прибил яйца к асфальту
«Человек прибил свои яйца к площади, разве это не смешно?»
Анатолий Осмоловский, Виктор Мизиано, Юрий Альберт, Иосиф Бакштейн, Кирилл Серебренников и Олег Мавроматти о том, как относиться к акции Петра Павленского на Красной площади.
В прошлом году Петр Павленский приходил на программу летней кураторской школы, которую я проводил в Москве. Он сидел на лекции, очень внимательно слушал, после подошел поблагодарить за мою работу в качестве редактора «Художественного журнала». Сказал всего несколько слов, довольно точных и запомнившихся. В целом произвел приятное впечатление человека выразительного и пластичного. Но все-таки, прежде чем выносить какое-либо ответственное суждение о его акции, необходимо узнать о его творчестве подробнее. Дело в том, что большая часть художественных форм, которые практикуют современные художники, обладают некоторой автономией. Мы можем оценивать технические, повествовательные, образные качества произведения, говорить о том, насколько они состоятельные и сильные. Но работу акциониста таким образом оценить невозможно, — потому что она растворена в жизни художника. Акционист в первую очередь работает со своей биографией, с собственной судьбой. И пары акций для того, чтобы оценить акциониста как художника, недостаточно. Я бы очень не хотел, чтобы этот человек как-то вредил себе дальше. Но, увы, формулировать какое-то взвешенное ответственное высказывание, которое может быть правильно считано и услышано — рано.
Пока что про акцию Павленского можно сказать лишь одну вещь. Совершенно очевидно, что он встраивает себя в уже сложившуюся традицию очень радикального акционизма, работающего с телом и с сильными деструктивными жестами. Это выразительный язык, довольно плакатный, прямой. Несмотря на эмоциональную встряску, которую несут его акции, их легко локализовать в творчестве большого количества предшественников, в том числе и отечественных. Сразу вспоминается Александр Бренер, который всаживал себе степлером скрепки в заднее место (акция «Кровавое вколачивание скрепок», 1994 год. — «Афиша–Воздух») и делал еще целый ряд самодеструктивных жестов. Так что при всем «шок-эффекте», который эти работы, несомненно, производят, очевидно наличие целой традиции. Мне, признаться, хочется получать от искусства больше новых, менее очевидных и ожидаемых импульсов. Такая прямая реакция на сегодняшние общественные условия кажется слишком очевидной. Хотелось бы несколько более сложных решений.
Я понимаю, что, высказывая это соображение, я сразу сталкиваюсь с проблемой этического. Ведь мои слова легко могут быть поняты как конформизм или обывательское брюзжание. И это тоже характерный продукт подобных акционистских радикальных жестов — они накладывают определенное табу на критическое художественное высказывание в их адрес. Невольно получается, что я начинаю наводить тень на плетень и, прикидываясь тонким знатоком искусства, на самом деле работаю на цензуру и обывательское соглашательство с репрессивной властью. Это вполне закономерное последствие такого рода художественных практик. Поэтому оценка такому искусству и разрешения этого комплекса проблем могут быть только во времени.
Так, я часто вижу, как именно политическая двусмысленность толкает моих коллег на апологию Pussy Riot. Они оказываются великими художниками, лучшими в современной России. Но это молодые художники, у которых нет пока своей наработанной истории, нет развернутого во времени биографического нарратива. А значит, такая апология уязвима. Но противоречить ей — этическое табу. Однако это противоречие интересно само по себе. Оно многое говорит о состоянии сегодняшнего искусства, которое выходит за пределы узкоэстетического и проваливается в этическое.
Голое тело, прибитое к брусчатке главной площади страны — это сильный образ, и он, конечно, останется. Петр Павленский фиксирует наше внимание на бессилии, невозможности что-либо сделать, пригвожденности к обстоятельствам и апатии современного человека. Речь идет о крайних, радикальных формах искусства, когда художник уже не может ни говорить, ни молчать, он не может писать картину, не может высказываться как публицист, ему остается только совершить акт саморазрушения. Но в этом нет безумия, потому что жест этот абсолютно выверенный — от места и времени до положения и позы. И то, как разнятся трактовки — в диапазоне от «безумие» до «выдающееся произведение искусства», делает эту акцию ценной, а художника — номинантом на премию Кандинского. Бурная реакция публики отчасти объясняется тем, что люди чувствуют в этом жесте некий упрек. Это такая передача «А вам слабо?»
Мы знаем венский акционизм, российский акционизм 90-х. И вот сегодня снова — от бессилия, от немоты, от невозможности что-либо сказать — приходим к таким крайним формам искусства. Стоит задуматься о том, почему так происходит.
Вне всякого сомнения, это удачная акция. В ней соединены юмор и трагедия. В соединении этом собственно и заключается весь смысл — это ведь признак высокого искусства. Разве это не смешно, когда говорят, что человек прибил свои яйца к площади?
Никакой политической составляющей я тут не вижу. Это просто зеркало нашего общества. Ведь работа посвящается органам внутренних дел — и эта игра слов тоже смешная. Очень точный образ. Хотим мы узнать, как прошла реформа наших органов внутренних дел? Пожалуйста, эта акция — яркий портрет нашей реформы.
С одной стороны, художника можно пожалеть, с другой — над ним можно издеваться и смеяться. Тут целый сгусток эмоций и реакций. И каждый человек, глядя на нее, проявляет себя по разному. Многозначительность этой акции удачна. А бешеный успех, который эта акция вызвала у средств массовой информации, означает, что она сумела создать зеркало, в которое смотрятся люди.
Я знаю всего три акции художника Павленского: с зашитым ртом, с колючей проволкой и, наконец, эта акция на Красной площади. Когда он зашил себе рот, казалось, что художник он вторичный. Уже много раз зашивали себе рты — и художники, и нехудожники. Но когда у любого художника всего одна работа — непонятно, хорошая она или плохая. А теперь выстроился ряд работ, и становится видно последовательное и вполне логичное развитие. Теперь понятно, что этот зашитый рот не похож на другие.
Причем если первая акция была немного в лоб, то последняя достаточно амбивалентная — можно про нее думать по-разному, и это хорошо. Ясно, что это протест одинокого человека перед лицом страшной власти. Но его жест можно трактовать и как бессилие и, наоборот, — как героизм. Тут масса возможных трактовок. Вплоть до того, что обнаженное тело красиво смотрится на фоне холодной брусчатки — мне где-то попался в фейсбуке и такой взгляд. Чем больше люди спорят, чем больше работа порождает разных интерпретаций при ясном основном смысле — тем лучше. Сейчас так же, как в случае с Pussy Riot, люди спорят, искусство это или нет. А когда произведение порождает такого рода сомнения — обычно это хорошее произведение искусства.
Эта акция абсолютно уместна в современной Москве, и мне нравится, что на артистическом горизонте появился такой человек, как Павленский. Наконец-то кто-то наглядно обозначил состояние общества, его рабское положение. Общество пришпилено к Красной площади — к Совку, протестные тенденции почти полностью сошли на нет, и люди устали. Павленский ставит четкий диагноз.
Сейчас многие обсуждают, не подражает ли он другим художникам. Те же проблемы по уличению во вторичности я имел в свое время. Мне говорили: «А, это похоже на венских акционистов». Смешное обвинение в эпоху постмодернизма и крайне несовременное.
Человек ассоциирует себя с телом художника и не может оставаться равнодушным, потому что всякий боится боли. Художник тоже боится боли, но преодолевает свой страх ради того, чтобы пробудить сознание людей. Эта акция очень близка к тем вещам, которые когда-то делал я — та же пенетрация тела. Более привычные художественные средства часто не работают. Когда ты рисуешь картину или делаешь инсталляцию, ты не можешь донести свои идеи до большого количества людей. А такие вещи будут работать всегда. Такой мощный жест заставляет зрителя не спать по ночам, вспоминать эту картинку, она въедается в память. Тем более что Павленский замахивается на самое оберегаемое мужчиной. И, естественно, все они трясутся и буквально чувствуют боль в паху. Некоторые говорят: «Мы устали от боли, она нас больше не трогает». Но к таким вещам нельзя привыкнуть, как нельзя привыкнуть к газовым камерам или к расстрелу. Такие слова — это просто защитная реакция людей, которые не хотят выходить из состояния комфорта.
И еще одна часть защитной реакции публики — обвинения в сумасшествии. Если человек делает, по мнению социума, со своим телом что-то брутальное, из ряда вон выходящее, — естественно, его подозревают в безумии. Но на самом деле сумасшедший не способен организовать подобное событие. Сумасшедший не в состоянии четко выстроить месседж, обозначить все точки силы и подойти к делу концептуально. Я не знаю ни одного случая проявления сумасшествия, который был бы выстроен артистично. Это коренным образом и отличает художника от безумца, который приходит на площадь и обливает себя бензином.
На художника Павленского завели уголовное дело
Ранее суд не увидел в действиях Павленского признаков административного нарушения
На художника из Петербурга Петра Павленского, прибившего свою мошонку к брусчатке Красной площади, завели уголовное дела о хулиганстве, сообщили в пресс-службе московской полиции.
По информации правоохранительных органов, художник находится сейчас под подпиской о невыезде.
Свою акцию, которую Павленский назвал протестом против «триумфа полицейского государства», он провел в минувшее воскресенье, после чего был задержан полицией.
Это была не первая скандальная акция художника-авангардиста. Ранее он зашивал себе рост и в голом виде заворачивался в колючую проволоку.
До пяти лет
В понедельник Павленский был выпущен на свободу, после того Тверской суд Москвы вернул в ОВД «Китай-город» его дело из-за отсутствия в представленных полицией документах указания на противоправные действия.
Полиция хотела привлечь Павленского за мелкое хулиганство, но в суде посчитали, что правоохранительные органы не смогли доказать наличие признаков этого административного преступления в действиях художника. В противном случае Павленскому мог грозить арест на 15 суток.
При этом сейчас речь уже идет об уголовном правонарушении. Источник Интерфакса в правоохранительных органах предположил, что в случае со статьей «хулиганство» к Павленскому могут применить пункт «б» ее первой части.
Он предусматривает наказание за хулиганство «по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы».
Минимальным наказанием является штраф или от 300 до 500 тыс. рублей, или в размере заработной платы осужденного за период от двух до трех лет. Другим вариантом могут стать обязательные работы на срок до 480 часов либо исправительные работы на срок от одного года до двух лет, либо принудительные работы на срок до пяти лет.
Приговор по этой статье был вынесен ранее по резонансному делу Pussy Riot.
«Фиксация» на Красной площади
В воскресенье, сняв всю одежду, 29-летний петербуржец сидел, пригвожденный к брусчатке недалеко от мавзолея Ленина до тех пор, пока многочисленные полицейские, патрулирующие примыкающую к Кремлю площадь, не увели его, накрыв белым покрывалом.
Павленский не сопротивлялся задержанию, поскольку, по его словам, это являлось задуманной частью перформанса.
Павленский не сопротивлялся задержанию, поскольку, по его словам, это являлось задуманной частью перформанса
Что надо знать: Петр Павленский
О самом известном российском художнике-акционисте последних лет рассказывает Анна Матвеева.
Петр Павленский. Отделение. 19 октября 2014. Архив Петра Павленского
Петербуржца Петра Павленского художественные критики общим решением уже объявили самым значимым художником прошлого года. Он один из немногих современных авторов, чье имя на слуху даже у тех, кто никогда и никаким искусством не интересовался. Массмедиа широко разносят информацию о его публичных акциях. Четыре из них знакомы уже, кажется, всем: «Шов» (протестуя против приговора участницам группы Pussy Riot летом 2012 года, художник грубой ниткой зашил себе рот перед Исаакиевским собором в Петербурге); «Туша» (весной 2013 года он голым лежал в коконе из колючей проволоки перед входом в здание Законодательного собрания Санкт-Петербурга); «Фиксация» (в феврале 2014 года художник прибил собственную мошонку гвоздем к брусчатке Красной площади в Москве, отражая политическую апатию российского общества, которое «взяли за яйца», а оно даже и не пискнуло); и вот теперь — «Отделение», когда Павленский, сидя на заборе Научного центра социальной и судебной психиатрии имени В.П. Сербского в Москве, отрезал себе ножом мочку уха в знак протеста против возрождения карательной психиатрии в России. Он знает, о чем говорит: после почти каждой акции Павленскому назначают осмотр у психиатров, сейчас на его счету уже четыре освидетельствования и одна полноценная психиатрическая экспертиза. Впрочем, психиатрия пока не спешит расчехлить свой карательный арсенал: все без исключения врачи признали Павленского психически здоровым, а его акции — вменяемым выражением личной позиции.
Из-за такого широкого медийного освещения фигура Павленского вызывает множество вопросов. Кто этот человек? На каком основании он называет себя художником? (Главный вопрос внехудожественной публики: «А рисовать-то этот “художник” умеет?») Чем занимался и занимается еще, помимо кровавых членовредительских акций? Мы попробуем на них ответить.
Кто этот человек и умеет ли он рисовать?
Петр Павленский родился в 1984 году, сейчас ему 30 лет. Получил профессиональное художественное образование, даже два: одно классическое, второе — нет. Учился в Санкт-Петербургской художественно-промышленной академии им. Штиглица — знаменитой «Мухе» — по классу монументальной живописи. То есть рисовать он умеет, и умеет хорошо: бездарей там не держат. Кроме того, учился и современному искусству в Институте «ПРО АРТЕ» — одном из немногих в Петербурге и России образовательных учреждений, связанных с актуальным искусством и искусством новых технологий. Ни «Муху», ни «ПРО АРТЕ» Павленский не окончил, из идеологических соображений покинув их перед самым выпуском: « Художественному образованию я посвятил в общей сложности около десяти лет. Это дало мне две важные вещи: во-первых, немного полезной информации, а во-вторых, показало мне механику ломки личности и уничтожения потенциала художника как такового, превращение художника в обслуживающий персонал для декоративной надстройки режима. Той надстройки, которая скрывает механику власти. Все эти учебные заведения воспитывают, по сути, художников-оформителей. — Оформителей чего? — Фондов, грантов, музеев, галерей и прочих приятных декораций для времяпрепровождения. Это сродни проституции: художники начинают мыслить категориями заказчика, чем он богаче — тем желаннее, тем больше они хотят его удовлетворить. Государство, конечно, — самый желанный заказчик, у него больше всего денег. Труд художника превращается в содержание менеджерского состава галерей и фондов. В вузе я видел людей, которые могли бы сделать много интересного, а их ломают, формируя коммерческие мышление и ценности. По этим соображениям я принципиально не закончил “Муху”, уйдя с пятого курса и не получив диплом, потому что диплом — это фактически сертификат о соответствии этому стандарту, где ты подписываешься, что с ним соглашаешься. Это губительно для художника, и я много от чего себя уберег, выйдя оттуда. То же самое с “ПРО АРТЕ” ».
А что он нарисовал?
Ранние работы Павленского, пока он не перешел к акционизму, представляли собой фотографии и коллажи. Уже тогда, в период обучения в «ПРО АРТЕ», Павленского интересовали социальная проблематика и человеческое тело как ее медиум. Проект «Картография», сделанный для выставки «OCULUS ДВА», проходившей в рамках Московской биеннале молодого искусства в 2012 году, представлял фотографии рубцов на обнаженных человеческих телах как летопись насилия. Проект абсолютно не политический, и был посвящен личной человеческой истории, отпечатанной на теле в виде ран и шрамов. Однако, по словам Павленского, даже он вызвал негативную реакцию: « Несколько шрамов были в форме крестов, и меня попросили их убрать, изменить работы. То есть просто пересечение вертикали с горизонталью уже может рассматриваться как оскорбление веры » (интервью журналу «Артхроника»).
9 мая 2012 года на выставке, посвященной Дню Победы, Павленский представил серию, главным героем которой был вымышленный персонаж, протодиакон, символизировавший анахронизм и противоречивость информационной политики церкви. « Этот проект был связан с критикой клерикализма. Тогда это еще казалось нонсенсом, а через год стало реальностью. Я придумал персонажа, ведущего клерикальную пропаганду через современное искусство. Дурацкий персонаж — художник-пропагандист, олицетворявший то, как Церковь лезет туда, куда ей не нужно лезть. Церковь ведь открыто заявляла, что войну мы выиграли благодаря заступничеству таких-то и таких-то святых. Я понимал, что с моим протодиаконом мне просто не дадут площадку — пришлось обмануть администрацию выставочного центра: пока проект не открылся, я скрывал от них весь смысл работы ».
Однако игры с институциональным искусством вскоре стали для Павленского неприемлемы. Отход от них в сторону акционизма он считает определяющим моментом своего становления как художника: « Для меня искусство — и политическое, и как таковое, — работа в информационном поле с наборами кодов, а не производство предметов. Искусство — это работа со смыслами и с формой выражения этих смыслов. То, что я делал раньше, я делал с позиции художника, который находится в стороне, в комфортной для себя стороне, не берет на себя ответственность и не помещает свое тело внутрь искусства, а говорит от некоего третьего лица. Когда я неожиданно для себя вышел к акционизму, я сам стал персонажем и телом, взяв на себя ответственность ».
Зачем все это?
Павленский не просто считает себя политическим художником, он настаивает на разделении политического искусства и искусства о политике. Одно дело сделать политику темой своих работ, продолжая выставлять эти работы в галереях и музеях внутри критикуемой политической системы, и другое — влезть внутрь самой этой системы и пытаться подорвать ее изнутри, причем ее же средствами.
« Повод для моих акций — желание власти запугать людей, навязывая страх как инструмент управления. У меня от этого сразу возникает желание противопоставить этому процессу что-то, а именно — себя. Есть политическое искусство и есть искусство о политике, которое работает с внешними атрибутами власти: в его рамках можно что-то коллажировать, смеяться, делать картинки и вешать в галерее. А политическое искусство — внедрение в саму механику власти, использование ее же инструментов, которые оказывают на нас давление, формируют страхи и желания. Страх — это тоже инструмент. Если художник начинает этим заниматься, он должен не проговаривать и не рисовать эти инструменты, а погружаться в них.
Власть стремится к объективации человека, к превращению его в предсказуемую функцию. Я же борюсь за субъективацию посредством объективации власти, стремлюсь заставить эти инструменты работать на искусство. На этом я строю акции, и важно, что я-то во время осуществления акции должен сделать самый минимум, а максимум делает потом власть, все эти полиция, медики, пожарные, психиатры — именно они втягиваются в ситуацию и формируют высказывание. А в общем процессе политического искусства большое значение имеет отношение к административным и уголовным делам. Ведь искусство — это прямая работа с областью понимания. Боязнь, что на тебя заведут дело, кстати, — тоже инструмент власти, с которым я работаю. Но это не проблема, а начало процесса по утверждению границы формы политического искусства. Инструмент власти — именование, наклеивание ярлыков: например, в нацистской Германии власть наклеила на целый пласт искусства ярлык “дегенеративное”. То, что делаю я, власть пытается назвать преступлением или сумасшествием. Моя задача — не дать ей навязать именование ».
Politpropaganda.com
Уже почти два года Петр Павленский и его соратница Оксана Шалыгина ведут проект «Политпропаганда». Проект начинался как интернет-издание politpropaganda.com, потом перерос в бумажный журнал, а потом в целый издательский дом. Последней публикацией, изданной «Политпропагандой», стала новая книга Александра Бренера и Барбары Шурц (Барбосы Фамозы) «Бомбастика». Презентация книги стала не менее скандальной, чем она сама: на открытии выставки Зураба Церетели 28 мая 2014 года в Русском музее Шалыгина извлекла книжку из-под юбки (что было совершенно логично, ведь главная героиня книжки, бродяжка Бомбастика, только тем и занимается, что извлекает из интимного места разнообразные предметы) и вручила ее «в дряблые руки дочери главного приспособленца и самого продажного художника страны Зураба Церетели» — Елене Зурабовне Церетели, за отсутствием на вернисаже самого Зураба Константиновича.
« Роль сайта politpropaganda.com — компенсаторная. Есть ощутимая нехватка людей и высказываний в поле политического искусства. Его задача — осмысление этой области, заполнение пробелов. Сайт обращается в числе прочего к историческому контексту, к высказываниям, сделанным десять лет назад; кроме того, очень актуально то, то что делается в других странах; в общем, наша цель — преодоление темпоральных и территориальных рамок, чтобы находиться в этом процессе и осмыслять его. Проект развивается: сначала был сайт, потом бумажный журнал, сейчас уже издательский дом, но есть достаточно жесткие принципы, из которых главный — никогда не продаваться. Весь проект основан на экономике дара. Бумажный журнал ведь тоже вещь, а вещь быстро входит в систему товарно-денежного оборота, которой мы стараемся противостоять. Каждый раз ищешь деньги, чтобы просто потом дарить то, что сделал. Каждый дар опровергает систему бесконечной купли-продажи ».
Что еще?
Презентация второго выпуска бумажного журнала «Политпропаганда» прошла во дворе Государственного Эрмитажа, это была спонтанная несогласованная акция. Видео, сделанное во дворе музея, перемежается фрагментами видеозаписей, сделанных Павленским. Видео как медиум в последнее время интересует его все больше. Это почти документальные съемки, как говорит сам Павленский, «на грани журналистики». Он снимает безликие тела (голова «отрезана» рамкой кадра) и фиксирует речь, которая представляет маргиналов — от бомжей до нацистов. В кадре остается только тело, шрамы и татуировки на котором более красноречивы, чем сами слова, и рассказывают иную, альтернативную историю жизни людей, которых не дай бог встретить в темной подворотне.
« Проект “Политпропаганда” всегда на границе. Все мои работы идут параллельно с созданием политических прецедентов, акций. Вот на видео анонимный националист, его тело покрыто шрамами, и он рассказывает историю убийства. Это могла бы быть журналистика. Но мне важно, что видео строится на том, что то, что и как он говорит, и само его тело — большой сгусток насилия, и перед нами и следы насилия, и язык насилия ».
Почему это искусство?
Тут есть интересный нюанс, который даже не столько относится именно к Павленскому, сколько опровергает основные общенародные претензии к современному искусству в целом. Дело в том, что на фоне их (и на общем фоне современного искусства) Павленский выступает прямо-таки титанической фигурой, прямым продолжателем ренессансной художественной этики. У широкой публики, в смысле, публики, не обученной и не стремящейся знать и уметь читать язык современного искусства, ведь какие к этому искусству основные претензии? Ко всей этой абстрактной мазне, минималистическим шарикам-кубикам, черным квадратикам и инсталляциям из говна и палок? «Какое же это искусство, если я тоже так могу!». Так вот Павленский с его вдохновенным членовредительством как раз возрождает более чем классический идеал искусства как выхода к пределам человеческого и в область надчеловеческого посредством визуального высказывания. Демонстративные самоповреждения люди считывают и как мазохизм, и как самопиар, и как истерику, но кто бы и чем бы ни считал прибитые гвоздем к брусчатке тестикулы или отрезанный кусок уха, никто не бросит в адрес добровольного мученика: «Я тоже так могу».
Даже для тех, кто считает Петра идиотом или наймитом Госдепа (неважно, кто это — неискушенный читатель желтой прессы, который крутит пальцем у виска, или искусствовед, подводящий теоретическую базу под несостоятельность идеологической платформы и ее визуальной репрезентации у Павленского), Павленский реабилитирует понятие подвига, выхода за пределы инстинкта самосохранения, для которого нужны очень веские основания, и представить эти основания как веские и есть задача художника. Задача настолько предельная, что здесь уже нерелевантно «я тоже так могу» — нет, не можете. Даже за вымышленный грант от Госдепа или от кого бы то ни было еще вы не вколотите по собственной воле себе гвоздь в яйца. В этом и разница.