астафьев фотография на которой меня нет бабушка
Конспект урока «Красота души бабушки» (В.П.Астафьев «Фотография, на которой меня нет»)
Тема урока: «Красота души бабушки» (В.П.Астафьев «Фотография, на которой меня нет»)
Цели урока: актуализировать прежние знания о В.П.Астафьеве, совершенствовать навыки анализа текста, выявить его своеобразие, работать над образами главного героя, бабушки, показать заложенные в рассказе нравственные ценности русского человека, развивать творческие особенности обучающихся, прививать любовь к чтению произведений В.П.Астафьева, развивать универсальные учебные действия обучающихся.
I . Организационный момент Цель этапа: Организовать активизацию учащихся, создавать условия для совершенствования коммуникативных умений.
Подготовиться к уроку литературы. Познакомиться с листами оценки своей деятельности по сбору информации о героях сказки.
Обучающиеся готовятся к уроку. Знакомятся с листами оценки своей деятельности.
Коммуникативные: планирование учебного сотрудничества с учителем и сверстниками.
II . Актуализация знаний Цель этапа: Организовать актуализацию изученных способов действий, для проблемного изложения нового материала. Сформулировать тему урока.
-Да, вы правы, бабушки помолодели. А вот какими мы увидели бабушек в предвоенной сибирской деревушке. Мы с вами сейчас об этом поговорим. Но предварительно поработаем с литературными понятиями, которые нам необходимы при анализе рассказа В.П.Астафьева «Фотография, на которой меня нет».
— Ребята, выполнявшие исследовательскую работу подготовили сообщение о В.П. Астафьеве.
-Передайте, пожалуйста, коротко сюжет рассказа «Фотография, на которой меня нет».
-Прочитайте, пожалуйста, начало рассказа.
Обучающиеся рассказывают о своих бабушках и показывают их фотографии
Этот рассказ автобиографичен. Мы попадаем в мир детства писателя.
«Глухой зимою, во времена тихие, сонные нашу школу взбудоражило неслыханно важное событие. Из города на подводе приехал фотограф! И фотографировать не стариков и старух, не деревенский люд, а нас, учащихся овсянской школы
Коммуникативные: планирование учебного сотрудничества с учителем и сверстниками.
Регулятивные: целеполагание, планирование.
Логические: подведение под понятие.
Познавательные: поиск и выделение необходимой информации.
III . Проблемное объяснение нового знания Цель этапа: Организовать подводящий или побуждающий диалог по проблемному объяснению нового знания.
Вспомните, пожалуйста, какой рассказ Астафьева мы читали в прошлом учебном году? Что объединяет оба рассказа?Что вы можете сказать о стиле писателя?
-Кому посвящены страницы повествования?
-Найдите в тексте эпизоды, подтверждающие сказанное или прочитанное.
Я хочу обратить ваше внимание, что в конце фразы стоит многоточие. Как вы думаете, почему?
— Давайте снова обратимся к тексту и посмотрим, каким же перед нами предстает бабушка, за что ее любят и ценят окружающие, и составим литературный портрет героини.
— Почему писатель воспроизводит речь бабушки так точно?
Учитель. Приведите, пожалуйста, примеры из текста.
-Какие качества характера выделяет автор-рассказчик в своей бабушке
Поворот, наклон, прыжок,
Прямо спину ты держи,
На соседа посмотри,
Руки вверх и сразу вниз
И за парту вновь садись.
Участвуют в обсуждении проблемных вопросах, формулируют собственное мнение, анализируют.
Ученики. В рассказах полностью отсутствуют границы между героем, рассказчиком –повествователем и автором. Полное их слияние
-Страницы повествования посвящены бабушке. Они звучат любовью и детской тоской.
-В. П. Астафьев: «Бабушка, бабушка, виноватый перед тобою, я пытаюсь воскресить тебя в памяти, рассказать о тебе людям…
Непосильная эта работа…Согревает меня лишь надежда, что люди, которым я рассказал о тебе, в своих бабушках и дедушках, в своих близких и любимых людях отыщут тебя и будет твоя жизнь беспредельна и вечна, как сама человеческая доброта…».
Автор- рассказчик как будто что-то не договорил, недовысказал, как будто ему не хватило слов и времени рассказать о своей любви к бабушке.
Ученики читают фрагменты текстов:
Ученик. Катерина Ивановна в рассказах предстает хранительницей народной мудрости. Как она лечила мальчика, как она парила его в бани. Бабушка знала много средств от разных болезней: «Дома бабушка дала мне ложку противной водки, настоянной на борце, и брусники моченой дала, после всего этого напоила молоком, кипяченным с маковыми головками». Бабушка сердится не только на Витьку, который по легкомыслию своему заболел, но и на себя, потому что не знает, как помочь внуку. Его боль она воспринимает, как свою собственную. Ей также жаль, что внук, который мечтал сфотографироваться, лишен такой возможности. Катерина Петровна и сама страдает не меньше Витьки.
Ученик. Ему дорого в бабушке все, в том числе и речь. При помощи речевых особенностей, он восстанавливает именно свое детское восприятие бабушки, ожив
У ченики находят и зачитывают реплики бабушки:
— И чего к ребенку привязалась? Обутки у него починены, догляд людской…
— Стыдно на людей глядеть.
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Астафьев Виктор Петрович
Книга «Фотография, на которой меня нет»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
Виктор Петрович Астафьев
Фотография, на которой меня нет
Глухой зимою, во времена тихие, сонные нашу школу взбудоражило неслыханно важное событие.
Из города на подводе приехал фотограф!
И не просто так приехал, по делу — приехал фотографировать.
И фотографировать не стариков и старух, не деревенский люд, алчущий быть увековеченным, а нас, учащихся овсянской школы.
Фотограф прибыл за полдень, и по этому случаю занятия в школе были прерваны.
Учитель и учительница — муж с женою — стали думать, где поместить фотографа на ночевку.
Во второй половине дома размещалась контора сплавного участка, где висел пузатый телефон, и днем в него было не докричаться, а ночью он звонил так, что труба на крыше рассыпалась, и по телефону этому можно было разговаривать. Сплавное начальство и всякий народ, спьяну или просто так забредающий в контору, кричал и выражался в трубку телефона.
Такую персону, как фотограф, неподходяще было учителям оставить у себя. Решили поместить его в заезжий дом, но вмешалась тетка Авдотья. Она отозвала учителя в куть и с напором, правда, конфузливым, взялась его убеждать:
— Им тама нельзя. Ямщиков набьется полна изба. Пить начнут, луку, капусты да картошек напрутся и ночью себя некультурно вести станут. — Тетка Авдотья посчитала все эти доводы неубедительными и прибавила: — Вшей напустют…
— Я чичас! Я мигом! — Тетка Авдотья накинула полушалок и выкатилась на улицу.
Фотограф был пристроен на ночь у десятника сплавконторы. Жил в нашем селе грамотный, деловой, всеми уважаемый человек Илья Иванович Чехов. Происходил он из ссыльных. Ссыльными были не то его дед, не то отец. Сам он давно женился на нашей деревенской молодице, был всем кумом, другом и советчиком по части подрядов на сплаве, лесозаготовках и выжиге извести. Фотографу, конечно же, в доме Чехова — самое подходящее место. Там его и разговором умным займут, и водочкой городской, если потребуется, угостят, и книжку почитать из шкафа достанут.
Вздохнул облегченно учитель. Ученики вздохнули. Село вздохнуло — все переживали.
Всем хотелось угодить фотографу, чтобы оценил он заботу о нем и снимал бы ребят как полагается, хорошо снимал.
Весь длинный зимний вечер школьники гужом ходили по селу, гадали, кто где сядет, кто во что оденется и какие будут распорядки. Решение вопроса о распорядках выходило не в нашу с Санькой пользу. Прилежные ученики сядут впереди, средние — в середине, плохие — назад — так было порешено. Ни в ту зиму, ни во все последующие мы с Санькой не удивляли мир прилежанием и поведением, нам и на середину рассчитывать было трудно. Быть нам сзади, где и не разберешь, кто заснят? Ты или не ты? Мы полезли в драку, чтоб боем доказать, что мы — люди пропащие… Но ребята прогнали нас из своей компании, даже драться с нами не связались. Тогда пошли мы с Санькой на увал и стали кататься с такого обрыва, с какого ни один разумный человек никогда не катался. Ухарски гикая, ругаясь, мчались мы не просто так, в погибель мчались, поразбивали о каменья головки санок, коленки посносили, вывалялись, начерпали полные катанки снегу.
Бабушка уж затемно сыскала нас с Санькой на увале, обоих настегала прутом. Ночью наступила расплата за отчаянный разгул у меня заболели ноги. Они всегда ныли от «рематизни», как называла бабушка болезнь, якобы доставшуюся мне по наследству от покойной мамы. Но стоило мне застудить ноги, начерпать в катанки снегу — тотчас нудь в ногах переходила в невыносимую боль.
Я долго терпел, чтобы не завыть, очень долго. Раскидал одежонку, прижал ноги, ровно бы вывернутые в суставах, к горячим кирпичам русской печи, потом растирал ладонями сухо, как лучина, хрустящие суставы, засовывал ноги в теплый рукав полушубка ничего не помогало.
И я завыл. Сначала тихонько, по-щенячьи, затем и в полный голос.
— Так я и знала! Так я и знала! — проснулась и заворчала бабушка. — Я ли тебе, язвило бы тебя в душу и в печенки, не говорила: «Не студися, не студися!» — повысила она голос. — Так он ведь умнее всех! Он бабушку послушат? Он добрым словам воньмет? Загибат теперь! Загибат, худа немочь! Мольчи лучше! Мольчи! — Бабушка поднялась с кровати, присела, схватившись за поясницу. Собственная боль действует на нее усмиряюще. — И меня загибат…
Она зажгла лампу, унесла ее с собой в куть и там зазвенела посудою, флакончиками, баночками, скляночками — ищет подходящее лекарство. Припугнутый ее голосом и отвлеченный ожиданиями, я впал в усталую дрему.
— Зде-е-е-ся. — по возможности жалобно откликнулся я и перестал шевелиться.
— Зде-е-еся! — передразнила бабушка и, нашарив меня в темноте, перво-наперво дала затрещину. Потом долго натирала мои ноги нашатырным спиртом. Спирт она втирала основательно, досуха, и все шумела: — Я ли тебе не говорила? Я ли тебя не упреждала? И одной рукой натирала, а другой мне поддавала да поддавала: — Эк его умучило! Эк его крюком скрючило? Посинел, будто на леде, а не на пече сидел…
Я уж ни гугу, не огрызался, не перечил бабушке — лечит она меня.
Выдохлась, умолкла докторша, заткнула граненый длинный флакон, прислонила его к печной трубе, укутала мои ноги старой пуховой шалью, будто теплой опарой облепила, да еще сверху полушубок накинула и вытерла слезы с моего лица шипучей от спирта ладонью.
— Спи, пташка малая, Господь с тобой и анделы во изголовье.
Заодно бабушка свою поясницу и свои руки-ноги натерла вонючим спиртом, опустилась на скрипучую деревянную кровать, забормотала молитву Пресвятой Богородице, охраняющей сон, покой и благоденствие в дому. На половине молитвы она прервалась, вслушивается, как я засыпаю, и где-то уже сквозь склеивающийся слух слышно:
— И чего к робенку привязалася? Обутки у него починеты, догляд людской…
Не уснул я в ту ночь. Ни молитва бабушкина, ни нашатырный спирт, ни привычная шаль, особенно ласковая и целебная оттого, что мамина, не принесли облегчения. Я бился и кричал на весь дом. Бабушка уж не колотила меня, а перепробовавши все свои лекарства, заплакала и напустилась на деда:
Астафьев фотография на которой меня нет бабушка
Не шумела в этот день бабушка ни на кого, даже со мной и с Шариком толковала мирным голосом, а хвасталась, а хвасталась! Всем, кто заходил к нам, подряд хвасталась, что был у нас учитель, пил чай, разговаривал с нею про разное. И так разговаривал, так разговаривал! Школьную фотокарточку показывала, сокрушалась, что не попал я на нее, и сулилась заключить со в рамку, которую она купит у китайцев на базаре.
Рамку она и в самом деле купила, фотографию на стену повесила, но в город меня не везла, потому как болел я в ту зиму часто, пропускал много уроков.
К весне тетрадки, выменянные на утильсырье, исписались, краски искрасились, карандаши исстрогались, и учитель стал водить нас но лесу и рассказывать про деревья, про цветки, про травы, про речки и про небо.
Как он много знал! И что кольца у дерева — это годы его жизни, и что сера сосновая идет на канифоль, и что хвоей лечатся от нервов, и что из березы делают фанеру; из хвойных пород — он так и сказал, — не из лесин, а из пород! — изготавливают бумагу, что леса сохраняют влагу в почве, стало быть, и жизнь речек.
Но и мы тоже знали лес, пусть по-своему, по-деревенски, но знали то, чего учитель не знал, и он слушал нас внимательно, хвалил, благодарил даже. Мы научили его копать и есть корни саранок, жевать лиственничную серу, различать по голосам птичек, зверьков и, если он заблудится в лесу, как выбраться оттуда, в особенности как спасаться от лесного пожара, как выйти из страшного таежного огня.
Однажды мы пошли на Лысую гору за цветами и саженцами для школьного двора. Поднялись до середины горы, присели на каменья отдохнуть и поглядеть сверху на Енисей, как вдруг кто-то из ребят закричал:
И все увидели змею. Она обвивалась вокруг пучка кремовых подснежников и, разевая зубастую пасгь, злобно шипела.
Еще и подумать никто ничего не успел, как учитель оттолкнул нас, схватил палку и принялся, молотить по змее, по подснежникам. Вверх полетели обломки палки, лепестки прострелов. Змея кипела ключом, подбрасывалась на хвосте.
— Не бейте через плечо! Не бейте через плечо! — кричали ребята, но учитель ничего не слышал. Он бил и бил змею, пока та не перестала шевелиться. Потом он приткнул концом палки голову змеи в камнях и обернулся. Руки его дрожали. Ноздри и глаза его расширились, весь он был белый, «политика» его рассыпалась, и волосы крыльями висели на оттопыренных ушах.
Мы отыскали в камнях, отряхнули и подали ему кепку.
— Пойдемте, ребята, отсюда.
Мы посыпались с горы, учитель шел за нами следом, и все оглядывался, готовый оборонять нас снова, если змея оживет и погонится. Под горою учитель забрел в речку — Малую Слизневку, попил из ладоней воды, побрызгал на лицо, утерся платком и спросил: — Почему кричали, чтоб не бить гадюку через плечо?
— Закинуть же на себя змею можно. Она, зараза, обовьется вокруг палки. — объясняли ребята учителю. — Да вы раньше-то хоть видели змей? — догадался кто-то спросить учителя.
— Нет, — виновато улыбнулся учитель. — Там, где я рос, никаких гадов не водится. Там нет таких гор, и тайги нет.
Вот тебе и на! Нам надо было учителя-то оборонять, а мы?!
Прошли годы, много, ох много их минуло. А я таким вот и помню деревенского учителя — с чуть виноватой улыбкой, вежливого, застенчивого, но всегда готового броситься вперед и оборонить своих учеников, помочь им в беде, облегчить и улучшить людскую жизнь. Уже работая над этой книгой, я узнал, что звали наших учителей Евгений Николаевич и Евгения Николаевна. Мои земляки уверяют, что не только именем-отчеством, но и лицом они походили друг на друга. «Чисто брат с сестрой. » Тут, я думаю, сработала благодарная человеческая память, сблизив и сроднив дорогих людей, а вот фамилии учителя с учительницей никто в Овсянке вспомнить не может. Но фамилию учителя можно и забыть, важно, чтоб осталось слово «учитель»! И каждый человек, мечтающий стать учителем, пусть доживет до такой почести, как наши учителя, чтоб раствориться в памяти народа, с которым и для которого они жили, чтоб сделаться частицей его и навечно остаться в сердце даже таких нерадивых и непослушных людей, как я и Санька.
Школьная фотография жива до сих пор. Она пожелтела, обломалась по углам. Но всех ребят я узнаю на ней. Много их полегло в войну. Всему миру известно прославленное имя — сибиряк.
Как суетились бабы по селу, спешно собирая у соседей и родственников шубенки, телогрейки, все равно бедновато, шибко бедновато одеты ребятишки. Зато как твердо держат они материю, прибитую к двум палкам. На материи написано каракулисто: «Овсянская нач. школа 1-й ступени». На фоне деревенского дома с белыми ставнями — ребятишки: кто с оторопелым лицом, кто смеется, кто губы поджал, кто рот открыл, кто сидит, кто стоит, кто на снегу лежит.
Смотрю, иногда улыбнусь, вспоминая, а смеяться и тем паче насмехаться над деревенскими фотографиями не могу, как бы они порой нелепы ни были. Пусть напыщенный солдат или унтер снят у кокетливой тумбочки, в ремнях, в начищенных сапогах — всего больше их и красуется на стенах русских изб, потому как в солдатах только и можно было раньше «сняться» на карточку; пусть мои тетки и дядья красуются в фанерном автомобиле, одна тетка в шляпе вроде вороньего гнезда, дядя в кожаном шлеме, севшем на глаза; пусть казак, точнее, мой братишка Кеша, высунувший голову в дыру на материи, изображает казака с газырями и кинжалом; пусть люди с гармошками, балалайками, гитарами, с часами, высунутыми напоказ из-под рукава, и другими предметами, демонстрирующими достаток в доме, таращатся с фотографий.
Я все равно не смеюсь.
Деревенская фотография — своеобычная летопись нашего народа, настенная его история, а еще не смешно и оттого, что фото сделано на фоне родового, разоренного гнезда.
Краткое содержание «Фотография, на которой меня нет» В. П. Астафьева
В рассказе Астафьев описывает период раскулачивания, жизнь и быт крестьян сибирской деревеньки. Краткое содержание «Фотографии, на которой меня нет» В. Астафьева поможет узнать главных героев и фабулу рассказа. История о старой фотографии, сделанной приезжим фотографом в то далекое время. Писатель описывает случай, произошедший с ним в детстве. Когда приезжал фотограф, мальчишка лежал с больными ногами, и не смог идти фотографироваться.
Основные персонажи рассказа
«Фотография, на которой меня нет» кратко
Главный герой рассказа, мальчик Витя, живет с бабушкой и дедушкой в сибирской деревне Овсянка; родители мальчика умерли. Однажды зимой в деревню приезжает фотограф из города, чтобы сделать общий снимок всей школы.
Накануне съемки Витя и его друг Санька катаются на санках и набирают полные валенки снега. Ночью у Вити начинают ужасно болеть ноги от ревматизма: это случается каждый раз, когда мальчик застужает ноги. Витя воет и плачет от боли. Бабушка ругает его за безответственность. Всю ночь старушка лечит внука народными средствами, растирая ему ноги и т.д. Ночью дед затапливает баню, бабушка уносит туда Витю и снова растирает ему ноги и т.д. Наконец под утро мальчик засыпает.
На следующий день Санька приходит к Вите и зовет на фотосъемку. Увидев, что друг не может ходить от боли, Санька в знак солидарности решает тоже не идти фотографироваться. После этого Витя неделю не ходит в школу из-за болей в ногах. В эти дни его навещает школьный учитель Евгений Николаевич. Мужчина спрашивает про здоровье мальчика и вручает ему фотографию: на ней есть все ученики и двое учителей, но, конечно, нет Вити и Саньки. Витя едва не плачет оттого, что не попал на фотографию.
Бабушка Вити угощает учителя чаем и сладостями. Тот рассказывает, что вчера какой-то добрый человек подбросил ему к дому воз дров. Бабушка и все село знают, кто это сделал, но не говорят учителю. В деревне все уважают эту милую семейную пару учителей за их вежливость и отзывчивость; кто-то из местных тайно подбрасывает им дрова, кто-то приносит молоко, сметану и т.д. Учителю около 25 лет, у него немного печальные и очень добрые глаза. Его жена-учительница недавно родила сына. Когда пара только приехала в село, в школе не парт и тетрадей, на весь класс был один учебник и карандаш. Учитель помог детям приобрести учебники, тетради, краски и т.д., за свои деньги установил в школе парты.
В эту зиму, после визита фотографа, Витя много болеет и пропускает уроки. Весной учитель водит детей в лес, где они беседуют о природе, приметах и т.д. В одном из походов учитель видит змею. Боясь за жизнь учеников, мужчина свирепо бьет змею палкой, пока та не умирает. Потом дети объясняют учителю, что змею нельзя бить, махая палкой через плечо: так ее можно забросить на себя. Учитель признается, что впервые в жизни видел змею. Спустя годы взрослый Виктор с нежностью и благодарностью вспоминает своих добрых школьных учителей. Виктор сожалеет, что многие ребята из его школы (с той самой общей фотографии) впоследствии погибли на войне 1941–1945 гг.
Виктор также помнит, как в его селе происходило раскулачивание зажиточных крестьян (вероятно, в 1930‑е гг.). Осенью бригады “ликвидаторов” выселяли раскулаченные семьи на улицу. Обездоленные люди ютились у родных, селились во времянках и терпели всяческие лишения. “Ликвидаторы” действовали хладнокровно и безжалостно. Однажды “ликвидаторы” пришли выселять семью Платоновских. Хозяйка дома отказывалась покидать дом, тогда один из “ликвидаторов” ударил ее сапогом по лицу. В ответ немой крестьянин Кирила накинулся с топором на “ликвидатора”, изувечив его насмерть. Кирилу арестовали, а выселение раскулаченных семей ускорилось. Бедных Платоновских выслали в город, после чего о них никто не слышал (вероятно, их сослали или расстреляли).
В те же годы были раскулачены и выселены из своих домов прадед и дед Вити; прадеда сослали в тюрьму, где тот вскоре умер.
Рассказ «Конь с розовой гривой» Астафьева В. П. был написан в 1968 году. Произведение вошло в повесть писателя для детей и юношества «Последний поклон». На нашем сайте можно прочитать краткое содержание «Коня с розовой гривой», который изучают в 6 классе. В рассказе «Конь с розовой гривой» Астафьев раскрывает тему взросления ребенка, формирования его характера и мировоззрения. Произведение считается автобиографичным, описывающим эпизод из детства самого автора.
Короткий пересказ «Фотография, на которой меня нет»
Глухой зимой нашу школу взбудоражило невероятное событие: к нам едет фотограф из города. Фотографировать он будет «не деревенский люд, а нас, учащихся овсянской школы». Возник вопрос — где селить такого важного человека? Молодые учителя нашей школы занимали половину ветхого домишки, и у них был вечно орущий малыш. «Такую персону, как фотограф, неподходяще было учителям оставить у себя». Наконец фотографа пристроили у десятника сплавной конторы, самого культурного и уважаемого человека в селе.
Весь оставшийся день школьники решали, «кто где сядет, кто во что оденется и какие будут распорядки». По всему выходило, что меня и левонтьевского Саньку посадят в самый последний, задний ряд, поскольку мы «не удивляли мир прилежанием и поведением». Даже подраться не получилось — ребята просто прогнали нас. Тогда мы начали кататься с самого высокого обрыва, и я начерпал полные катанки снега.
Ночью у меня начали отчаянно ныть ноги. Я застудился, и начался приступ болезни, которую бабушка Катерина называла «рематизня» и утверждала, что я унаследовал её от покойной мамы. Бабушка лечила меня всю ночь, и уснул я только под утро. Утром за мной пришёл Санька, но пойти фотографироваться я не смог, «подломились худые ноги, будто не мои они были». Тогда Санька заявил, что тоже не пойдёт, а сфотографироваться успеет и потом — жизнь-то долгая. Бабушка нас поддержала, пообещав свезти меня к самому лучшему фотографу в городе. Только меня это не устраивало, ведь на фото не будет нашей школы.
В школу я не ходил больше недели. Через несколько дней к нам зашёл учитель и принёс готовую фотографию. Бабушка, как и остальные жители нашего села, относилась к учителям очень уважительно. Они ко всем были одинаково вежливы, даже к ссыльным, и всегда готовы были помочь. Даже Левонтия, «лиходея из лиходеев», наш учитель смог утихомирить. Помогали им деревенские, как могли: кто за дитём посмотрит, кто горшок молока в избе оставит, кто воз дров привезёт. На деревенских свадьбах учителя были самыми почётными гостями.
Работать они начинали в «доме с угарными печами». В школе не было даже парт, не говоря уже о книжках с тетрадками. Дом, в котором разместилась школа, срубил ещё мой прадед. Я там родился и смутно помню и прадеда, и домашнюю обстановку. Вскоре после моего рождения родители отселились в зимовье с протекающей крышей, а ещё через некоторое время прадеда раскулачили.
Раскулаченных тогда выгоняли прямо на улицу, но родня не давала им погибнуть. «Незаметно» бездомные семьи распределялись по чужим домам. Нижний конец нашего села был полон пустых домов, оставшихся от раскулаченных и высланных семей. Их-то и занимали люди, выброшенные из родных жилищ накануне зимы. В этих временных пристанищах семьи не обживались — сидели на узлах и ждали повторного выселения. Остальные кулацкие дома занимали «новожители» — сельские тунеядцы. За какой-нибудь год они доводили справный дом до состояния хибары и переселялись в новый.
Из своих домов люди выселялись безропотно. Только один раз за моего прадеда заступился глухонемой Кирила. «Знавший только угрюмую рабскую покорность, к сопротивлению не готовый, уполномоченный не успел даже и о кобуре вспомнить. Кирила всмятку разнёс его голову» ржавым колуном. Кирилу выдали властям, а прадеда с семьёй выслали в Игарку, где он и умер в первую же зиму.
В моей родной избе сперва было правление колхоза, потом жили «новожители». То, что от них осталось, отдали под школу. Учителя организовали сбор вторсырья, и на вырученные деньги купили учебники, тетради, краски и карандаши, а сельские мужики бесплатно смастерили нам парты и лавки. Весной, когда тетради кончались, учителя вели нас в лес и рассказывали «про деревья, про цветки, про травы, про речки и про небо».
Уже много лет прошло, а я всё ещё помню лица моих учителей. Фамилию их я забыл, но осталось главное — слово «учитель». Фотография та тоже сохранилась. Я смотрю на неё с улыбкой, но никогда не насмехаюсь. «Деревенская фотография — своеобычная летопись нашего народа, настенная его история, а ещё не смешно и оттого, что фото сделано на фоне родового, разорённого гнезда».
Рассказ Виктора Астафева «Мальчик в белой рубахе», написанный в 1968 году, является очень серьезным и трагическим. Сюжет рассказа разворачивается вокруг одной семьи – матери и трех её сыновей. При подготовке к уроку по литературе предлагаем прочитать краткое содержание «Мальчик в белой рубашке» для читательского дневника.
Видео краткое содержание Фотография, на которой меня нет
Рассказ опубликован в сборнике «Далекая и близкая сказка». Книга классика отечественной литературы адресована подрастающему поколению.