прибитые яйца на красной площади
Питерский художник прибил свою мошонку к брусчатке Красной площади
Петербургский художник Петр Павленский гвоздем прибил свою мошонку к каменной брусчатке Красной площади в Москве. Об этом сообщает сайт «Грани.ру».
Акция была приурочена ко Дню сотрудника органов внутренних дел. Прибывшие на место полицейские накрыли художника простыней, а затем задержали.
Материалы по теме
«Милицейская форма — это такая же колючая проволока»
«Туши» против
«Голый художник, смотрящий на свои прибитые к кремлевской брусчатке яйца, — метафора апатии, политической индифферентности и фатализма современного российского общества», — говорится в заявлении Павленского, поясняющем смысл акции.
В мае 2013 года Павленский провел акцию «Туша», обмотавшись колючей проволокой перед зданием законодательного собрания Санкт-Петербурга. Тогда он сутки провел в полиции и на медицинской экспертизе, которая признала его вменяемым. Затем акциониста отпустили без предъявления обвинения — полицейские не смогли найти статью, которую ему можно было бы инкриминировать.
В июле 2012 года Павленский зашил себе рот и вышел с одиночным пикетом к Казанскому собору в поддержку Pussy Riot.
«Сдать свою позицию — это гораздо хуже»: Зачем Пётр Павленский режет уши и зашивает себе рот
«Павленский — художник, который прибил свои яйца к Красной площади» — факт, известный даже тем, кто думает, что художник вообще-то должен рисовать. О нём пишет англоязычная «Википедия» и издания в диапазоне от The Washington Times до Daily Mail, а культурные институции уровня «Гаража» включают документации его работ в исследовательские проекты. Правда, пока что большинство ограничивается описанием «эпатажных» акций, и только сам Павленский в интервью и лекциях терпеливо объясняет их смысл. Мария Михантьева пообщалась с художником, его соратниками и оппонентами и попробовала разобраться, что стоит за громкими заголовками, политическими лозунгами и строчками уголовного дела.
«Нож отделяет мочку уха от тела. Бетонная стена психиатрии отделяет общество разумных от безумных больных… Вооружаясь психиатрическими диагнозами, бюрократ в белом халате отрезает от общества те куски, которые мешают ему установить монолитный диктат единой для всех и обязательной для каждого нормы». Когда СМИ начнут выпускать новости, начинающиеся со слов «скандальный» и «эпатажный», придётся им процитировать и это пояснение, составленное художником Петром Павленским и распространяемое в социальных сетях его друзьями.
«Пусть Павленский научится писать картины, как Ван Гог, а потом уже с ушами своими разбирается, — возмутится депутат и защитник традиционных ценностей Виталий Милонов. — Это не искусство, это диагноз». «Павленский — акционист, чьи работы идеально ложатся в наше время», — напишет правозащитница и участница группы Pussy Riot Надежда Толоконникова. И добавит: «Главное завоевание Павленского — Russia Today и „Вести“ называют его художником. Художником!»
Павленскому 31. Он принадлежит к поколению, которое ходило в школу в лихие девяностые, взрослело в нефтяные нулевые, а в середине десятых обнаружило себя в стране, где посадить могут за неправильное поведение в храме или чих на портрет должностного лица. Большинство верит, одобряет и поддерживает; меньшинство отвечает митингами, согласованными с властями. В 2011–2012 годах 30-летним казалось, что можно что-то изменить; к 2015-му многие смирились с выбором между «валить» и «не отсвечивать».
На бедной почве всегда произрастает мощное протестное искусство, но большая часть новых великих художников застревает в «узких кругах» и приятных компаниях себе подобных, поддаётся соблазнам коммерческого искусства или уходит в прямое политическое действие. Художник Павленский равноудалён от всех этих вариантов. Его знают, его акции обсуждают и, даже когда воспринимают их как выходку нелепого придурка, интуитивно понимают (или хотя бы переживают). Он сознательно не связывается ни с какими политическими силами или капиталами, живя в абсолютной свободе и такой же бедности. Но главное — он смог хакнуть власть и сделать так, чтобы полицейские, следователи, бюрократы всех мастей стали его соавторами.
— Чтобы быть художником, нужно уважать церковь и пить водку. А, ещё рыбалка. В общем, надо быть таким «нормальным мужиком».
За окнами снегом заметает «Апрашку» — дикий рынок, занимающий целый квартал исторической застройки почти в центре Петербурга. Пётр Павленский кидает в чашку щепоть туго скрученных чайных листьев из жестяной банки с иероглифами.
— Вершина карьеры — расписать храм. Или преподавать, — он заливает листья крутым кипятком и попутно рассказывает, как учился на художника.
Начиная с десятого класса то прогуливал, то оставался на второй год, потом ушёл в вечернюю школу, но посетил её всего три или четыре раза. Освободившееся время тратил на самообразование — ходил с друзьями в музеи, в Дом кино и читал всё, что попадалось под руку, от Кафки и Камю до Берроуза и Уорхола. Когда пришло время куда-то поступать, подумал: «Чем я вообще хочу заниматься? Рисовать люблю», — и пошёл в Художественно-промышленную академию имени Штиглица, в народе — «Муху». Он был наивен и, как многие, считал, что «рисовать» и «искусство» — понятия одного порядка.
Павленский поступил на факультет дизайна. Ему нравились теоретические предметы, которые полностью перестраивали сознание, но через два года на горизонте замаячила специализация — то есть надо было решить, чьи заказы выполнять всю оставшуюся жизнь. Работать от зарплаты до зарплаты и строить карьеру он не собирался — перед глазами стоял пример отца, который так и жил, но ничего не достиг, начал заливать и заедать разочарование и умер у холодильника в 49 лет, подавившись куском сырого мяса. Павленский хотел быть художником и решил продолжить обучение на факультете монументального искусства — самом традиционном, самом сложном для поступления и самом престижном. На подготовку и поступление ушло полтора года.
В 2011–2012 годах 30-летним казалось, что можно что-то изменить; к 2015-му многие смирились с выбором между «валить» и «не отсвечивать».
Примерно тогда же он познакомился с Оксаной Шалыгиной (встретил её в баре и тут же начал лезть с непристойными предложениями; она подумала: «Почему бы и нет?» — через полтора года у пары родилась дочь Алиса, ещё через два — Лиля). Оксана называет себя главой издательского дома, который сама же вместе с Павленским и основала; о своём прошлом говорит туманно. Их отношения никак не оформлены. «Слово „жена“ — это социально-политический конструкт, — объясняет Оксана. — Меня можно назвать подругой, близким человеком, соратницей». Сам Павленский говорит так: «человек, с которым у меня нет противоречий».
На втором курсе Павленский понял, что хвалёная «монументалка» готовит ремесленников, способных лишь оформлять интерьеры. «Людей обрабатывают, форматируют, — говорил потом в интервью. — И за шесть лет из потенциально хороших художников делают обслуживающий персонал». Когда был объявлен очередной набор в Школу молодого художника института «Про Арте», он подал заявку.
«Про Арте» — известное в арт-среде заведение, через которое прошли если не все, то большинство успешных петербургских художников. Конкурс в 2012/2013 учебном году составлял шесть человек на место. Павленский поступил, но и там не было счастья:
— «Про Арте» — тот же самый порожняк. Там учат заполнять грантовые заявки и генерировать стерильный контент, потому что ни один грантодатель не пойдёт на конфликт с системой.
В итоге Павленский не окончил ни академию, ни школу. Принципиально: получить диплом значило бы для него стать сертифицированным стандартом. Из «Мухи» он ушёл за год до конца, из «Про Арте» — через полгода после начала обучения. Позже в статье «О фатальной стандартизации практик современного искусства», написанной для их с Оксаной журнала, он будет ругать выставки за стерильность, кураторов — за поверхностность, художников — за стремление к комфорту, а современную систему искусства сравнит с культурной политикой сталинского режима. Хотя в одной проартевской выставке — в рамках Московской биеннале молодого искусства — всё-таки успеет принять участие.
Однажды в «Мухе» Павленскому задали тему «Апокалипсис», и он вместо очередного Судного дня изобразил на холсте женские гениталии, представив, как выглядит конец света для не родившегося ребёнка — преподаватели возмущались и взывали к христианской этике. За заданиями на религиозную тему следовали задушевные беседы о духовности. Воспоминания об этом выводят Павленского из себя: «Я видел, как мои друзья попадают в сложные ситуации. И всегда рядом оказываются какие-то непонятные люди, которые тащат в церковь. Проходит год — человек начинает говорить штампами, мыслить шаблонами».
Он пытался спорить (напиравшим на этику преподавателям напоминал о таком достижении христианства, как инквизиция) и троллить. В конце августа 2012 года в газете «Мой район» было опубликовано открытое письмо Павленского к протоиерею Всеволоду Чаплину. Он предлагал объединить усилия «для создания совместной исследовательской лаборатории по изучению суггестивного воздействия звуковых и визуальных раздражителей на когнитивные процессы человеческого мозга».
— Золото, иконы, запах ладана — это же всё вводит человека в определённое психологическое состояние, он становится особенно восприимчивым к проповедям, — объясняет Павленский, и по тому, как он говорит, непонятно, иронизирует он или всерьёз считает храмы местом вербовки зазевавшихся граждан.
Осенью 2011 года полицейские нашли в квартире нижегородского учёного Анатолия Москвина три десятка мумифицированных женских тел. Краевед и полиглот, автор путеводителей и газетных публикаций выкапывал из могил мёртвых девушек, мумифицировал и держал у себя дома в качестве воспитанниц за неимением родных детей. Суд признал Москвина опасным для общества шизофреником; Павленский увидел в нём героя, бросившего вызов Церкви и государству.
Услышав вопрос про Москвина, Павленский оживляется: «Да, да, очень важный для меня персонаж!» Он рьяно защищает краеведа от обывательских нападок: у многих народов приняты такие отношения с умершими, которые показались бы нам шокирующими, это всего лишь вопрос культурных кодов. Москвина, считает Павленский, уничтожают за то, что он посягнул на прерогативу РПЦ говорить от лица мёртвых и отказался смириться с одиночеством. Через два года Павленский выставит фотографии мумий Москвина на партизанской выставке вместе с работами признанных деятелей искусства и заявит: «О нём можно говорить сколько угодно, но то, чем он занимался, очень близко к художественным практикам. Нужно раздвигать эти рамки — нормативность условна». А ещё через год его самого попытаются объявить сумасшедшим, и рамки нормативности превратятся в стены психиатрической больницы.
Покрытый татуировками и шрамами человек висит в воздухе на крюках, продетых через кожу в спине (к крюкам приделаны тросы, уходящие куда-то вверх). На лице у человека маска, он держит за руку маленькую Алису Павленскую, которая сидит на шее у папы. Выдающаяся биография — бродяжничество, драки, самодеятельный саспеншн — оставила отпечатки на покрытом татуировками и шрамами теле. Павленский запечатлел это тело на снимках для выставки «Гоп-арт», которую помогал организовать петербургскому художнику и куратору Кириллу Шаманову в культурном центре «Факел» в начале лета 2012 года.
Москвина, считает Павленский, уничтожают за то, что он посягнул на прерогативу РПЦ говорить от лица мёртвых
и отказался смириться с одиночеством.
Сначала эти фото отказались печатать, сочтя обнажённые мужские гениталии пропагандой гомосексуализма (закон о её запрете был принят питерским Заксобранием 7 марта 2012 года). Затем, уже после открытия выставки, в борьбу за нравственность вступил «Факел». Приехавший забрать собственные работы Павленский обнаружил на стёклах, под которыми находились фотографии, следы скотча — гениталии явно пытались заклеить.
В Москве в это время открывалась проартевская выставка, для которой Павленский сделал восковой слепок торса всё того же человека со шрамами. Здесь тоже не всё пошло гладко: изначально к слепку прилагался плакат с символическим рассказом о жизни и интересах персонажа, где православие соседствовало с фашизмом, но от плаката под давлением проартевских менеджеров пришлось отказаться. Сам слепок, как считает Павленский, специально поместили в такое освещение, чтобы не был заметен оттиск нательного креста — впрочем, куратор выставки Анна Буйвид эти обвинения отрицает: «Мы много разговаривали с Петром в процессе работы над проектом, думаю, он бы мне рассказал о комментариях со стороны институции. На выставке, которую я курировала на той же биеннале, был проект с намного более яркой религиозной отсылкой. Я прекрасно понимаю, что возможны нестыковки в передаче информации — ну или тотальная жажда цензуры».
«Я думаю, что тогда я сделал важные выводы относительно политичности и аполитичности религии и того, насколько эффективным фильтром является все это обилие сотрудников мира институционального искусства», — говорит Павленский.
Почти одновременно с сообщениями о нижегородском краеведе в сети появилось первое видео Pussy Riot на песню «Освободи брусчатку». Через несколько месяцев участницы группы зашли в храм Христа Спасителя, поднялись на солею и осуществили, как позднее говорили очевидцы, «бесовские дрыганья», что послужило поводом для их уголовного преследования. В деле Pussy Riot было всё, что Павленский ненавидел: попытки загнать искусство в рамки и торжество клерикализма. Когда участницы группы уже два месяца как сидели в СИЗО, он перевоплотился в им же самим придуманного персонажа — протодиакона Петра (в рясе, с окладистой бородой). Протодиакон устраивал «православные» перформансы и инсталляции и раздавал интервью, в одном из которых высказал мысль о том, что выступление Pussy Riot воспроизводило погром, учинённый в храме самим Христом (Мф 21:12).
«До [процесса] он не соотносил с собой лично события, которые разворачиваются вовне. Ему казалось, что есть он и его окружение, а где-то есть другие, и у них какие-то свои проблемы, которые с ним никак не пересекаются, — вспоминает Оксана Шалыгина. — Но именно тогда все эти фрагменты сплелись в душный узел, который стягивался все туже и туже, и если бы он ничего с ним не сделал, то узел стал бы удавкой».
В день открытия проартевской выставки прошла акция в поддержку Pussy Riot: девушку в ярком платье и балаклаве символически «распяли» у храма Спаса-на-Крови. А через десять дней, 23 июля 2012 года, Павленский зашил себе рот суровой ниткой и вышел к Казанскому собору с плакатом «Выступление Pussy Riot было переигрыванием знаменитой акции Иисуса Христа».
Художник Павленский прибил мошонку к брусчатке Красной площади
Художник Петр Павленский из Петербурга провел необычную акцию, приуроченную ко Дню сотрудника органов внутренних дел, который отмечают в воскресенье, 10 ноября. Около 13 часов мужчина разделся на Красной площади, после чего гвоздем прибил свою мошонку к каменной брусчатке
Поделиться:
Подоспевшие сотрудники полиции накрыли Петра Павленского простыней, сообщает издание «Грани.ру», опубликовавшее видео перформанса. Стражи порядка попросили художника подняться, а, когда он не смог этого сделать, вызвали «скорую помощь».
В половине третьего мужчину увезли в Первую градскую больницу. Медики больницы расценили действия Павленского как попытку сведения счетов с жизнью. После задержанного художника должны доставить в отдел полиции «Китай-город».
Акция, которую Павленский провел на Красной площади, называлась «Фиксация», говорится в заявлении художника, поясняющем смысл произошедшего. «Обнаженный человек сидел на Красной площади и смотрел на свои прибитые гвоздем к кремлевской брусчатке яйца. Акцию можно рассматривать как метафору апатии, политической индифферентности и фатализма современного российского общества», — сказано в заявлении, которое опубликовали «Грани.ру».
@lenalekiashvili да чему уж тут завидовать. не понимаю, зачем он выбрал такой комичный объект прибивания.
Петр Павленский в мае 2013 года провел в Петербурге не менее шокирующую акцию «Туша»: художник обмотал себя колючей проволокой и лег перед зданием городского Законодательного собрания. После акции Павленского сутки держали в полиции. Медицинская экспертиза показала, что художник вменяем. Никаких обвинений мужчине так и не предъявили — полицейские не смогли найти статью, которую нарушил Павленский.
Акцию с колючей проволокой Павленский сравнил с существованием человека в «репрессивной законодательной системе», в которой любое действие приводит к «жестокой реакции закона».
Летом 2012-го Павленский устроил не менее громкую акцию в защиту участниц панк-группы Pussy Riot. Художник зашил рот нитками, после чего встал в одиночный пикет у Казанского собора с плакатом «Выступление Pussy Riot было переигрыванием знаменитой акции Иисуса Христа (мф.21:12-13)».
В августе 2013 года «Сноб» поговорил с Петром Павленским о спаде протестного искусства в России. По мнению художника, говорить об упадке политического искусства слишком рано, поскольку оно зависимо от политического климата. «Чем сложнее ситуация в регионе, тем больше новых форм искусства там может зародиться, — говорил Павленский. — Проблема может заключаться в том, что сам по себе этот вид деятельности достаточно трудоемкий, постоянно необходимо сохранять баланс между искусством и политикой, между художественной практикой и активизмом».
«Человек прибил свои яйца к площади, разве это не смешно?»
Анатолий Осмоловский, Виктор Мизиано, Юрий Альберт, Иосиф Бакштейн, Кирилл Серебренников и Олег Мавроматти о том, как относиться к акции Петра Павленского на Красной площади.
В прошлом году Петр Павленский приходил на программу летней кураторской школы, которую я проводил в Москве. Он сидел на лекции, очень внимательно слушал, после подошел поблагодарить за мою работу в качестве редактора «Художественного журнала». Сказал всего несколько слов, довольно точных и запомнившихся. В целом произвел приятное впечатление человека выразительного и пластичного. Но все-таки, прежде чем выносить какое-либо ответственное суждение о его акции, необходимо узнать о его творчестве подробнее. Дело в том, что большая часть художественных форм, которые практикуют современные художники, обладают некоторой автономией. Мы можем оценивать технические, повествовательные, образные качества произведения, говорить о том, насколько они состоятельные и сильные. Но работу акциониста таким образом оценить невозможно, — потому что она растворена в жизни художника. Акционист в первую очередь работает со своей биографией, с собственной судьбой. И пары акций для того, чтобы оценить акциониста как художника, недостаточно. Я бы очень не хотел, чтобы этот человек как-то вредил себе дальше. Но, увы, формулировать какое-то взвешенное ответственное высказывание, которое может быть правильно считано и услышано — рано.
Пока что про акцию Павленского можно сказать лишь одну вещь. Совершенно очевидно, что он встраивает себя в уже сложившуюся традицию очень радикального акционизма, работающего с телом и с сильными деструктивными жестами. Это выразительный язык, довольно плакатный, прямой. Несмотря на эмоциональную встряску, которую несут его акции, их легко локализовать в творчестве большого количества предшественников, в том числе и отечественных. Сразу вспоминается Александр Бренер, который всаживал себе степлером скрепки в заднее место (акция «Кровавое вколачивание скрепок», 1994 год. — «Афиша–Воздух») и делал еще целый ряд самодеструктивных жестов. Так что при всем «шок-эффекте», который эти работы, несомненно, производят, очевидно наличие целой традиции. Мне, признаться, хочется получать от искусства больше новых, менее очевидных и ожидаемых импульсов. Такая прямая реакция на сегодняшние общественные условия кажется слишком очевидной. Хотелось бы несколько более сложных решений.
Я понимаю, что, высказывая это соображение, я сразу сталкиваюсь с проблемой этического. Ведь мои слова легко могут быть поняты как конформизм или обывательское брюзжание. И это тоже характерный продукт подобных акционистских радикальных жестов — они накладывают определенное табу на критическое художественное высказывание в их адрес. Невольно получается, что я начинаю наводить тень на плетень и, прикидываясь тонким знатоком искусства, на самом деле работаю на цензуру и обывательское соглашательство с репрессивной властью. Это вполне закономерное последствие такого рода художественных практик. Поэтому оценка такому искусству и разрешения этого комплекса проблем могут быть только во времени.
Так, я часто вижу, как именно политическая двусмысленность толкает моих коллег на апологию Pussy Riot. Они оказываются великими художниками, лучшими в современной России. Но это молодые художники, у которых нет пока своей наработанной истории, нет развернутого во времени биографического нарратива. А значит, такая апология уязвима. Но противоречить ей — этическое табу. Однако это противоречие интересно само по себе. Оно многое говорит о состоянии сегодняшнего искусства, которое выходит за пределы узкоэстетического и проваливается в этическое.
Голое тело, прибитое к брусчатке главной площади страны — это сильный образ, и он, конечно, останется. Петр Павленский фиксирует наше внимание на бессилии, невозможности что-либо сделать, пригвожденности к обстоятельствам и апатии современного человека. Речь идет о крайних, радикальных формах искусства, когда художник уже не может ни говорить, ни молчать, он не может писать картину, не может высказываться как публицист, ему остается только совершить акт саморазрушения. Но в этом нет безумия, потому что жест этот абсолютно выверенный — от места и времени до положения и позы. И то, как разнятся трактовки — в диапазоне от «безумие» до «выдающееся произведение искусства», делает эту акцию ценной, а художника — номинантом на премию Кандинского. Бурная реакция публики отчасти объясняется тем, что люди чувствуют в этом жесте некий упрек. Это такая передача «А вам слабо?»
Мы знаем венский акционизм, российский акционизм 90-х. И вот сегодня снова — от бессилия, от немоты, от невозможности что-либо сказать — приходим к таким крайним формам искусства. Стоит задуматься о том, почему так происходит.
Вне всякого сомнения, это удачная акция. В ней соединены юмор и трагедия. В соединении этом собственно и заключается весь смысл — это ведь признак высокого искусства. Разве это не смешно, когда говорят, что человек прибил свои яйца к площади?
Никакой политической составляющей я тут не вижу. Это просто зеркало нашего общества. Ведь работа посвящается органам внутренних дел — и эта игра слов тоже смешная. Очень точный образ. Хотим мы узнать, как прошла реформа наших органов внутренних дел? Пожалуйста, эта акция — яркий портрет нашей реформы.
С одной стороны, художника можно пожалеть, с другой — над ним можно издеваться и смеяться. Тут целый сгусток эмоций и реакций. И каждый человек, глядя на нее, проявляет себя по разному. Многозначительность этой акции удачна. А бешеный успех, который эта акция вызвала у средств массовой информации, означает, что она сумела создать зеркало, в которое смотрятся люди.
Я знаю всего три акции художника Павленского: с зашитым ртом, с колючей проволкой и, наконец, эта акция на Красной площади. Когда он зашил себе рот, казалось, что художник он вторичный. Уже много раз зашивали себе рты — и художники, и нехудожники. Но когда у любого художника всего одна работа — непонятно, хорошая она или плохая. А теперь выстроился ряд работ, и становится видно последовательное и вполне логичное развитие. Теперь понятно, что этот зашитый рот не похож на другие.
Причем если первая акция была немного в лоб, то последняя достаточно амбивалентная — можно про нее думать по-разному, и это хорошо. Ясно, что это протест одинокого человека перед лицом страшной власти. Но его жест можно трактовать и как бессилие и, наоборот, — как героизм. Тут масса возможных трактовок. Вплоть до того, что обнаженное тело красиво смотрится на фоне холодной брусчатки — мне где-то попался в фейсбуке и такой взгляд. Чем больше люди спорят, чем больше работа порождает разных интерпретаций при ясном основном смысле — тем лучше. Сейчас так же, как в случае с Pussy Riot, люди спорят, искусство это или нет. А когда произведение порождает такого рода сомнения — обычно это хорошее произведение искусства.
Эта акция абсолютно уместна в современной Москве, и мне нравится, что на артистическом горизонте появился такой человек, как Павленский. Наконец-то кто-то наглядно обозначил состояние общества, его рабское положение. Общество пришпилено к Красной площади — к Совку, протестные тенденции почти полностью сошли на нет, и люди устали. Павленский ставит четкий диагноз.
Сейчас многие обсуждают, не подражает ли он другим художникам. Те же проблемы по уличению во вторичности я имел в свое время. Мне говорили: «А, это похоже на венских акционистов». Смешное обвинение в эпоху постмодернизма и крайне несовременное.
Человек ассоциирует себя с телом художника и не может оставаться равнодушным, потому что всякий боится боли. Художник тоже боится боли, но преодолевает свой страх ради того, чтобы пробудить сознание людей. Эта акция очень близка к тем вещам, которые когда-то делал я — та же пенетрация тела. Более привычные художественные средства часто не работают. Когда ты рисуешь картину или делаешь инсталляцию, ты не можешь донести свои идеи до большого количества людей. А такие вещи будут работать всегда. Такой мощный жест заставляет зрителя не спать по ночам, вспоминать эту картинку, она въедается в память. Тем более что Павленский замахивается на самое оберегаемое мужчиной. И, естественно, все они трясутся и буквально чувствуют боль в паху. Некоторые говорят: «Мы устали от боли, она нас больше не трогает». Но к таким вещам нельзя привыкнуть, как нельзя привыкнуть к газовым камерам или к расстрелу. Такие слова — это просто защитная реакция людей, которые не хотят выходить из состояния комфорта.
И еще одна часть защитной реакции публики — обвинения в сумасшествии. Если человек делает, по мнению социума, со своим телом что-то брутальное, из ряда вон выходящее, — естественно, его подозревают в безумии. Но на самом деле сумасшедший не способен организовать подобное событие. Сумасшедший не в состоянии четко выстроить месседж, обозначить все точки силы и подойти к делу концептуально. Я не знаю ни одного случая проявления сумасшествия, который был бы выстроен артистично. Это коренным образом и отличает художника от безумца, который приходит на площадь и обливает себя бензином.