меня всегда тянет к тем местам где я когда то жил аудиокнига
Все аудиокниги чтеца «Сергей Чонишвили»
Завтрак у Тиффани Трумен Капоте Завтрак у Тиффани * * * Меня всегда тянет к тем местам, где я когда-то жил, к домам, к улицам. Есть, например, большой темный дом на одной из семидесятых улиц Ист-Сайда, в нем я поселился в начале войны, впервые приехав в Нью-Йорк. Там у меня была комната, заставл.
15 марта 1878 года на рю де Гренель в Париже совершено страшное убийство. Убит лорд Литтлби и девять его слуг. Преступник не взял из дома ничего, кроме статуэтки бога Шивы и цветного платка. Расследование приводит комиссара полиции Гоша на роскошный корабль «Левиафан», плывущий в Калькутту. Убийц.
«Алмазная колесница» издана двухтомником, причем оба тома помещаются под одной обложкой. В первой книге «Ловец стрекоз» читатель следит за двумя героями – Хорошим (железнодорожный чиновник Фандорин) и Плохим (японский супершпион Рыбников). Действуют они втайне друг от друга на фоне русско-японско.
Великие люди, изменившие мир
В аудиокниге представлены наиболее выдающиеся деятели цивилизации – от древнейших философов до современных политиков и ученых. Ум, талант подавляющего большинства из них были отданы на благо всего человечества. Это и древнегреческий изобретатель Архимед, отец паровой машины Уатт, хирург от бога П.
Особые поручения: Пиковый валет
«Пиковый валет», вышедший впервые в 1999 году – повесть о мошенниках из серии «Приключения Эраста Фандорина». Вместе с «Декоратором» она составляют книгу «Особые поручения». Действие происходит в Москве, где Фандорин служит чиновником по особым поручениям при губернаторе, и хорошая зарплата позво.
Коронация, или последний из романов
Действие этого романа происходит в 1896 году, накануне коронации императора Николая II. Похищен Михаил, четырёхлетний сын великого князя Георгия Александровича. Похититель, называющий себя «доктор Линд», требует бриллиант «граф Орлов», которым украшен императорский скипетр, в обмен на принца. Есл.
Особые поручения: Декоратор
В Москве открывается клуб «Любовников Смерти» – сообщество, члены которого один за другим добровольно сводят счеты с жизнью. Участники клуба уверены, что земная жизнь – посланное им наказание. Но хотя мучение это временное, его нельзя прерывать самовольно, не увидев знак, поданный Смертью. Каждый.
Тайные виды на гору Фудзи
» d=»M24.769 20.3a4.949 4.949 0 012.356-4.151 5.066 5.066 0 00-3.99-2.158c-1.68-.176-3.308 1.005-4.164 1.005-.872 0-2.19-.988-3.608-.958a5.315 5.315 0 00-4.473 2.728c-1.934 3.348-.491 8.269 1.361 10.976.927 1.325 2.01 2.805 3.428 2.753 1.387-.058 1.905-.885 3.58-.885 1.658 0 2.144.885 3.59.852 1.489-.025 2.426-1.332 3.32-2.67a10.962 10.962 0 001.52-3.092 4.782 4.782 0 01-2.92-4.4zM22.037 12.21a4.872 4.872 0 001.115-3.49 4.957 4.957 0 00-3.208 1.66A4.636 4.636 0 0018.8 13.74a4.1 4.1 0 003.237-1.53z»>
Меня всегда тянет к тем местам где я когда то жил аудиокнига
Меня всегда тянет к тем местам, где я когда-то жил, к домам, к улицам. Есть, например, большой темный дом на одной из семидесятых улиц Ист-Сайда, в нем я поселился в начале войны, впервые приехав в Нью-Йорк. Там у меня была комната, заставленная всякой рухлядью: диваном, пузатыми креслами, обитыми шершавым красным плюшем, при виде которого вспоминаешь душный день в мягком вагоне. Стены были выкрашены клеевой краской в цвет табачной жвачки. Повсюду, даже в ванной, висели гравюры с римскими развалинами, конопатые от старости. Единственное окно выходило на пожарную лестницу. Но все равно, стоило мне нащупать в кармане ключ, как на душе у меня становилось веселее: жилье это, при всей его унылости, было моим первым собственным жильем, там стояли мои книги, стаканы с карандашами, которые можно было чинить, – словом, все, как мне казалось, чтобы сделаться писателем.
В те дни мне и в голову не приходило писать о Холли Голайтли, не пришло бы, наверно, и теперь, если бы не разговор с Джо Беллом, который снова расшевелил мои воспоминания.
Холли Голайтли жила в том же доме, она снимала квартиру подо мной. А Джо Белл держал бар за углом, на Лексингтон-авеню; он и теперь его держит. И Холли и я заходили туда раз по шесть, по семь на дню не затем, чтобы выпить – не только за этим, – а чтобы позвонить по телефону: во время войны трудно было поставить себе телефон. К тому же Джо Белл охотно выполнял поручения, а это было обременительно: у Холли их всегда находилось великое множество.
Конечно, все это давняя история, и до прошлой недели я не виделся с Джо Беллом несколько лет. Время от времени мы созванивались; иногда, оказавшись поблизости, я заходил к нему в бар, но приятелями мы никогда не были, и связывала нас только дружба с Холли Голайтли. Джо Белл – человек нелегкий, он это сам признает и объясняет тем, что он холостяк и что у него повышенная кислотность. Всякий, кто его знает, скажет вам, что общаться с ним трудно. Просто невозможно, если вы не разделяете его привязанностей, а Холли – одна из них.
Среди прочих – хоккей, веймарские охотничьи собаки, «Наша детка Воскресенье» (передача, которую он слушает пятнадцать лет) и «Гилберт и Салливан» – он утверждает, будто кто-то из них ему родственник, не помню, кто именно.[1]
Поэтому, когда в прошлый вторник, ближе к вечеру, зазвонил телефон и послышалось: «Говорит Джо Белл», – я сразу понял, что речь пойдет о Холли. Но он сказал только: «Можете ко мне заскочить? Дело важное», – и квакающий голос в трубке был сиплым от волнения.
Под проливным дождем я поймал такси и по дороге даже подумал, а вдруг она здесь, вдруг я снова увижу Холли?
Но там не было никого, кроме хозяина. Бар Джо Белла не очень людное место по сравнению с другими пивными на Лексингтон-авеню. Он не может похвастаться ни неоновой вывеской, ни телевизором. В двух старых зеркалах видно, какая на улице погода, а позади стойки, в нише, среди фотографий хоккейных звезд, всегда стоит большая ваза со свежим букетом – их любовно составляет сам Джо Белл. Этим он и занимался, когда я вошел.
– Сами понимаете, – сказал он, опуская в воду гладиолус, – сами понимаете, я не заставил бы вас тащиться в такую даль, но мне нужно знать ваше мнение. Странная история! Очень странная приключилась история.
Он потрогал листок, словно раздумывая, что ответить. Невысокий, с жесткими седыми волосами, выступающей челюстью и костлявым лицом, которое подошло бы человеку много выше ростом, он всегда казался загорелым, а теперь покраснел еще больше.
– Нет, не совсем от нее. Вернее, это пока непонятно. Поэтому я и хочу с вами посоветоваться. Давайте я вам налью. Это новый коктейль, «Белый ангел», – сказал он, смешивая пополам водку и джин, без вермута.
Пока я пил этот состав, Джо Белл стоял рядом и сосал желудочную таблетку, прикидывая, что он мне скажет. Наконец сказал:
– Помните такого мистера И. Я. Юниоши? Господинчика из Японии?
Мистера Юниоши я помнил прекрасно. Он фотограф в иллюстрированном журнале и в свое время занимал студию на верхнем этаже того дома, где я жил.
– Не путайте меня. Знаете вы, о ком я говорю? Ну и прекрасно Так вот, вчера вечером заявляется сюда этот самый мистер И. Я. Юниоши и подкатывается к стойке. Я его не видел, наверно, больше двух лет. И где, по-вашему, он пропадал все это время?
Джо Белл перестал сосать таблетку, и глаза его сузились.
– Так оно и было на самом деле.
Он с треском выдвинул ящик кассы и достал конверт из толстой бумаги.
– Может, вы и это прочли у Уинчелла?
В конверте было три фотографии, более или менее одинаковые, хотя и снятые с разных точек: высокий, стройный негр в ситцевой юбке с застенчивой и вместе с тем самодовольной улыбкой показывал странную деревянную скульптуру – удлиненную голову девушки с короткими, приглаженными, как у мальчишки, волосами и сужающимся книзу лицом; ее полированные деревянные, с косым разрезом глаза были необычайно велики, а большой, резко очерченный рот походил на рот клоуна. На первый взгляд скульптура напоминала обычный примитив, но только на первый, потому что это была вылитая Холли Голайтли – если можно так сказать о темном неодушевленном предмете.
– Ну, что вы об этом думаете? – произнес Джо Белл, довольный моим замешательством.
– Слушайте-ка, – он шлепнул рукой по стойке, – это она и есть. Это ясно как божий день. Японец сразу ее узнал, как только увидел.
– Он ее видел? В Африке?
– Ее? Нет, только скульптуру. А какая разница? Можете сами прочесть, что здесь написано. – И он перевернул одну из фотографий. На обороте была надпись: «Резьба по дереву, племя С, Тококул, Ист-Англия. Рождество, 1956».
– Японец вот что говорит… – начал он, и дальше последовала такая история.
На Рождество мистер Юниоши проезжал со своим аппаратом через Тококул, деревню, затерянную неведомо где, да и неважно где, – просто десяток глинобитных хижин с мартышками во дворах и сарычами на крышах. Он решил не останавливаться, но вдруг увидел негра, который сидел на корточках у двери и вырезал на трости обезьян. Мистер Юниоши заинтересовался и попросил показать ему еще что-нибудь. После чего из дома вынесли женскую головку, и ему почудилось – так он сказал Джо Беллу, – что все это сон. Но когда он захотел ее купить, негр сказал: «Нет». Ни фунт соли и десять долларов, ни два фунта соли, ручные часы и двадцать долларов – ничто не могло его поколебать. Мистер Юниоши решил хотя бы выяснить происхождение этой скульптуры, что стоило ему всей его соли и часов. История была ему изложена на смеси африканского, тарабарского и языка глухонемых. В общем, получалось так, что весной этого года трое белых людей появились из зарослей верхом на лошадях.
Молодая женщина и двое мужчин. Мужчины, дрожавшие в ознобе, с воспаленными от лихорадки глазами, были вынуждены провести несколько недель взаперти в отдельной хижине, а женщине понравился резчик, и она стала спать на его циновке.
– Вот в это я не верю, – брезгливо сказал Джо Белл. – Я знаю, у нее всякие бывали причуды, но до этого она бы вряд ли дошла.
– А потом ничего. – Он пожал плечами. – Ушла, как и пришла, – уехала на лошади.
– Одна или с мужчинами?
– Кажется, с мужчинами. Ну, а японец, он повсюду о ней спрашивал. Но никто больше ее не видел. – И, словно испугавшись, что мое разочарование может передаться ему, добавил: – Но одно вы должны признать: сколько уже лет прошло, – он стал считать по пальцам, их не хватило, – а это первые достоверные сведения. Я только надеюсь, что она хотя бы разбогатела. Наверно, разбогатела. Иначе вряд ли будешь разъезжать по Африкам.
Гилберт (1836—1917) – английский поэт и драматург; А Салливан (1842—1900) – английский композитор – Авторы популярных комических опер
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Завтрак у Тиффани
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Меня всегда тянет к тем местам, где я когда-то жил, к домам, к улицам. Есть, например, большой темный дом на одной из семидесятых улиц Ист-Сайда, в нем я поселился в начале войны, впервые приехав в Нью-Йорк. Там у меня была комната, заставленная всякой рухлядью: диваном, пузатыми креслами, обитыми шершавым красным плюшем, при виде которого вспоминаешь душный день в мягком вагоне. Стены были выкрашены клеевой краской в цвет табачной жвачки. Повсюду, даже в ванной, висели гравюры с римскими развалинами, конопатые от старости. Единственное окно выходило на пожарную лестницу. Но все равно, стоило мне нащупать в кармане ключ, как на душе у меня становилось веселее: жилье это, при всей его унылости, было моим первым собственным жильем, там стояли мои книги, стаканы с карандашами, которые можно было чинить, – словом, все, как мне казалось, чтобы сделаться писателем.
В те дни мне и в голову не приходило писать о Холли Голайтли, не пришло бы, наверно, и теперь, если бы не разговор с Джо Беллом, который снова расшевелил мои воспоминания.
Холли Голайтли жила в том же доме, она снимала квартиру подо мной. А Джо Белл держал бар за углом, на Лексингтон-авеню; он и теперь его держит. И Холли и я заходили туда раз по шесть, по семь на дню не затем, чтобы выпить – не только за этим, – а чтобы позвонить по телефону: во время войны трудно было поставить себе телефон. К тому же Джо Белл охотно выполнял поручения, а это было обременительно: у Холли их всегда находилось великое множество.
Конечно, все это давняя история, и до прошлой недели я не виделся с Джо Беллом несколько лет. Время от времени мы созванивались; иногда, оказавшись поблизости, я заходил к нему в бар, но приятелями мы никогда не были, и связывала нас только дружба с Холли Голайтли. Джо Белл – человек нелегкий, он это сам признает и объясняет тем, что он холостяк и что у него повышенная кислотность. Всякий, кто его знает, скажет вам, что общаться с ним трудно. Просто невозможно, если вы не разделяете его привязанностей, а Холли – одна из них.
Среди прочих – хоккей, веймарские охотничьи собаки, «Наша детка Воскресенье» (передача, которую он слушает пятнадцать лет) и «Гилберт и Салливан» – он утверждает, будто кто-то из них ему родственник, не помню, кто именно.[1]
Поэтому, когда в прошлый вторник, ближе к вечеру, зазвонил телефон и послышалось: «Говорит Джо Белл», – я сразу понял, что речь пойдет о Холли. Но он сказал только: «Можете ко мне заскочить? Дело важное», – и квакающий голос в трубке был сиплым от волнения.
Под проливным дождем я поймал такси и по дороге даже подумал, а вдруг она здесь, вдруг я снова увижу Холли?
Но там не было никого, кроме хозяина. Бар Джо Белла не очень людное место по сравнению с другими пивными на Лексингтон-авеню. Он не может похвастаться ни неоновой вывеской, ни телевизором. В двух старых зеркалах видно, какая на улице погода, а позади стойки, в нише, среди фотографий хоккейных звезд, всегда стоит большая ваза со свежим букетом – их любовно составляет сам Джо Белл. Этим он и занимался, когда я вошел.
– Сами понимаете, – сказал он, опуская в воду гладиолус, – сами понимаете, я не заставил бы вас тащиться в такую даль, но мне нужно знать ваше мнение. Странная история! Очень странная приклю чилась история.
Он потрогал листок, словно раздумывая, что ответить. Невысокий, с жесткими седыми волосами, выступающей челюстью и костлявым лицом, которое подошло бы человеку много выше ростом, он всегда казался загорелым, а теперь покраснел еще больше.
– Нет, не совсем от нее. Вернее, это пока непонятно. Поэтому я и хочу с вами посоветоваться. Давайте я вам налью. Это новый коктейль, «Белый ангел», – сказал он, смешивая пополам водку и джин, без вермута.
Пока я пил этот состав, Джо Белл стоял рядом и сосал желудочную таблетку, прикидывая, что он мне скажет. Наконец сказал:
– Помните такого мистера И. Я. Юниоши? Господинчика из Японии?
Мистера Юниоши я помнил прекрасно. Он фотограф в иллюстрированном журнале и в свое время занимал студию на верхнем этаже того дома, где я жил.
– Не путайте меня. Знаете вы, о ком я говорю? Ну и прекрасно Так вот, вчера вечером заявляется сюда этот самый мистер И. Я. Юниоши и подкатывается к стойке. Я его не видел, наверно, больше двух лет. И где, по-вашему, он пропадал все это время?
Джо Белл перестал сосать таблетку, и глаза его сузились.
– Так оно и было на самом деле.
Он с треском выдвинул ящик кассы и достал конверт из толстой бумаги.
– Может, вы и это прочли у Уинчелла?
В конверте было три фотографии, более или менее одинаковые, хотя и снятые с разных точек: высокий, стройный негр в ситцевой юбке с застенчивой и вместе с тем самодовольной улыбкой показывал странную деревянную скульптуру – удлиненную голову девушки с короткими, приглаженными, как у мальчишки, волосами и сужающимся книзу лицом; ее полированные деревянные, с косым разрезом глаза были необычайно велики, а большой, резко очерченный рот походил на рот клоуна. На первый взгляд скульптура напоминала обычный примитив, но только на первый, потому что это была вылитая Холли Голайтли – если можно так сказать о темном неодушевленном предмете.
Мартин Иден
Джек Лондон
From too much love of living,
From hope and fear set free,
We thank with brief thanksgiving
Whatever gods may be
That no life lives for ever;
That dead men rise up never;
That even the weariest river
Winds somewhere safe to sea.
ПРОСТИТЕ ЗА ОГРОМНЫЙ ОБЪЕМ. ЭТО НЕЧАЯННО.
Многих раздражают сентенции Идена по поводу того, что
Это честная, жестокая, страшная в своей прямоте правда.
И она нас окружает по сей день.
Фальшь, мнимая статусность и гонка за ней, множество условностей, при которых ценится не «настоящесть», а «глянцевость», и пр., и пр.
ПРОСТИТЕ ЗА ОГРОМНЫЙ ОБЪЕМ. ЭТО НЕЧАЯННО.
Многих раздражают сентенции Идена по поводу того, что
Это честная, жестокая, страшная в своей прямоте правда.
И она нас окружает по сей день.
Фальшь, мнимая статусность и гонка за ней, множество условностей, при которых ценится не «настоящесть», а «глянцевость», и пр., и пр.
«Он тот парень, который жил, и трепетал от восторга, и любил; был беззаботен, легко сносил всякие неурядицы и прощал другим их грешки; служил простым матросом, ходил в плавание в диковинные края и верховодил своими приятелями в драках былых лет. Он тот парень, который поначалу опешил перед тысячами книг в бесплатной библиотеке, а потом научился в них разбираться и одолел их; он тот парень, который до полуночи не гасил свет, и вскакивал по будильнику, и сам писал книги.»
Но с духовностью наш главный герой получает и проклятие, он становится глубоко несчастным. Он пресыщается жизнью, разочаровывается в людях, все ему становится противно. В компании старых друзей, среди которых он рос, ему скучно, они его не понимают, а в «высших кругах» ему мерзко. Мы видим как Мартин, который раньше даже рядом с состоятельными людьми краснел и чувствовал себя неловко, теперь краснеет за этих же людей, настолько они ограниченные и настолько костно они мыслят.
Даже любовь, которая раньше питала его, теперь падает в его глазах.
Вот так Мартин оказывается между двух миров, и ни в одном ему нет места. Где же выход?
Главный спойлер о том, чем вся эта история закончится, я умудрилась словить еще на вступительной статье, автор которой радостно рассказывал, как любил этот роман Маяковский, и что сама книга-то чудесная, нудная и простая, но чудесная (спойлер так же сумел словить сидевший рядом со мной в маршрутке дяденька, но он, думаю, уже давно читал «Мартина Идена» и не очень расстроился, ибо знал). Я задумчиво хмыкнула и приступила к прочтению непосредственно самой истории о том, как простой парень, моряк Мартин умудрился в один прекрасный вечер попасть на ужин в интеллигентную семью высокого достатка и там влюбиться. Как говорится, любовь может многое, в частности свернуть горы, открыть ранее тебе недоступные горизонты и вселить в тебя веру в то, что невозможное возможно. Мартин Иден сам по себе уже был красавец-молодец, а тут поставил перед собой цель во что бы то ни стало стать достойным своей любви, подняться по социальной лестнице до ее уровня и доказать, что он может многого добиться в этой жизни. Он пашет как проклятый, читает книги стопками, не понимает, но рвется с усердием вперед, пишет поэмы, пишет эссе и стихи, зарисовки и рассказы, отправляет рукописи во все стороны света, живет впроголодь, чтобы только потом быть с ней, чтобы доказать. А она.
Мартин Иден и Чарли Гордон. Такие похожие, такие разные
Так сложилось, что если ты ругаешь книгу, у которой зашкаливающе высокий рейтинг среди почтенной публики, то автоматически попадаешь в славные ряды не умеющих ценить шедевр по достоинству. Что ж, се ля ви. Книжка, которую не поднимается рука похвалить.
Однако, читая Лондона, буквально на каждом абзаце хочется вторить известнейшей фразе Станиславского. Как это все вообще возможно? Что это за такой гениальный пытливый ум, который вдруг стал расцветать и столь стремительно преображаться во взрослом сознательном возрасте?
Но вернемся к проблеме стремительного самосовершенствования человека в сознательном возрасте. Вся история слегка фальшива, мягко говоря. Упорно совершаемые глупости наряду с обличением очевидных глупостей, такое тупое нежелание продолжить совершенствоваться, когда ты уже вкусил плоды познания. или тут все-таки взяла верх его порода и происхождение?
Естественно, в истории подобного героя нельзя предположить хэппи-энда. Это понимает Лондон, это понимает Киз. Но насколько бессмысленной, глупой, необъясненной, по сути пустой оказывается финальная точка в истории Идена, настолько же осмысленной и объяснимой, но при этом не менее (а, возможно, гораздо более) горькой является финал Гордона.
И что это? Более продуманная и завершенная фабула? Похоже. И благодаря тому, что Киз сознательно отрывает читателя от реальности, обозначая, что проводится невероятный фантастический эксперимент, у читателя не возникает такого внутреннего сопротивления, когда он видит что-то, не совсем сопоставимое с темой «реализм в литературе». И именно благодаря этому приему такой нереальный Гордон становится гораздо ближе и живее, чем его предшественник Иден.
Ну, летите в меня, помидоры. Летите. Dixi.
Рецензия написана в рамках заседания Виртуального Книжного Клуба «Борцы с долгостроем» №41.
Неправдоподобная история о том, до чего может довести любовь.
«Но я сам по себе и не желаю подчинять свой вкус единодушному мнению всех на свете ценителей. Если мне что-то не нравится, значит, не нравится, и все тут, так с какой стати, спрашивается, я стану делать вид, будто мне это нравится, только потому, что большинству моих соплеменников это нравится или они воображают, что нравится. Не могу я что-то любить или не любить по велению моды»
Незыблемо считается, что классические романы это нечто гениальное и шедевральное, но я в этом романе не увидела ни того, ни другого. Возможно, я ошибаюсь, и просто не смогла по достоинству оценить данный роман, ведь не зря у этого романа столько поклонников, и им зачитываются и будут зачитываться еще много лет, проблема романа актуальна и по сей день, но сам сюжет неправдоподобен и для меня был абсолютно неинтересен. Читая роман, только одна фраза постоянно крутилась в мыслях: «Не верю!». И цитата из этого же романа, написанная в заглавии рецензии, полностью описывает мое отношение к данному произведению.
Мартина Идена, необразованного молодого парня, простого моряка из рабочего класса, выходца из низов, неожиданно приглашают в дом состоятельной буржуазной семьи Морзов, где он знакомится с Руфью Морз, и влюбляется в нее с первого же взгляда. И попав под впечатление от высшего общества, он решает добиться Руфь, стать достойным ее, начинает заниматься самообразованием и мечтает стать писателем.
В романе слишком много воды, постоянное повторения одного и того же, такое ощущение, что автор считает своих читателей тупыми, или же он просто за каждое лишнее слово получал по дополнительному центу. Роман чересчур растянут, можно было бы вдвое сократить его. К чему было расписывать все эти излияния в любви снова и снова, честно говоря, это очень бесило, настолько все это было розово-сопливо. Ну, неужели Мартин смог сразу распознать всю фальшивость буржуа, но не смог увидеть то, насколько Руфь двулична. Скажите, любовь слепа, но эта Руфь столько раз доказывала, что она его не понимает и не любит его. Или же Руфь не могла понять, что эта любовь обречена, что не смогут они понять друг друга, что ей нужны только деньги и титул в обществе, а Мартин этого дать ей не мог. Зачем переделывать человека. И Руфь настолько глупая, пустая, бессердечная и невежественная, только и знала, что давать глупые советы.
Если вначале я читала внимательно, то дойдя до середины романа, я начала читать между строк, особо не вдаваясь в философию и смысл романа. У автора получилось настолько занудное произведение, что я буквально засыпала над книгой. Настолько неувлекательный и, что самое главное, предсказуемый роман, что просто абсолютно неинтересно следить за жизнью главного героя, наблюдать за историей его духовного роста, ведь и так ясно, чем все завершится. И язык романа совсем не порадовал, какой-то он сухой и безжизненный и слишком детский, разжеванный как каша, но, несмотря на это читается с трудом, было нелегко сосредоточиться на тексте, я постоянно отвлекалась от истории, хотя, может, все дело в неудачном переводе.
Главный герой не вызвал симпатии или же сочувствия. Наоборот, он раздражал с первой же страницы. Сначала своей наивной любовью и нежеланием раскрывать глаза, а затем своим высокомерием и надменностью. Да, он добрый малый, многим помог и сдержал все свои обещания, но делал он все это свысока, лишь бы отделаться от людей, и где-то я могу понять его, он устал и разочаровался в людях, жизни, искусстве и красоте. Но он с самого начала решил, что он лучше многих, он особенный и нигде нет людей, которые его могли бы понять, кроме Руфи и поэтому ему было больно падать. Все люди омерзительные идиоты, один он хороший. Возомнил себя великим писателем, который действительно пишет литературу на все времена. Если бы он учился, но при этом вел нормальную жизнь, не отказывая себе в удовольствии, работал бы и учился одновременно, то может все эти огорчения не подействовали бы на него так убийственно. Ведь, он оказался хуже того человека, над которым издевался, который ради славы и денег пожертвовал своей молодостью и желудком, а ведь Мартин в итоге лишился нечто большего.
Джек Лондон меня не впечатлил. И маловероятно, что я в ближайшее время продолжу знакомство с ним. Книга совсем не мотивирующая и точно не жизнеутверждающая, настолько депрессивная книга, показывающая, что терпение и труд ни к чему не приведут. Просто Мартин вечно недовольный и вечно себе противоречит: то ему нужно признание, то он устал от этого, то он выбрал писательство ради денег, потом оказывается, деньги ему не нужны, главное искусство, одним словом не книги ему нужны были, а Руфь, только из-за разочарования в ней он разочаровался во всем.
Увы, книга восторга не вызвала, не прониклась я этой неправдоподобной историей.