мой брат лишил меня девственности

«Я потеряла девственность в 27 лет. » Откровенный рассказ петрозаводчанки, которая берегла себя для мужа

Для тех, кто не в курсе: по статистике половина российских девушек лишаются девственности в возрасте 16 лет. Хорошо это или плохо, не мне судить. Не в XVIII веке, чай, живем. Однако я неоднократно слышал от знакомых мужиков такие рассуждения: «Жену нужно воспитать самому, под себя, так сказать, слепить, а потому брать ее нужно нетронутой!» или «Девственница – это супер! Ты знаешь, что ее никто до тебя не трогал, что она только для тебя себя берегла. И это приятно!». Другие же, напротив, говорят: «На кой мне девственница? Что я с ней делать буду? Нет, с опытной интереснее» или «А мне вообще без разницы. Главное, чтобы гулящей не была!»

Девушка, сохранившая свою целомудренность до 27 лет, пожалуй, редкость для нашего времени. Кто она? Сумасшедшая или принципиальная? С кучей комплексов или, напротив, с завышенной самооценкой? Сейчас мы с вами все и узнаем. Скажу только, что Елена очень эффектная женщина с густыми волосами, огромными глазами и отличной фигурой.

— У меня вовсе не строгие родители, которые держали меня на коротком поводке, как многие, наверное, подумали. Я не придумывала для себя никаких обетов и из упрямства их исполняла, еле себя сдерживая. Ничего подобного! Просто я очень хотела влюбиться. И только потом… Ну, не случилось со мной такого чувства ни в 18, ни в 20 лет. Никто же не виноват. А я ждала. Поклонников у меня всегда было много. Это вам все скажут. Да и дома я не сидела. Много путешествовала, на танцы ходила и в кафе с молодыми людьми. Но и только. Ни с одним из них у меня ничего не было. Сразу оговорюсь: ни в какой форме.

Подружки твердили, что я дурочка и что со своей внешностью легко могла бы подцепить богатого жениха и выйти замуж. Но, как это не звучит глупо, я ждала любви. Может, книжек начиталась, не знаю.

Все девчонки давно замуж повыскакивали, детей родили, а некоторые уже и развестись успели. А я все в девках сидела. Конечно, со временем кавалеров стало меньше. Все повзрослели, и уже простых разговоров мужчинам стало недостаточно. Им хотелось большего. А я им этого дать не могла. Четыре раза мне делали предложение, думая, что в этом и есть вся загвоздка. Однажды, правда, я чуть не вышла замуж. Думала: влюбилась. Уже и согласие дала жениху. Но как-то раз он пришел на свидание в рубашке с закатанными рукавами, и я увидела, что у него волосатые руки. А я жуть как волосатых не переносила! И я задумалась: ну, какая любовь, если меня волосатые руки отпугнули?

Так хотелось влюбиться по-настоящему! А потом наступила депрессия. Я уже даже просто знакомиться ни с кем не желала. Мне казалось, что любовь не случится со мной никогда. Одна моя подруга несколько лет уговаривала меня познакомиться с ее двоюродным братом. Он был не женат, детей у него не было. Но я все время отказывалась. Я видела его на фотографиях, и он мне страшно не нравился. Мягко говоря, не мой типаж. И вот однажды подружка пришла ко мне в гости с братом, не предупредив меня. Сначала я разозлилась, увидев его в дверях. Но не выгонять же гостя. Это невежливо. Сели чай пить. Как только он открыл рот и заговорил, я остолбенела. Женя оказался настолько интересным и всесторонне развитым человеком, что мы проболтали полдня. Вскоре мы проводили вместе часы напролет, не замечая времени. Разговаривали обо всем: о музыке, живописи, театре, политике… Я поняла, что влюбилась в этого неказистого, худенького человека с оттопыренными ушами.

Я потеряла девственность в 27 лет. Не скажу, что я этим горжусь, но и стыдиться мне нечего. Просто так случилось. Сейчас мне 37, я замужем за Женей. На удивление, он отнесся спокойно к моей целомудренности, заявив, что ему все равно и не за это он меня полюбил. Поначалу меня это обидело. А потом я поняла, что делала это для себя. Я знаю, что сохранила себя для него, моего любимого мужчины. Это важно именно для меня. И это главное. Кстати, руки у Жени тоже волосатые.

Источник

«Мачеха лишила меня девственности в 12 лет»: история мужчины, пережившего насилие

Моя мачеха начала преследовать меня, едва мне исполнилось двенадцать. Они с отцом еще не были женаты, в ту ночь мы были дома.

Мы только что вернулись из ресторана Бимини Боба, где я заработал рекордное количество очков в соревновании по бросанию колец, за которым мой отец наблюдал, по обыкновению накачиваясь пивом. В тот вечер он явно перебрал, и я волновался, довезет ли он нас домой, не угодив в аварию, и потому включил в машине радио — громкая музыка должна была помешать ему заснуть за рулем.

Кое-как мы добрались до дома, и он отправился спать наверх, оставив меня с ней на кухне наедине. Мы обсудили игру в кольца, она подшучивала над моими внезапно открывшимися способностями. В свои 40 с небольшим она была вполне успешна, занималась бизнесом или чем-то там. Она вытянулась на стуле, ее песочного оттенка блондинистые волосы были зачесаны кверху и образовывали над головой подобие шара.

Когда разговор иссяк, она вдруг обняла меня — сильне­е, чем обычно. Я машинально обнял ее в ответ. Через несколько секунд она посмотрела мне в глаза и поцеловала в губы. От нее разило спиртным и какими-то резкими духами, и я немедленно начал задыхаться. В доме стояла мерт­вая тишина. Я растерялся и не мог пошевелиться — кто-то впервые поцеловал меня в губы. Мои руки висели плетьми вдоль тела, она взяла их и положила себе на грудь. «Тебе нравится?» — спросила она. Я не знал, что ответить.

Ни она, ни я не обсуждали произошедшее. Но это случалось вновь и вновь. Как только она заставала меня одно­го, она заигрывала со мной, а затем запугивала.

«Если твой отец узнает, чем мы с тобой занимаемся, он придет в ярость», — внушала мне она.

Так я поверил, что сам виноват в том, что происходит, и постепенно перестал отличать реальность от той лжи, которую она вбивала в мою голову.

Через несколько месяцев после того поцелуя она лишила меня невинности. Это произошло, когда мы ночевали в нашем обшарпанном летнем домике. Был поздний вечер, слишком рано, чтобы идти спать, однако они с отцом напились и удалились в спальню.

Это продолжалось три года. На людях она играла роль крутой и классной отцовской подруги. Она играла со мной и моими братьями, постоянно твердя нам, что она на нашей стороне, что заступится за нас перед отцом, что бы мы ни натворили. Она изо всех сил притворялась нашим другом.

Моя жизнь вошла в штопор. Тогда я не отдавал себе в этом отчета, но у меня появились все признаки депрессии. Я не мог сосредоточиться на уроках и частенько пропускал школу, стараясь как можно больше времени проводить в доме моей родной матери, где часами сидел за компьютером. Я учился все хуже и хуже, и в седьмом классе учителям пришлось оставить меня на второй год.

Поэтому я старался избежать каждой поездки туда, как только мог. После того как мне исполнилось 15 и она стала наконец моей законной мачехой, я начал понимать, что происходит.

Все свои поступки она оправдывала перед отцом заботой о моем же собственном благе, а когда видела мою растерянность и подавленность, начинала увещевать, что я должен, наконец, повзрослеть и начать вести себя как мужчина.

Я не хотел с ней связываться, мечтал, чтобы она оставила меня в покое, но не мог заставить себя рассказать обо всем отцу, братьям, школьным друзьям и даже своей родной матери.

Я слишком рано научился вести двойную жизнь. Это произошло, как только она впервые меня поцеловала.
На людях я был обычным мальчишкой, популярным у сверстников, но стеснительным с девочками, увлекающимся кино и компьютерами. Но иногда по ночам я ощущал себя взрослым, который хранит страшну­ю тайну. Хотя до конца я не осознавал происходящег­о. От одной только мысли о нем меня охватывал паралич. Паралич страха.

Согласно исследованию 1990–1997 годов, результат­ы которого были опубликова­ны в Journal of Adolescent Health, каждый шестой мальчик в Америке подвергался сексуальному насилию до достижения совершеннолетия. Авторитетный медицинский журнал JAMA указывает на то, что эта проблема «недоисследо­вана, недовыявлена и недооценена».

Когда я начал исследовать собственную травму, я был разочарован малым количеством информации, которую мне удалось найти по теме.

Оказалось, что исследователям чрезвычайн­о трудно найти добровольцев для участия в программах по изучению последствий насилия. Обнаруженные мною истории 16 мужчин, участвовавших в исследовании 2008 года, были похож­и на мою собственную. Все жертвы боялись признатьс­я своим родным и хотели лишь одного: поскорее забыть то, что с ними произошло. Хранить молчание казалось им более мужест­венным, чем рассказать о полученной травме.

Лично я прятал эти воспоминания так далеко, как только мог. Я покинул дом, устроился на работу. Вскоре я получил место редактора в национальном агентстве новостей. Я не зависел от родителей и, как мне казалось, от своего прошлого, поэтому сохранял, как мог, контроль над своей жизнью. Я заводил романы, но, оглядываясь назад, понимаю, что никому не давал себя контролировать. Я присвоил себе право единолично определять, как будут развиваться отношения. Как только они заходили слишком далеко и перерастал­и во что-то по-настоящему серьезное, я безжалостно их обрывал.

Я очень редко вспоминал о детской травме. Но иногда она напоминала о себе — как тогда, когда мы готови­ли репортаж о деле учительницы Дебры Лафэйв, которая летом 2004 года вступила в сексуальные отношения с 14-летним подростком. Один из моих коллег прокомментировал эту историю, когда мы сидели на редколлегии: «Счастливчик он, этот парень».

Таково отношение к жерт­вам мужского пола — в судах они не вправе рассчитывать на то же сочувствие, что и девочки.

Мужчины-педофилы, в свою очередь, получают более строгое наказание, более длительные сроки заключения. Та же Лафэйв получила три года домашнего ареста плюс шестилетний условный срок.

Последствия насилия проявляются у детей по-разному. По одним сразу же видно, что с ними что-то произошло, другие внешне не меняются, и только спус­тя годы обнаруживают расстройства поведения. Несмотря на проблемы и депрессию в средней школе, к концу обучения я выглядел вполне обычным благополучным подростком. Я никогда не употреблял наркотики, но полюбил адреналин.

Однажды я поднялся в воздух с профессиональным пилотом, который выполнял трюки на небольшом самолете. В воздухе у нас полетел двигатель. После аварийной посадки пилот изумился: «Никогда не встречал никог­о, кто в подобной ситуации не испугался бы, а ты был на удивление спокоен».

Я пытался взойти на одну из гималайских вершин, но из-за проблемы с легкими вынужден был прекратить восхождение. Эта неудача повергла меня в депрессию, хотя обычно люди спокойно реагируют на подобные вещи.

От своей девушки я требовал, чтобы она не досаж­дала мне своим сочувствием, поэтому вместо того, чтобы вместе пережить трудный период, мы расстались.

Более чем два десятилетия спустя после того, как мачеха впервые до меня дотронулась, я начал курс психотерапии. Участились периоды обострения депрессии, они стали более долгими и интенсивными.

История моих взаимоотношений с девушками, все разрывы, произошедшие по моей инициативе, показывали, что я всегда действовал по одной и той же схеме, избегая любой близости. За год я ни разу не упомянул об абьюзе во время сеансов. И даже когда мой терапевт спрашивал, за что я ненавижу мачеху и почему не общаюсь со своей семьей, я молчал.

А потом меня прорвало.

Это был первый раз, когда я вслух произнес то, в чем боялся признаваться даже самому себе.

Когда в тот день я вышел из его кабинета на оживленную улицу, был полдень. Я чувствовал себя потерянным и одиноким, обнаженным среди наглухо застегнутых людей. Я махнул проезжающему мимо такси и отпра­вился к подруге, на диване которой часами выплакивал все свое горе. Но готового решения проблемы у меня не было — я не знал, как буду из всего этого выбираться, как преодолею барьер избегания близости.

Я был подавлен необходимостью принятия того, что со мной произошло. То, что я произнес все эти ужасные вещи вслух, вдруг сделало их реальными. Терапия продолжалась еще год, несмотря на то, что нам приходилось общаться по телефону из-за моего переезда в другой город. Но когда я закончил терапию, я по-прежнему не мог рассказать родным о произошедшем со мной. Однажды я чуть было не признался сестре: я приехал к ней во Флориду, но когда мы пошли обедать и она спросила, как у меня дела, я как будто превратился в ледяной столб.

Взрыв моей бомбы произошел в конце 2017-го. Я встречался с одной женщиной целый год и уже подумывал о том, чтобы на ней жениться. Она, по стечению обстоятельств, была психотерапевтом, и я чувствовал, что смогу ей открыться.

Я был счастливее, чем когда-либо: мы придумывали друг для друг­а смешные прозвища, мы даже планировали завести детей и уже назначили дату официальной помолвки.

Но затем у меня не заладилось на работе. От нас ушел крупный рекламодатель — рекламную кампанию для него разрабатыва­л я, а затем я рассорился со своим бизнес-партнером. И сделал то, что привык делать всегда, когда что-то шло наперекосяк: забил на свою жизнь. В подвернувшейся командировке я встретил женщину, с которой когда-то был дружен. Непонятно, каким образом, но после ужина мы оказались в моем номере. Мной руководило неодолимое желание испортить свою жизнь еще больше. Я никогда не изменял своей невесте и после 30 секунд секса (мы даже не поцеловались) запаниковал. Я оттолкнул девушку, натянул штаны и выпроводил ее из номера.

Разумеется, я мог промолчать. Но я обо всем рассказа­л своей невесте. Мы старались вдвоем пройти через это, отчаянно старались все забыть. Через месяц я устроил ей пышную вечеринку. Она даже сказала, что влюбляется в меня снова. На следующий день я уехал в очередную командировку. Моя невеста позвонила и сказала, что уходит от меня. Я бросил все и рванул домой. Но когда я вернулся, было поздно: от ее вещей в моем шкафу не осталось и следа.

В последующие за разрывом месяцы я чувствовал себя раздавленным. Я съехал с квартиры, все валилось из рук. Но затем вдруг осознал, что эта сильнейшая депрессия может стать катализатором перемен. Я нашел в себе силы вновь пойти к врачу — три двухчасовые сессии в неделю, горы книг и журналов об отношениях и абьюзе, в которые я зарывался ежедневно.

В поствайнштейновскую эпоху рискованно исключать мужчин изо всех разговоров о жертвах абьюза. Если мы продолжим так поступать, то лишь углубим ту пропасть, в которой оказались жертвы насилия мужского пола из-за того, что их боль игнорируется окружающими их людьми, не осознается и даже высмеивается.

Я наконец смог говорить о своей травме с семьей и друзьями. После того как я почувствовал их поддержку, мне стало значительно легче. Солидарность с другими жертвам­и, которые также нашли в себе силы говорить о пережитом, придают мне сил и помогают излечиться. Самую большую поддерж­ку я получил от своей родной матери. И сегодня я чувствую близость со своей семьей больше, чем когда-либо.

С семьей, но только не с отцом.

Через неделю после возобновления терапии я позвони­л ему. Глотая слезы, я сказал, что ему нужно немедленн­о приехать в Нью-Йорк, но не сказал, зачем. Мы встретились в кабинете у моего доктора. Мне понадобились все мои силы, чтобы начать говорить.

Я рассказал отцу обо всем: как его жена лишила меня девственности, как издевалась и манипулировала мной все эти годы.

Мой отец застыл в кресле. Он раз за разом повторял одну и ту же фразу: «Мой мир перевернулся». Затем наступил черед его признаний: его брак был несчастливым, жена не уважала его. Они даже спали в разных комнатах и фактически жили каждый своей жизнью, хотя и оставались под одной крышей. Он уже давно не любил жену и задумывался о разводе.

Меня захлестнула волна надежды. Наконец-то восторжествует справедливость — не та, которую обретают в зале суда, но моя семья наконец-то получит шанс на выздоровление. Я освобожусь от груз­а своей травмы и потихоньку восстановлю отношения с отцом — мы фактически начнем все заново.

Увы, сближени­я с отцом не произошло. Он развелся. В свои 69, измученный одиночеством, он опять начал работать — открыл бар, откуда возвращался еще боле­е несчастным. Моя мачеха винила в произошедшей с ним перемене меня. Она так и не призналась в своей педофилии, хотя и консультировалась с адвокатом по поводу возможного уголовного преследования. Она также помогала отцу с бизнесом, так что исключить ее из свое­й жизни для него оказалось труднее, чем он думал. Год спустя после развода она вернулась в отцовский дом.

Последний раз я видел отца несколько месяцев наза­д. Он согласился принять участие в сессии со мной, моей сестрой и ее психотерапевтом.

Мои братья и я решились поставить пере­д отцом ультиматум: мы его люби­м, но не можем терпеть боле­е его жену в нашей семье. Пока он не расстанется с ней, мы прекращаем всяческие контакты с ними обоими.

Он попросил нас прийти на его день рождения и хотя бы иногда в будущем, по праздникам, иметь возможность с нами увидеться. «Она мог­ла бы уехать куда-нибудь на пару дней, а вы бы пришли со мной повидаться, — предложил он. — Вам ведь даже не нужно было бы с ней встречаться».

Я постаралс­я объяс­нить ему, почему это невозможно. Но к концу этой встречи стало ясно, что он выбрал ее, а не нас. По его мнению, произошедшее касалось только меня и его жены, но его как бы и не затрагивало. Мы обнялись на прощание, и я вышел из кабинета. Выглядело это так, как будто мы с отцом расстались навсегда.

Пока я рос, моя семья игнорировала происходящие внутри нее ужасные вещи. Мой отец предпочел продолжать жить с закрытым­и глазами, он притворилс­я, что никакой катастрофы не произошло. Но я слишком долго молчал и больше скрывать свою боль не намерен.

Надеюсь, мой опыт поможет кому-то пережить похожую травму. Спустя двадцать лет я наконец осознал, что в случившемся со мной в детств­е не было моей вины, и, как и каждая боящаяся говорить жертва, в действительности я не один.

Источник

Планета школ

Привет, я у вас на сайте прочла статью об отношении сводных братьев и сестер и я бы хотела рассказать свою историю. Дело в том, что я у меня тоже есть сводный брат, точнее был. Да, был у меня сводный брат. Нет, он не умер и не исчез, совсем нет. Просто я не могу теперь этого человека называть своим братом. Кажется, это было так давно, что я должна была все забыть. Но, ничего не забывается, совсем не забывается…

Просто теперь, когда у меня уже есть своя семья, я хочу чтобы мое письмо послужило вроде предупреждения для родителей, которые хотят создать свое гнездышко, где дети одинакового возраста станут сводными братьями-сестрами. Пожалуйста, не делайте этого, ведь вы даже представить не можете, как ваши дети будут страдать, и не просто страдать, а очень сильно мучиться. Это не голословные заявления, я сама прошла через все это, через весь этот ад.

Проблемы между сводными братьям будут, от них не избавишься. Чтобы увидеть какими могут быть отношения сводников не надо идти далеко — откройте любимую нами книгу про Тома Сойера и посмотрите отношения с братом Сидом. В более популярном «Гарри Поттере» отношения сводных братьев тоже сложно назвать идеальными, скорее наоборот. К тому же, одно дело, когда в семье два мальчика, а вот отношения между сводным братом и сестрой могут быть намного губительней. Нет, тут уже нет такого, что брат оберегает сестру, нет. Тут все превращается в спорт чистейшей воды, в соревнование. За все — за внимание родителей, за их любовь, за популярность в школе.

Думаю, следует начать с самого начала. Мы были полноценной нормальной семьей. Тогда, когда еще моя мама была жива. Я, конечно, не помню всего, но воскресные прогулки в парке и пикники я помню, это точно. Раньше, когда я еще была в начальной школе, каждое воскресенье мы вставали рано утром, мама готовила бутерброды, папа вытаскивал велосипеды, и мы все дружной семьей ехали в ближайший парк, и целый день играли, веселились. Как мне этого потом не хватало.

Когда мне было восемь, мама умерла. Попала в автокатастрофу. Она возвращалась со дня рождения подруги на такси. Водитель вроде не быстро ехал, но водитель грузовика, что ехал им навстречу был не в трезвом состоянии и не смог вовремя затормозить. Мама умерла на месте. Тогда еще я не совсем понимала всего того, что происходит, совсем еще маленькая была. Я даже не помню, что именно я почувствовала, когда мне сказали, что мамы больше нет. Плакала ли я вообще? Так странно сейчас об этом думать. Нет, тогда я еще понятия не имела, что все может обернуться таким образом, что это событие повлечет за собой череду совсем не приятных моментов в своей жизни.

Через год после маминой смерти, папа вроде как начал возвращаться к нормальной жизни, начал встречаться с друзьями, снова играть в футбол, смотреть матчи. На работе тоже виден был прогресс — его повысили в должности, и вроде бы, как мне тогда казалось, больше ничего нам не было нужно. Но как оказалось, мой отец хотел двигаться дальше, все еще хотел «нормальную семью» и хотел, чтобы у меня была мама.

Когда мне было тринадцать, папа женился во второй раз. Бурных эмоций по этому поводу у меня, естественно, не наблюдалось, но я хотела, даже тогда, чтобы он был счастлив. Поэтому через полгода мой отец и тетя Марина (так звали мою мачеху) сыграли свадьбу. Потом нам пришлось продать свою трехкомнатную квартиру, чтобы купить побольше — четырехкомнатную, ведь у тети Марины был сын на год старше меня — Андрей, и им хотелось, чтобы мы чувствовали себя комфортно.

Первые месяцы после свадьбы, конечно же, были совсем не легкими — адаптация проходила очень медленно, но проходила, и со временем, мы даже сдружились с тетей Мариной. Она оказалась «железной» женщиной: очень аккуратной, обязательной и хозяйственной. А как она готовила! Она всегда помогала мне в трудных ситуациях, ходила на родительские собрания, помогала учить стихотворения, писать сочинения, в общем, почти заменила мне мать, хоть «мамой» я ее никогда и не называла.

Другое дело Андрей, сын тети Марины. Он, казалось, никак не мог смириться с тем фактом, что уже не единственный ребенок в семье. Дух соперничества был во всем, но больше всего, конечно, он ревновал свою маму ко мне. Каждый раз, когда мы проводили хоть время вместе как семья, он устраивал истерики, кричал, говорил, что ненавидит меня и моего отца, и что мы разрушили ему всю жизнь, ведь они так здорово жили одни, вместе с мамой.

Сначала, это были только истерики и крики, а потом он уже принялся за реальные действия. Первые месяцы после того, как мы все начали жить вместе, он вообще не обращал на меня внимания, как будто я стенка, или пустое место. Не разговаривал со мной вообще, даже не называл моего имени. Наверное, было бы лучше, чтобы он так и продолжал эту свою манеру поведения. Но потом, через полтора года, он поменял стратегию — начал меня унижать. Он унижал меня везде — в школе, на глазах учителей, на глазах моих и его друзей, дома. Его реплики были очень едкими, и я не раз ему говорила о том, как мне неприятно их слышать, но он, казалось, вообще меня не слышал, или просто плевал.

С каждой неделей, с каждым днем он все чаще и чаще относился ко мне как к вещи, которой место где-нибудь на мусорке. Он обзывался, ругался, подставлял меня, но никогда не на глазах родителей. Для них он был идеальным сыном, у которого не было проблем в школе, который занимался спортом и приходил домой вовремя и никогда, боже упаси, не грубил. Конечно, они даже и представить не могли, что твориться на самом деле.

Однажды, когда родители уехали на выходные на дачу, Андрей пригласил домой всех своих друзей, напился (хотя тогда он был лишь в десятом классе), а потом сел за руль папиного автомобиля. Я кричала, говорила, что ему нельзя водить, да он и не знает как это делать, но он меня совсем не хотел слушать. Когда я попыталась остановить его силой, он больно ударил меня по лицу и сказал, чтобы я не лезла не в свои дела. Я тогда испугалась самый первый раз в жизни. Испугалась за себя не на шутку. Я не смогла остановить свои слезы, они так и лились у меня из глаз, и я не смогла ничего сделать, не смогла его остановить, просто сидела и плакала. Такой беспомощности я еще никогда не чувствовала.

Как я и предполагала, машину он тогда разбил, но когда пришел, сказал, что если я скажу что-нибудь об этом родителям — он меня убьет. После того удара, я признаться, испугалась, и думала, что он на самом деле может причинить мне много вреда. Поэтому я молчала, молчала как последняя трусиха. Лучше бы, конечно, я тогда сказала что на самом деле произошло — легче бы потом было. Но, с другой стороны, кто ж мог знать? К тому же, тогда, я очень боялась его. Мне было всего пятнадцать, ему — шестнадцать, но он был раза в два больше меня, любому видно было что спортсмен.

Естественно, родителям он сказал, что ее не трогал и даже не видел. Машину на улице оставлять не надо было, оказывается. Ночью, по словам Андрея возле нашего дома бродят бездомные, которые так и норовят разрушить мирно стоящие машины. Так как машина была не сильно помята, и казалось, что по ней, на самом деле, просто ударили пару раз битой, ну или лопатой. Родители ему поверили, и пообещали больше никогда не оставлять машину на улице на ночь и поблагодарили его за то, что он так заботится о семье.

Таких событий было много, и каждый раз мне было страшно что-либо сказать, потому что я до смерти боялась Андрея. А он меня бил. Я ходила покрытая синяками, прятала их, врала об их происхождении. Мне верили. Я говорила, что упала в школе, на уроке физкультуры. Потом, когда синяки и ссадины стали более явными, я записалась в школьную спортивную секцию, на волейбол, чтобы казалось, что их я получила, играя в игру.

Но это все было детскими играми по сравнению с тем, что случилось потом. Восьмое марта отец и тетя Марина решила провести на даче. Я сразу подумала, что Андрей снова напьется и будет вытворять глупости. Так и случилось. Как только они покинули город, его мерзкие друзья оккупировали нашу квартиру и начали распивать различные спиртные напитки, курить и играть в карты. К полуночи они уже были в таком состоянии, что не могли просто даже прямо сидеть. Они начали громко кричать, смеяться — все как обычно. Но тут Андрей начал кричать мне: «Эй, дрянь, иди сюда!». Когда я не послушалась, и продолжала так же читать свою книгу, он разозлился, подошел ко мне, ударил по лицу и сказал: «Я тебе что сказал? Быстро подошла! Еще тут, расхозяйничалась. Ты кто такая вообще? А? Будешь делать то, что я тебе говорю, поняла? А теперь быстро раздевайся! Кому сказал? Быстро снимай всю одежду!». Он разодрал мне юбку, сорвал блузку, выкинул лифчик. Все это время его друзья смотрели на нас и подбадривали его, говорили, что так со мной и надо, с такой дрянью.

Думаю, что было дальше говорить даже не стоит. Единственное, его друзья были не просто зрителями, а полноценными участниками этого всего. Каждый раз, когда я об этом вспоминаю, мороз по коже.

Я не могла вставать с кровати и делать что-либо в течение двух недель. Просто не могла. А Андрей, он так и продолжал жить, как будто ничего не изменилось. Родители думали, что у меня несчастная любовь или подобная белиберда, и не обратили особого внимания. Только я так дальше не могла, не могла находиться в этом доме, смотреть в глаза тете Марине и Андрею, разговаривать, слышать его имя. Все это уже было настолько мне противно, что это не могло так больше продолжаться. Я была уверена в том, что родители меня не поймут, а точнее не поверят мне, и поэтому я решила переехать к своей тетке в Москву, объяснив это тем, что в большом городе и возможностей побольше будет.

Родители меня, как ни странно поддержали, и с тех пор я живу в Москве. Я закончила университет, вышла замуж, устроилась на работу, завела детей, но то, что со мной произошло никак не забывается, поэтому, всем разведенным родителям мой совет — не создавайте семью с теми, у кого есть дети того же возраста, что и ваши, это нехорошо кончается. И, поверьте мне, моя ситуация не уникальна — никогда сводные братья не ладят друг с другом. Так что, перестаньте быть эгоистами и подумайте о своих детях.

Источник