проза научи меня прощать
Научи меня прощать. Глава 119
Дмитрий, одетый в «мирское», как было принято говорить в монастыре, стоял на дороге, подняв руку.
До ближайшего городка было недалеко, а поручение отец Анастасий дал ему важное.
Игумен договорился о кирпиче для продолжения строительства – в монастыре было решено достроить дополнительное крыло к основному корпусу и перенести туда кухню и трапезную, эти небольшие строения были чересчур старыми и годились разве что на снос.
Дмитрий должен был отвезти какие-то документы по строительству и заодно заехать по адресу, что дал ему отец Анастасий – забрать пожертвование для монастырской библиотеки. Книг было не слишком много, но коробка весила прилично, поэтому игумен и подрядил для этой работы физически крепкого послушника. Дмитрий так поднаторел в упражнениях с вилами в коровнике, что его мышцы вполне позволяли без проблем доставить в монастырь такой груз, как книги.
Ехать предполагалось на попутке. Это было обычной практикой, все местные уже привыкли к людям в черной одежде, нередко голосующим у поворота, ведущего на монастырскую дорогу.
Инокам никогда не отказывали, с удовольствием подвозили до города.
Вот и теперь Дмитрий привычно ждал, пока из-за поворота появится какая-нибудь машина. Стоя на ветру, он думал о важности поручения, слегка поёживаясь на пронизывающем холодном ветре.
Вскоре показалась попутка, синий «Москвич» притормозил возле него – пожилая семейная пара ехала в город, на рынок.
Без проблем добравшись с ними до города и уладив вопросы с документами, Дмитрий заглянул в написанную отцом Анастасием бумажку с адресом, хотя помнил его наизусть. Убедившись, что всё правильно, он направился к нужному подъезду пятиэтажки.
Поднявшись на третий этаж, увидел дверь, обитую тёмно-синим, почти чёрным, дермантином. Нажал круглую кнопку звонка.
Она подалась неожиданно легко, практически полностью утонув в пластиковом корпусе, а за дверью послышался звук колокольчика, очень похожий на тот, что производил по утрам у них в коридорах брат Афанасий. Разве что, он был более мелодичным.
Дверь вскоре распахнулась, выглянул старик. Редкие, совершенно седые волосы росли на его голове будто пучками. Большие, круглые очки в металлической оправе были похожи на старинный монокль. Дополняли образ нервные руки с длинными, тонкими пальцами. Его старческое лицо, покрытое глубокими морщинами, словно излучало свет.
Неожиданно Дмитрий подумал, что этот старик в молодости был необычайно красив…
— Здравствуйте. Вы от батюшки? Отца Анастасия?
Голос старика был слегка глуховатым.
— Так точно. – Дмитрий вдруг неожиданно слегка ему поклонился, словно дело происходило не на лестничном пролёте обычной пятиэтажки, а на великосветском балу.
Старик улыбнулся, широко приоткрывая дверь.
— Проходите, молодой человек, проходите.
Дмитрий вошёл, и ему показалось, что он попал в библиотеку. Или в старинный дом, даже в музей – сложно было сразу определить.
Они стояли рядами на полках, выглядывали корешками со шкафов, лежали стопками по всевозможным горизонтальным поверхностям. Столько книг, собранных в одной небольшой квартире, Дмитрий не видел ни разу в жизни.
Он протянул руку Дмитрию. Тот уважительно пожал её, рукопожатие оказалось крепким.
— Ванная комната здесь! – Роман Николаевич кивком головы указал на дверь, которая тоже была окружена полками с книгами так, что всё свободное пространство стен было занято.
Дмитрий аккуратно пристроил свою тёплую куртку на крючок вешалки и шагнул в чуть приоткрытую дверь.
Он оказался в совершенно обычной ванной комнате, со старой, чугунной ванной, раковиной, зеркалом на стене. Однотонный голубой кафель блестел как-то обыденно и странно. Слишком большой контраст эта комнатка представляла с только что увиденным.
Увидев себя в зеркале, Дмитрий с удивлением стал себя рассматривать.
Неужели этот суровый бородатый мужик в зеркале – он?
Куда только делись былой лоск, блеск в глазах, очаровывающий женщин, заигрывающая улыбка, к которой он так привык? Даже ямочка на подбородке теперь была не видна – густая, окладистая борода придавала лицу совершенно иной вид.
Внешне он стал выглядеть лет на десять старше, а глаза теперь не блестели. Они по-прежнему были живыми, но эта живость поменяла оттенки.
Теперь это были глаза не молодого «баловня судьбы», легко шагающего по жизни и также легко переступающего через любые чужие чувства. Сейчас это были глаза уставшего человека, который уже начал понимать выражение «соль земли».
Выражение это, как любил повторять в проповедях отец Анастасий, пришло из Евангелия, в котором Иисус так называл своих учеников.
Дмитрию вспомнился густой бас настоятеля:
— Запомните, братие, «солью земли» называл Иисус своих верных учеников. Почему? Потому что соль и пряности в древности были очень ценны, они придавали еде вкус и позволяли долгое время сохранять её. Иисус имел в виду, что они, его ученики, будут иметь способность изменить людей, сделать их лучше, человечнее, разжечь в людях «искру Божию», ведь она есть в каждом. Поэтому Он и выбрал такое выражение – «соль земли». Мы, те, кто подвизается в деле следования учению Христа, должны во всём равняться на его учеников! Наша задача – хотя бы стремиться к тому, чтобы стать ею, этой «солью земли»…
Дмитрий вздохнул. Его путь ещё только начинается… Но он уже осознавал, что нашёл свою дорогу. И она – правильная.
Он быстро вымыл руки, не удержавшись от соблазна понюхать странное, круглое, непривычно душистое мыло, явно импортное. Мыло вкусно пахло терпким одеколоном.
Роман Николаевич уже ждал его в одной из комнат, поскольку в неё приглашала гостеприимно распахнутая дверь.
Дмитрий прошёл, уселся в кресло.
Старик улыбнулся. В углах глаз собрались многочисленные морщинки.
— У меня есть для вас индивидуальный подарок.
Дмитрий хотел было запротестовать, но Роман Дмитриевич уже вышел из комнаты.
Вернулся он быстро, неся в руках старую книгу в кожаном переплёте. Протянул её Дмитрию. Тот с интересом взял тяжелый книжный «кирпичик».
Это был старинный «Псалтирь». Было видно, что книгой часто пользовались, но при этом тщательно оберегали и бережно хранили. Слегка пожелтевшие плотные страницы содержали следы пометок, написанных пером, витиевато, с завитушками. Так писали ещё до революции.
Но тот поднял руку в протестующем жесте.
— Даже не спорьте. Говорят, что ни одна встреча в жизни человека не происходит просто так, без Божьей на то воли. Раз вы пришли ко мне, а я угадал в вас чтеца – эта книга принадлежит теперь вам и только вам.
— Спасибо. – Дмитрий искренне улыбнулся.
— Вот и хорошо! Надеюсь, вы, молодой человек, не откажетесь почаевничать со стариком? Я тут скоро совсем одичаю среди книг, без общества.
На письменный стол был водружен поднос с чашками, жестяной коробкой с чаем, вазочкой с маковыми сушками и сахарницей с кусковым сахаром.
Роман Николаевич вышел и вскоре появился с чайником в руках.
— Ну что же вы? Не стесняйтесь, сыпьте заварку!
Он поставил горячий чайник на стол поодаль, на металлическую подставку, тоже старинную. Открыл жестяную банку, щедро насыпал в свою чашку душистой заварки.
Он присел в соседнее кресло, наблюдая, как Дмитрий повторяет его манипуляции и накрывает свою чашку специальным блюдцем.
— Вы уж простите меня, старика, что задерживаю вас. Но мне и вправду не хватает общения. Детей у меня, к сожалению, нет, я совершенно одинокий человек. Теперь и мне пришла пора уходить…
Дмитрий посмотрел на него с удивлением.
Роман Николаевич улыбнулся.
Он поднял на Дмитрия глаза, уже по-стариковски выцветшие, но умные и проницательные.
Роман Николаевич с удовольствием сделал глоток горячего, крепко заваренного, чая.
Он судорожно вздохнул, но снова улыбнулся, встретившись глазами с обеспокоенным взглядом Дмитрия.
— Не волнуйтесь, какое-то время я ещё потопчу бренную землю. Кстати, ещё кое-что…
Старик поднялся с кресла и открыл дверцу секретера, достал конверт.
— Здесь немного денег для монастыря. Считайте это моим пожертвованием. Отцу Анастасию скажете, что это лично от меня – на строительство. Пусть и у меня в новом храме будет «именной кирпич».*
Дмитрий понимающе кивнул, взял конверт, вложил его в подаренную книгу.
Собираясь покидать гостеприимную квартиру Романа Николаевича, Дмитрий раздумывал, куда же ему деть подарок. Коробка была уже полна, а внутренний карман куртки оказался совсем небольшим, поэтому не мог вместить «Псалтирь». Но выход нашёлся.
Плотная подкладка порвалась и требовала починки. Поскольку выданная хозяйственным отцом Николаем вещь обычно всегда оказывалась в порядке, Дмитрий не обратил внимания на этот изъян, когда собирался в дорогу. Порванную подкладку он обнаружил потом. Сейчас она очень даже пригодилась: недолго думая, Дмитрий сунул подарок под неё. Прошитая на поясе, она надежно удерживала книгу.
С коробкой в руках он спустился по лестнице, вышел из подъезда. Уже почти стемнело. Дмитрий спешил по знакомому адресу «дежурной» квартиры – одна из «духовных чад» отца Анастасия, Клавдия Григорьевна, всегда привечала у себя припозднившихся иноков, приезжавших в городок по «мирским» делам, радушно устраивая их у себя «на постой».
Зайдя под арку приметного дома, Дмитрий уже предвкушал исключительно вкусные знаменитые вареники с вишней, которыми всегда кормила постояльцев щедрая хозяйка, но тут перед ним возникли, словно из-под земли, две тёмные фигуры.
Одна из фигур преградила дорогу, а вторая быстро метнулась к нему.
— Это привет Виконту от хозяина! – прошипела фигура Дмитрию на ухо.
Отреагировать быстро он не успел.
— Я отнёс заявление и подал на развод.
Голос Алексея звучал глухо, слова давались с трудом.
Люба молчала. Она внутренне сжалась, словно пружина, но она давно ждала этих слов. То, что происходило, не могло длиться вечность.
— Пойми меня, Любаша, я не могу больше так. Мы всё больше и больше отдаляемся друг от друга, копим взаимные претензии. Но проблему этим не решить, поэтому я считаю, что пора нам обоим поискать семейного счастья где-то ещё. Мне жаль, что у нас с тобой его найти не получилось.
Спокойно вытерла ещё одну вымытую тарелку, аккуратно поставила её на сушилку.
Села за стол, напротив, снова кивнула.
— Да, Лёша. Я долго думала о сложившейся ситуации, и тоже считаю её тупиковой. Прости меня, если сможешь. Когда мы только начали жить вместе, я искренне считала, что нашла себе пару. Но я ошибалась, у нас действительно разные представления о счастливой семейной жизни. Я виновата, что сразу не рассказала тебе всего, не хотела ворошить прошлое. Давай расстанемся друзьями. Ведь это возможно?
— Ты меня тоже прости. Я думал, что ты, как любая другая женщина, хочешь иметь детей. Даже не представлял, что бывают такие семьи, как у тебя. Наверное, просто потому, что сам вырос совсем в других условиях.
— Я понимаю тебя, Люба, но принять это не могу. Прости…
— У меня просьба. – Жена подняла на него глаза. – Мне понадобится время, чтобы уладить вопрос с квартирой. Не могу же я выставить людей вот так просто на улицу. Поэтому надеюсь, что незамедлительно ты меня не выгонишь.
— Нет, конечно! Никуда я тебя не выгоняю. Уйдёшь, когда сама сочтешь нужным.
Они сидели друг напротив друга и молчали.
Потеряно, удивлённо, как будто наблюдая со стороны, как рушится их, казалось, такая налаженная и укатанная временем, жизнь, на деле оказавшаяся «замком на песке».
Замок был красивым, но первая волна недопонимания накатила – и вот уже у замка нет фигурных башенок, вторая волна из лжи лизнула песок и смыла часть стен, а сейчас замок и вовсе походил на бесформенные и оплывшие развалины.
Для чего сохранять стены, если нет фундамента.
Телефонный звонок вернул обоих в действительность.
— Я возьму. Мне должны были позвонить по работе.
Люба вышла в прихожую, сняла с телефонного аппарата трубку.
— Ветрова Любовь Сергеевна? – спросила трубка строгим женским голосом.
— Да. Только не Ветрова, а Светлова. По мужу. А в чем дело?
— Я очень сожалею о случившемся, но вы родственница Ветровой Марии Антоновны, 1988 года рождения, поступившей к нам после гибели родителей. Вас мы с трудом разыскали, и обязаны поставить вас в известность и опросить. Ветров Антон Сергеевич, это ведь ваш брат, верно?
— Что?! Антон погиб? Когда? Что случилось? – Люба почувствовала, что у неё закружилась голова.
— Сожалею. – Голос перестал быть металлическим, в нём появились человеческие нотки. – Автомобильная авария. Ваш брат и его жена погибли на месте. Девочка в этот момент находилась в доме у дяди, вашего среднего брата, Андрея Ветрова и его жены.
— Что случилось? – в коридор вышел Алексей, по тону жены определив, что что-то произошло.
— Вы же замужем, верно?
— Да. – Голос предательски задрожал. – Ещё замужем…
— Где это – у вас? – Люба в полном шоке посмотрела на трубку. Ей казалась, что она живая и именно она разговаривает сейчас с ней. Она снова поднесла её к уху.
— В детском доме номер четыре, разумеется. В любом случае вам следует увидеть ребёнка, прежде чем подписывать бумаги и принимать решение. Психологическое состояние Маши сложное… Словом, поговорим обо всем на месте. Жду вас завтра или послезавтра в течение дня. Вам удобно?
Люба кивнула, не осознавая, что её кивок трубка не слышит.
Вздрогнув, как от озноба, с усилием произнесла:
И в полной беспомощности посмотрела на мужа…
____________
*Со времен Крещения Руси в нашей стране сложился негласный обычай строить храмы и монастыри «всем миром». В созидании нового места молитвы старались принять все местные жители, меценаты, князья, а также узнавшие о благом деле люди. Каждый человек мог внести в создание дома молитвы небольшой, но искренний вклад. Святой Иоанн Кронштадский писал, что участнику строительства храма Господь прощает многие грехи. «Именным» называют строительный кирпич, на котором указывается имя жертвователя на нужды храма. Кирпич впоследствии становится частью стены здания церкви. Имя жертвователя вносится в специальную книгу для вечного поминовения. А за каждой литургией (которая в монастырях совершается ежедневно) священник молится с особым прошением о «создателях, благотворителях и украсителях» храма. Поминать имя жертвователей в данной церкви будут до тех пор, пока она существует.
Научи меня прощать. Глава 116
Баба Нюра полулежала на кровати в своей «лубяной избушке», как прозвали они маленький летний домик, выстроенный Павлом Ефимовичем на их большом земельном участке.
Входная дверь была открыта, в неё было видно, как по участку проходит то Полина, хлопочущая по хозяйству, то старший сын, опять без перерыва стучащий топором или молотком.
Вздыхая, она ворочалась с боку на бок, всё пытаясь удобнее пристроить на кровати больные ноги, но это не получалось. Как только удавалось утихомирить боль в одной ноге – начинала ныть другая.
Августовские дни радовали стойким, почти летним, теплом, хотя ночами уже чувствовалось приближение сентябрьской прохлады. Подкрадывалась осень. Незаметно, исподволь, то и дело оставляя в природе пока ещё едва уловимые отметки о своём присутствии.
Они были незаметны городским жителям, но ей, всю свою жизнь прожившей «на земле», эти отметки были хорошо знакомы.
Появились опята в перелеске – лето закончилось… Да и вправду говорят: в августе до обеда лето, после обеда – осень.
В этом году снова не дождались они городских гостей. Очень хотелось увидеть младшего сына, Виктора, невестку, внучек…
Вера уже студентка, Надюшке исполнилось пять.
Иногда она получала от Веры письма. Это были особые, радостные дни.
Получив письмо, она разворачивала лист и, подслеповато щурясь, принималась медленно читать написанное. Очки она категорически не признавала, хотя вынуждена была осознавать, что с годами зрение её стало хуже. В конце концов, дети чуть ли ни силком отправили её к окулисту, и очки были куплены.
Но упрямая старушка их всячески игнорировала, пользуясь «окулярами», как она их презрительно именовала, исключительно в полном одиночестве, когда её никто не видел.
Сегодня как раз был «день письма».
Водрузив очки на нос, баба Нюра подозрительно покосилась в сторону открытой двери и, убедившись в своём одиночестве, с нетерпением надорвала конверт.
Текст был написал крупными, ровными буквами. Вера, зная, что старушке тяжело разбирать мелкий почерк, нарочно писала так, что буквы выходили размером чуть не со всю строку.
Украдкой вытирая слёзы, чтобы их не увидел кто-нибудь из домашних, продолжала читать: «У нас всё хорошо. Я учусь, Надя ходит в детский сад. Мама и папа работают. В последнем письме ты спрашивала, бабушка, как у меня «дела на личном фронте». Могу тебе ответить пока, что никак. Я решила, что главное для меня сейчас – это учёба. Последние события в моей жизни показали мне, что для женщины очень важна самостоятельность. Можешь меня ругать за это, но сначала я стану независимой, а потом уже буду думать о личной жизни».
Во как… Баба Нюра задумалась.
Эх, внучечка, внучечка… Что же такое там у тебя произошло, чтобы у заневестившейся девушки такие мысли появились? Видать, кто-то обидел из «мужеского полу».
Баба Нюра покачала головой.
«Во все времена женщинам приходилось несладко. Я будущий историк и много читаю об этом. По сути, ситуация круто поменялась не так уж и давно. Всего каких-то сто лет. Раньше женщинами распоряжались как вещью, они не имели права ни на что в мире мужчин. Так называемое «приданое» поступало в полную собственность мужа, он мог просто растранжирить эти средства по своему усмотрению. Разве не так?».
Вот это рассуждения у внучки! Баба Нюра поправила очки и принялась читать дальше.
«Знаешь, бабуля, мне кажется, что мужская логика не слишком изменилась за эти сто лет. Осталось полным-полно людей, которые убеждены в том, что женщинам ни к чему независимость, потому что за них всё решают они, мужчины. Как им жить и что делать. А я не хочу, чтобы за меня решали, что я должна, а что я не должна. Я хочу нормальную семью. Когда решения принимают вдвоём, а не просто стучат кулаком по столу: «Потому что я так сказал». Я хочу семью такую, как у папы с мамой».
Прочтя это, старушка улыбнулась. Вот недаром она всегда говорила, что детям всё равно, что ты говоришь. Главное, что ты делаешь… Если слова с делом разнятся – да разве это дело…
Видимо, и вправду у внучки что-то произошло. Светлана вроде говорила, что встречается Вера с кем-то, первая любовь у неё. Ну что же… Первая любовь бывает и такая. С разочарованием.
Баба Нюра невольно задумалась. Перед глазами мелькали картинки её жизни.
Ей повезло когда-то, её первая любовь оказалось первой и последней, на всю жизнь.
Они познакомились с Ефимом перед самой войной. Она жила тогда в селе, только-только стала налаживаться жизнь. Отгремела революция, но этого времени она не помнила, а в 1939-ом ей исполнилось девятнадцать лет.
Она была тогда статной, чернобровой, коса в руку толщиной. Довольно мелкие черты лица, тонкие губы, острый подбородок. Не писаная красавица, но несла она себя так, словно краше её на свете никого не было.
Ефим только приехал с матерью в село, работал трактористом. На первой же «вечёрке»* заприметил гордую девушку, отказывающей в «кадрили» всем подряд.
А «гордячка» вдруг не отказала. Взяла его руку, и, также высоко неся голову, пошла танцевать.
Свадьбу сыграли быстро, в 1941-ом родился старший сын – Павел. Потом началась война…
Она не любила вспоминать это время. Холод, голод, вечное ожидание письма с фронта. Паника, когда Ефим написал, что серьёзно ранен, находится в госпитале, и, возможно, не выживет.
Теперь сыновья – её гордость и опора.
Тяжёлая работа и лишения не оставили и следа от былой стати и красоты. С годами лицо покрылось морщинами, спина сгорбилась. И только коса осталась прежней, теперь уже почти совсем седой.
Но она не жалела о прожитой жизни.
Ефим ушёл из жизни рано, как многие выжившие на войне. Сказалось тяжёлое ранение. А вот она живёт. Радуется солнышку, помогает сыновьям, возится с правнуком.
Жаль только, что Виктор с семьей уехал из их городка, сразу, как только закончил институт. Потом она со старшим сыном и Полиной переехали в Сосновку. Теперь дочки Виктора бывают в гостях не часто, как и сам Виктор с женой.
Но такова жизнь. Разбросала, раскидала…
Вернувшись из омута воспоминаний, старушка посмотрела на листок в руке. Вот ведь, старость не радость. Ещё до конца не прочла, а уже мыслями куда-то улетела.
Она принялась читать дальше, невольно шевеля губами, словно шепча молитву.
«Бабуля, ты только не подумай, я не мужененавистница какая-нибудь. Просто решила, что сначала получу образование, чтобы не было так, как у других девчонок у нас на курсе. Одну, Марину, муж на сессии не отпускает, она уезжает из дома со скандалами. Ревнует жену, хотя сам сначала был совсем не против её учёбы. У второй, Женьки, недавно ребёнок родился, тоже насмотрелась я, как она между лекциями его кормить бегает. Ещё хорошо, что не приезжая, городская. Я так не хочу. Я точно для себя решила, что всему должно быть своё время. Как думаешь, я права?»
Баба Нюра снова растрогалась. Вот ведь какая у неё внучка! Совета бабушкиного спрашивает! Не то, что мальчишки. Сыновья её совета не спрашивали, когда невесток в дом приводили. Хотя, чего это она? Ей грех жаловаться. Что Полина, что Светлана – всем хороши оказались невестки. И к ней, Анне Степановне, относились всегда с уважением, а потом и с любовью.
Как раз в это момент и заглянула в домик Полина.
Баба Нюра вздрогнула и тут же стащила с носа очки. Полина, пряча улыбку, сделала вид, что не заметила поспешного жеста старушки.
— Мама! Ты как? Ужинать пора. Я тебя зову-зову, а ты и не слышишь.
Баба Нюра с трудом поднялась с кровати, опираясь на руку невестки.
— Пошли-пошли! Да письмо вот от Веруньки получила и зачиталась.
— Что Вера пишет? – тут же заинтересовалась Полина.
Баба Нюра важно приосанилась.
— Пишет, что хорошо всё у них, приветы вам с Павлом передаёт, и совета у меня спрашивает.
— Ого! Это хорошо. К старшим надо прислушиваться.
Баба Нюра приосанилась ещё больше.
— Отказала она, видать, кавалеру-то своему, про которого давеча Светлана по телефону говорила.
— А что тут думать-то, это по письму видно. Только правильно отказала. Знать, что не её это человек.
— То-то мне показалось, что Светлана чего-то недоговаривает.
— Правильно, не может же она о чужих секретах рассказывать.
Женщины поднялись на крыльцо дома и скрылись за дверью веранды.
Любовь сидела в комнате, и разглядывала зеленоватый цветок на обоях. Накрытый красивой скатертью стол постепенно заполнялся тарелками.
Алексей и его бывший однокашник Роман оживлённо разговаривали, а Наталья, жена Романа, суетилась, накрывая на стол и бегая на кухню и обратно.
Иногда она бросала многозначительные взгляды на гостью, как бы приглашая присоединиться к её суете, но Любовь на приглашения не реагировала.
В честь чего она должна бегать? Она в гостях.
Их пригласили в гости. Приглашение означает, что гости приходят к уже накрытому столу, а не вооружаются фартуком и прихваткой, чтобы помочь хозяевам готовить и накрывать.
И потом, Люба надела своё любимое сиреневое платье. А вдруг она поставит на него жирное пятно? Конечно, может посадить пятно и за столом, к примеру, но тогда это будет не так обидно. Сама будет виновата.
Алексей, разговаривая с Романом, тоже несколько раз посмотрел в её сторону.
Она ответила лёгкой, ничего не значащей улыбкой.
Конечно, он видел, что жена откровенно скучала.
Когда они собирались в гости, Алексей предложил ей остаться дома. Но Люба категорически отказалась.
Если честно, она стала серьёзно подумывать о том, что их брак действительно трещит по швам.
Ей надоело рассматривать обои, и она переключилась на скатерть.
Скатерть была добротная, льняная, вышитая по краю крестиком. Любе стало интересно, она украдкой посмотрела изнанку вышивки. Изнанка была той самой, которую принято называть «идеальной».
От нечего делать она принялась считать крестики.
Хлопнула входная дверь, в коридоре раздались детские голоса. Наталья, которая поставила на стол очередную тарелку, вышла к детям.
— Лиля, помоги брату, проследи, чтобы он вымыл руки! – раздался её голос из прихожей.
Её лицо слегка нахмурилось и побледнело…
— Я ведь говорила, следи за братом! Опять он за стол сел с грязными руками!
Мать придирчиво осмотрела руки малыша и теперь смотрела на дочь так, словно та была преступницей.
Девочка за столом вздрогнула от неожиданно прилетевшего от отца подзатыльника.
Она съёжилась, сползла со стула, взяла за руку упиравшегося братишку и потащила его за собой в ванну.
Молча открыла кран с водой, попыталась сунуть руки малыша под струю.
Мальчишка заверещал так, что у неё заложило уши.
Девочка произнесла это бесцветным голосом.
Мальчик удивленно на неё посмотрел, но подчинился. Она вытерла ему руки серым, застиранным полотенцем, повела обратно за стол.
За столом сидели отец, мать и ещё двое её братьев. Девочка была старшей, ей исполнилось четырнадцать.
Братьям Антону и Андрею было восемь и семь лет, они были уже школьниками.
Младшему, Николеньке, исполнилось пять. Именно из-за него сейчас доставались Любе многочисленные тычки и шишки.
Например, сегодня она не попала из-за него на занятия биологического кружка. Ей снова пришлось забирать Кольку из детского сада.
Родители очень гордились сыновьями, отец часто повторял, что мол, дочь – это его «ошибка молодости», а «сыновья отцовское сердце радуют».
Как только родился Антошка, Люба сразу же получила статус «старшей», хотя ей было всего шесть лет. Но мать с отцом заявили ей, что она «уже большая» и должна выполнять определенные обязанности.
Когда она пошла в школу, родится второй брат, через два года – Николенька, «свет в окошке». А она так и утвердилась в роли вечной няньки для всех троих.
Когда братья подросли, пришлось особенно тяжело. Они быстро сообразили, что можно помыкать сестрой без какого-либо для себя ущерба. Виноватой всё равно посчитают Любашу. Поэтому без конца придумывали разные каверзы, за которые сестре доставались бесконечные подзатыльники.
Вот, например, сегодня ей предстоит перештопать кучу носков. В некоторых дырки были сделаны нарочно. Просто чтобы прибавить сестре работы.
Учительница биологии и химии Анастасия Сергеевна не на шутку забеспокоилась, когда Любаша почти перестала посещать биологический кружок.
Она поймала её на переменке.
— Люба, подожди, мне нужно с тобой поговорить.
Девочка стояла, опустив глаза и мяла в руках тетрадку.
— Почему тебя почти не видно на занятиях? Тебе стало неинтересно?
— Нет, Анастасия Сергеевна, что Вы. У Вас всегда очень интересно! Но…
Любаша немного помялась, не зная, как продолжить.
— Понимаете, у меня очень много дел дома, я ничего не успеваю. Занятия кружка вечером, а мне нужно забирать брата из детского сада. Потом ещё ужин готовить…
— Погоди, а как же родители? – учительница нахмурилась. – Почему кто-то из них не забирает брата?
Как объяснить, что это ещё далеко не все её обязанности? После школы она должна накормить братьев обедом, перемыть посуду, проследить, выучили ли Антон с Андреем уроки, убрать комнаты и проследить за порядком, забрать из сада младшего брата и приготовить ужин. Только потом у неё есть время на уроки. Иногда она засиживалась над книгами за полночь.
Анастасия Сергеевна нахмурилась ещё больше. Конечно, она знала семью своей ученицы, поскольку жила с ними в одном доме.
— Любаша, скажи, а в выходные у тебя есть свободное время?
Девочка подняла на неё глаза.
— Есть. В воскресенье.
Анастасия Сергеевна положила руку её на плечо.
— Тогда давай договоримся. Ты будешь приходить ко мне в воскресенье, скажем… в два часа дня. И я буду с тобой заниматься. Хорошо?
— Правда? – девочка с надеждой посмотрела на учительницу.
— Правда. Я поговорю с твоими родителями.
— Не надо! – Любаша испуганно подняла на неё глаза.
— Не бойся. Я поговорю так, как надо.
Учительница не обманула и действительно о чем-то переговорила с её отцом, остановив того во дворе, когда он возвращался с работы.
В этот день отец за ужином объявил:
— По воскресеньям будешь ходить на занятия к Анастасии Сергеевне. Она сказала – бесплатно. Поможет тебе в медицинское училище поступить. Станешь медсестрой, будешь уколы ходить делать, копейку в семью зарабатывать. Не всё время тебе на моей шее сидеть.
Любаша не верила своим ушам.
Главное – дождаться восемнадцатилетия. Тогда она уедет! Навсегда уедет.
Никогда больше не вспомнит, что у неё где-то есть отец и мать, есть братья.
Наконец-то она перестанет быть «Любкой-нянькой» и станет просто Любой.
Она будет весёлой, будет жить только своей жизнью, не оглядываясь ни на кого.
Часы, проведённые у Анастасии Сергеевны, казались Любе посещением рая. Она ждала этих воскресений, с нетерпением хватала сумку с книгами и неслась в соседний подъезд.
Закончив медучилище, Люба собрала свои небольшие пожитки, уместившиеся в два чемодана, и уехала из дома, не оставив записки. Она просто исчезла навсегда из жизни людей, которые были её семьёй.
С тех пор она всем говорила, что родителей у неё нет. Обычно, из вежливости, больше никаких вопросов никто не задавал.
Она осталась одна, но она была свободна…
Алексей тоже не знал о её прежней жизни. Она сказала, что родителей у неё нет, для неё это больной вопрос, и лучше на эту тему разговоров не вести. Деликатный Алексей так и сделал.
И вот теперь эти дети…
Снова стать «Любкой-нянькой»?! Ни за что!
Не для того она сбежала из дома, разорвала все связи с семьёй, чтобы в результате прийти тому же самому, от чего она убежала четырнадцать лет назад.
Только как теперь объяснить это Алексею?
Как рассказать, что на самом деле её родители живы, что у неё есть ещё трое братьев, которых она не видела почти пятнадцать лет?
На эти вопросы Любовь ответа не знала…
_______________