гробу!
А она мне соленых грибков
Вынимает в горшке из-под нар,
А она из ребячьих пупков
Подает мне горячий отвар.
— Захочу, — говорит, — дам еще…
Ну, а я не дышу — сам не рад.
Шасть к порогу — куда там! — в плечо
Уцепилась и тащит назад.
Тишь да глушь у нее, вошь да мша,
— Ничего, хорошо, хороша!
Я и сам ведь такой же, кума.
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда…
Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи,
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.
II. «АРЕСТНЫЕ» СТИХИ 1933
Холодная весна. Голодный Старый Крым.
Как был при Врангеле — такой же виноватый.
Овчарки на дворах, на рубищах заплаты,
Такой же серенький, кусающийся дым.
Все так же хороша рассеянная даль.
Деревья, почками набухшие на малость,
Стоят, как пришлые, и вызывает жалость
Вчерашней глупостью украшенный миндаль.
Природа своего не узнает лица,
Их тени страшные — Украины, Кубани…
Как в туфлях войлочных голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца.
Старый Крым. Апрель-май
Пустая без всяких затей,-
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон.
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.
А стены проклятые тонки,
И я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть…
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни наглей
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей!
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель
Достоин такого рожна.
Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Такую ухлопает моль…
Давай же с тобой, как на плахе,
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.
И вместо ключа Ипокрены
Домашнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Он один лишь бабачет и тычет.
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз,
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
III. ИЗ ПЕРВОЙ ВОРОНЕЖСКОЙ ТЕТРАДИ 1935
Переуважена, перечерна, вся в холе,
Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,
Комочки влажные моей земли и воли…
В дни ранней пахоты черна до синевы,
Тысячехолмие распаханной молвы:
Знать, безокружное в окружности есть что-то.
И все-таки земля — проруха и обух:
Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай.
Гниющей флейтою настраживает слух,
Кларнетом утренним зазябливает ухо…
Как на лемех приятен жирный пласт,
Как степь лежит в апрельском провороте!
Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст,
Черноречивое молчание в работе…
Как на Каме-реке глазу темно, когда
На дубовых коленях стоят города.
В паутину рядясь, борода к бороде,
Жгучий ельник бежит, молодея в воде.
Упиралась вода в сто четыре весла,
Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Там я плыл по реке с занавеской в окне,
С занавеской в окне, с головою в огне.
И со мною жена пять ночей не спала,
Пять ночей не спала — трех конвойных везла.
Полноводная Кама неслась на буек.
И хотелось бы гору с костром отслоить,
Да едва успеваешь леса посолить.
И хотелось бы тут же вселиться — пойми
В долговечный Урал, населенный людьми.
И хотелось бы эту безумную гладь
В долгополой шинели беречь, охранять.
Я не хочу средь юношей тепличных
Разменивать последний грош души.
Но, как в колхоз идет единоличник,
Я в мир вхожу — и люди хороши.
Люблю шинель красноармейской складки,
Длину до пят, рукав простой и гладкий
И волжской туче родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.
Проклятый шов, нелепая затея,
Нас разлучили. А теперь, пойми,
Я должен жить, дыша и большевея,
И, перед смертью хорошея,
Еще побыть и поиграть с людьми!
Подумаешь, как в Чердыни-голубе,
Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,
В семивершковой я метался кутерьме.
Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.
И ты, Москва, сестра моя, легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка,-
Из дерева, стекла и молока.
Мирволила, журила, не прочла,
Но возмужавшего меня, как очевидца,
Заметила — и вдруг, как чечевица,
Адмиралтейским лучиком зажгла.
Я должен жить, живя и большевея,
Работать речь, не слушаясь, сам-друг.
Я слышу в Арктике машин советских стук,
Я помню всё — немецких братьев шеи
И что лиловым гребнем Лорелеи
Садовник и палач наполнил свой досуг.
И не ограблен я и не надломлен,
Но только что всего переогромлен.
Как «Слово о полку», струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Сухая влажность черноземных га…
День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что рослона дрожжах.
Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон — слитен, чуток…
А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.
День стоял о пяти головах и, чумея от пляса,
Ехала конная, пешая, шла черноверхая масса:
Глаз превращался в хвойное мясо.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко,
Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.
Сухомятная русская сказка! Деревянная ложка — ау!
Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?
Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,
Молодые любители белозубых стишков.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!
Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам
За бревенчатым тыном, на ленте простынной
Утонуть и вскочить на коня своего!
IV. ИЗ ВТОРОЙ ВОРОНЕЖСКОЙ ТЕТРАДИ ЗИМА 1936/1937
Из-за домов, из-за лесов,
Длинней товарных поездов,
Гуди, помощник и моих трудов,
Садко заводов и садов.
Гуди, старик, дыши сладко,
Как новгородский гость Садко
Под синим морем глубоко,
Гуди протяжно в глубь веков,
Гудок советских городов.
Когда заулыбается дитя
С развилинкой и горести и сласти,
Концы его улыбки, не шутя,
Уходят в океанское безвластье.
Ему невыразимо хорошо,
И радужный уже строчится шов
Для бесконечного познанья яви.
И цвет и вкус пространство потеряло,
Хребтом и аркою поднялся материк,
Улитка выползла, улыбка просияла,
Как два конца их радуга связала,
И в оба глаза бьет атлантов миг.
Мой щегол, я голову закину,
Поглядим на мир вдвоем.
Зимний день, колючий, как мякина,
Так ли жестк в зрачке твоем?
Хвостик лодкой, перья черно-желты,
Ниже клюва в краску влит,
Сознаешь ли, до чего щегол ты,
До чего ты щегловит?
Черн и красен, желт и бел!
В обе стороны он в оба смотрит — в обе!
Не посмотрит — улетел!
Не у меня, не у тебя — у них
Вся сила окончаний родовых:
Их воздухом поющ тростник и скважист,
И с благодарностью улитки губ людских
Потянут на себя их дышащую тяжесть.
Нет имени у них. Войди в их хрящ,
И будешь ты наследником их княжеств,-
И для людей, для их сердец живых,
Блуждая в их развилинах, извивах,
Изобразишь — и наслажденья их,
И то, что мучит их в приливах и отливах…
Внутри горы бездействует кумир
В покоях бережных, безбрежных и хранимых,
А с шеи каплет ожерелий жир,
Оберегая сна приливы и отливы.
Когда он мальчик был и с ним играл павлин,
Его индийской радугой кормили,
Давали молока из розоватых глин
И не жалели кошенили.
Кость усыпленная завязана узлом,
Он улыбается своим широким ртом,
Он мыслит костию, и чувствует челом,
И вспомнить силится свой облик человечий.
Эта область в темноводье
Я люблю ее рисунок,
Он на Африку похож.
Дайте свет: прозрачных лунок
На фанере не сочтешь…
Белизна снегов гагачья
Я кружил в полях совхозных,
Полон воздуха был рот,
Солнц подсолнечника грозных
Прямо в очи оборот.
Въехал ночью в рукавичный,
Снегом пышущий Тамбов,
Белый, белый, бел-покров.
Трудодень страны знакомой
Я запомнил навсегда,
Где я? Что со мной дурного?
Степь беззимняя гола.
Это мачеха Кольцова,
Шутишь — родина щегла!
Только города немого
В гололедицу обзор,
Только чайника ночного
Сам с собою разговор…
В гуще воздуха степного
Да украинская мова
Их растянутых гудков.
Вехи дальнего обоза
Сквозь стекло особняка.
От тепла и от мороза
Близкой кажется река.
Не еловый, а лиловый,
И какая там береза,
Не скажу наверняка:
Лишь чернил воздушных проза
Как подарок запоздалый
Я люблю ее сначала
Хороша она испугом,
Как начало грозных дел:
Перед всем безлесным кругом
Но сильней всего непрочно-
Полукруглый лед височный
Речек, бающих без сна…
Оттого все неудачи,
Что я вижу пред собой
Внук он зелени стоячей
И купец травы морской.
Там, где огненными щами
С говорящими камнями
Камни трогает клещами,
Щиплет золото гвоздей.
У него в покоях спящих
У того в зрачках горящих
Клад зажмуренной горы,
И в зрачках тех леденящих,
Шароватых искр пиры.
Твой зрачок в небесной корке.
Обращенный вдаль и ниц,
Слабых, чующих ресниц.
Будет он, обожествленный,
Кинь его вдогонку мне!
Он глядит уже охотно
Светлый, радужный, бесплотный,
На холсте уста вселенной, но она уже не та…
В легком воздухе свирели раствори жемчужин боль.
8 синий, синий цвет синели океана въелась соль…
Цвет воздушного разбоя и пещерной густоты,
Складки бурного покоя на коленях разлиты.
На скале черствее хлеба — молодых тростинки рощ,
И плывет углами неба восхитительная мощь.
Как сокол, закольцован,
И нет ко мне гонца,
И дом мой без крыльца.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Анализ стихотворения О.Э.Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков. «
Разделы: Литература
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звёзды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
/17-28 марта 1931, конец 1935/
Это произведение создано О.Э.Мандельштамом в 1931 году. Оно является «ядром» группы стихотворений, получившей название «волчьего» или «каторжного» цикла.
В стихотворении «За гремучую доблесть грядущих веков. « лирический герой говорит о своей не волчьей, человеческой природе, тем самым утверждая своё превосходство над веком, не подвластность ему. Осознавая безысходность настоящего, лирический герой устремлён в будущее, став неминуемой жертвой своего времени ( За гремучую доблесть грядущих веков, / За высокое племя людей / Я лишился и чаши на пире отцов, / И веселья, и чести своей. // Мне на плечи кидается век-волкодав, / Но не волк я по крови своей…/ Уведи меня в ночь, где течет Енисей / И сосна до звезды достает, / Потому что не волк я по крови своей / И меня только равный убьет.)
Композиция – кольцевая, стихотворение состоит из вступления и трех четверостиший, которые как бы замыкаются, начинаясь и заканчиваясь одинаковыми строчками (но не волк я по крови своей / потому что не волк я по крови своей).
Стихотворение относится к лирическому жанру.
Стихотворение состоит из четырех строф (катрен), написанных анапестом. Автор использует рифму: точную (грязцы – песцы, колесе – красе), мужскую – во всех последний словах строк ударение падает на последний слог (веков, людей, отцов, своей). Используется перекрестная рифмовка АВАВ.
Стихотворение приобретает высокое звучание благодаря использованию разностопного анапеста (чередование четырёхстопных и трёхстопных строчек), а также благодаря, традиционной для русских народных песен, образности (сибирские степи, река, звезда). Выбирая демонстративно «жаркую шубу сибирских степей», лирический герой просто бежит, спасаясь от преследования времени, которое только выдаёт себя за справедливое (на это указывает мотив бала – маскарада). Сибирская ссылка кажется поэту лучшим местом для спасения от «века-волкодава».
С хаосом в тексте связан образ «века-волкодава», символизирующего время, когда лирический герой ощущает себя диким зверем, на которого ведется охота. Единственное желание лирического героя – сбежать, затаиться, скрыться, не видеть ужасов, того, как люди уничтожают себя и продают себе подобных из страха, чтобы выжить (Запихай меня лучше, как шапку, в рукав / Жаркой шубы сибирских степей… // Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, / Ни кровавых костей в колесе; / Чтоб сияли всю ночь голубые песцы / Мне в своей первобытной красе…)
Повтор оборота «но не волк я по крови своей» указывает на то, что лирический герой остается человеком, хотя ему грозит гибель от жестокого века-волкодава. К символам века здесь относятся как прямые оценочные наименования, так и метафорические перифразы, обозначающие разные типы людей (ср.: Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы…).
Образ «кровавых костей в колесе» олицетворяет судьбу человека, попадающего под карающий меч тоталитарного государства.
В стихотворении использованы такие средства художественной выразительности, как:
1. Метафора «за гремучую доблесть грядущих веков»:
ГРЕМУЧИЙ | Толковый словарь Ожегова
Таким образом Мандельштам говорит о цене прогресса, к которому стремятся Сталин и его окружение. Смысл слова «доблесть» дискредитируется словом «гремучая». Стихотворение написано в 30-е годы ХХ века, период правления Сталина, тяжелого экономического кризиса и начавшихся репрессий. Это время радикальных чисток среди русского народа (доносы и т.п.), время коллективизации, время, когда человек должен был безропотно подчиняться партии. Всё происходило под лозунгом: «Всё для коммунизма!», но под этим лозунгом скрывались не только светлые идеи, но и грязь, подлость жестокость и глупость.
Это время лишало чести, так как ради того, чтобы выжить, необходимо было поддерживать политику партии, иначе ты «враг народа».
Выбор стоял между жизнью и честью. Либо поступиться своей честью и жить в ладу с партией, либо не согласиться и впасть в немилость. Жестокость этого выбора поэт выражает
2. Метафорой «мне на плечи кидается век-волкодав». Это воплощение враждебного начала, давящего всё на своём пути (время, эпоха, в которой живёт поэт).
Мотивы ночи и степи создают образ страны, сияющей голубыми песцами, с её первобытной красой, медленным Енисеем и сосной, которая до звезды достаёт. Здесь очевидна отсылка к двум лермонтовским мотивам — ночной, звёздной гармонии («Выхожу один я на дорогу. «) и спящей под снегом севера одинокой сосны («На севере диком стоит одиноко. «)
Таким образом, стихотворение посвящено осмыслению эпохи и места, уготованного в ней человеку. Лирический герой О.Мандельштама пытается сделать выбор: согласиться на родство со временем, или бросить вызов веку-волкодаву? Плыть по течению, стараясь не задумываться о происходящем, или бежать, не оглядываясь? Авторское сознание в этом произведении определяется тем, что лирический герой – человек, сломленный государством, подавленный, но не сдающийся.
Список использованной литературы
1. Барковская Н. В. Анализ литературного произведения в школе / Урал. Гос. Пед. Ун-т: Институт филологических исследований и образовательных стратегий «Словесник», Екатеринбург: Изд-во АМБ, 2008.
2. Болотнов А. В. Вербализация социального хаоса в лирике О. Мандельштама // Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2010. Том 9, выпуск 2: Филология.
3. Гаспаров М.Л. Осип Мандельштам // Гаспаров М.Л.О русской поэзии, СПб., 2001.
4. Герштейн Э. [Вступление] к: Мандельштам О.Э. Рецензии воронежского периода // Вопр. лит., 1980. № 12.
5. Гинзбург Л.Я. Поэтика Осипа Мандельштама // Гинзбург Л.Я. О старом и новом. Л., 1982.
6. Гутрина Л.Д. «Но не волк я по крови своей. (Лики лирического героя в «волчьем» цикле» О.Э. Мандельштама)// Филологический класс, 2004-cyberleninka.ru.
7. Давыдова Т.Т. Лирический герой в поэзии О.Э.Мандельштама 1930-х гг.//Научно-методический электронный журнал «Концепт»-2014.-Т.20-с.2531-2535.-URL:http: //e-koncept/ru/2014/54770.htm/
8. Левин Ю.И. О некоторых особенностях поэтики позднего Мандельштама// Левин Ю.И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998, С.97-142.
9. Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем: в 3 т. М.: Прогресс-Плеяда, 2010. Т. 2. Проза.
10. Харджиев Н.И. Примечания // Мандельштам О.Э. Стихотворения. Л., 1974.
11. Жирмунский В.М. На путях к классицизму (О. Мандельштам – «Tristia»)// Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977.
12. Черашняя Д.И. Поэтика О. Мандельштама: Субъектный подход. – Ижевск, 2004.