меня маменька родила на дороге на мосту
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Катастрофа
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Лавров В. В. ‘Катастрофа’
Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…
Когда-то Роман Гуль сказал о А. И. Солженицыне: «Для меня он — исключительное явление… Трудно представить, как в Совсоюзе мог появиться такой духовно-нетронутый тоталитарщиной человек и писатель. Но он появился. И его появление в жизни России (вневременной, а не советской) — необыкновенная духовная радость».
Бунин не случайно окрестил эти события «окаянными днями», а генерал Деникин — «русской смутой». Оценки исторических процессов в обоих случаях вполне совпадают — как российской катастрофы.
В книге Лаврова факты являются восходящими токами, на которых парит авторское вдохновение, мощь творческой фантазии. Все это является фундаментом самых смелых, порой неожиданных оценок исторических личностей и событий. В частности, это ярко выступает в характеристике известного вегетарианца и страстного поклонника Рихарда Вагнера или одаренной поэтессы Зинаиды Гиппиус, талантливого писателя Дмитрия Мережковского, лишенного, впрочем, нравственного чувства, не менее яркого, но малокультурного Александра Куприна и других.
Роман многопланов и ассоциативен. Перед читателем проходят десятки и десятки персонажей — от петербургского извозчика до русской дамы, торгующей собой на панелях Стамбула, от Троцкого и Ленина до Муссолини и Сталина, от Рахманинова и Станиславского до Алексея Толстого и Марка Алданова.
Но наиболее яркой фигурой является герой романа — великий Бунин. При всех трагических изломах судьбы он сберег патриотические чувства и любовь к России. Под пером Лаврова этот писатель вырастает до некоего символа российской интеллигенции, сущность которой во все времена была единой — служение Отечеству и его народу. Воистину, Бунин — по библейскому завету! — положил жизнь свою за други своя. В самых трудных, невыносимых условиях он сумел найти в себе силы и вдохновение для служения великой русской литературе.
«Катастрофа» с потрясающей убедительностью показывает, что октябрь семнадцатого стал национальной трагедией, воистину окаянными днями, затянувшимися на десятилетия. Когда-то Л.Н. Толстой наставлял, что писать можно лишь о том, что хорошо знаешь. Автор «Катастрофы» материалом владеет в совершенстве. Создается порой впечатление, что он был свидетелем несчастных событий зимы восемнадцатого года, пересекал бурное Черное море, бродил по узким улочкам Константинополя, дышал табачным дымом парижских кафе.
Любой эпизод «Катастрофы» выдерживает пробу на полную историческую достоверность и документальную подтвержденность. Внимательный читатель заметит, что этот роман — новое, еще более исторически достоверное осмысление событий, положенных в предыдущий роман-хронику «Холодная осень». И это — своего рода литературный подвиг.
Лавров пишет страстно, эмоции порой хлещут через край, язык его образен, сочен и многообразен, ибо сложны и драматичны события, о которых нам поведал взволнованный автор. Начав читать книгу, оторваться от нее трудно.
Закрываешь роман с мыслью: никогда и никому не сломить, не разрушить Россию! Он убеждает, укрепляет веру: Россия восстанет в новой силе и славе. Порукой тому великий русский народ, в безмерных страданиях сумевший сохранить духовные и физические силы. Эпиграфом романа вполне могли бы послужить прекрасные строки из стихотворения 3. Гиппиус:
Она не погибнет, — знайте! Она не погибнет, Россия. Они всколосятся, — верьте! Поля ее золотые. И мы не погибнем, — верьте! Но что нам наше спасенье: Россия спасется, — знайте! И близко ее воскресенье. Строки воистину пророческие!
А.Ф. СМИРНОВ, профессор, доктор исторических наук
Я берег не самодержавную власть, а Россию. Я не убежден, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу.
НЕ СТАЯ ВОРОНОВ СЛЕТАЛАСЬ
Всю зиму семнадцатого года Бунин сиднем просидел в Москве. С каждым днем он все более отчетливо ощущал, что над Россией сгущаются черные тучи. События действительно надвигались грозные, небывалые. Бессмысленные жертвы в мясорубке первой мировой войны, витрины магазинов, пустевшие с каждым днем, словно былое изобилие с них слизнула корова, стихийные, а также еще больше раздуваемые экстремистами волнения в солдатской и рабочей среде к концу февраля родили исток, вскоре превратившийся в бурный поток кровавой гражданской войны.
В Петрограде первые признаки грозы появились 23 февраля. На митингах, которые возникли словно сами собой, никому не известные прежде ораторы, охрипшие от бесконечных речей, с размашистой жестикуляцией и самоуверенными манерами, призывали к «свержению кровавой деспотии Романовых».
Призывы, кажется, достигали цели. На следующий день митинги сменились вооруженными столкновениями с полицией. Булыжные мостовые Невского и Лиговки окрасились первой кровью, первые трупы доставили в морги. 25 февраля стали все фабрики и заводы, прекратились занятия в учебных заведениях. Петроград вышел на улицу. У городской думы разыгралось настоящее сражение толпы с полицией. Пламя сражения перекинулось на Знаменскую площадь. Казаки, всегда верные престолу и
Меня маменька родила на дороге на мосту
На столе стоит давно
Чашечка лиловая,
Разве это женихи?!-
Килька безголовая!
У меня милёнка два,
В том краю и в этом.
Одного люблю зимой,
А другого- летом.
Как на нашей- то на станции
Открылся семафор,
На шофёра загляделась-
Лейтенанта кто-то спёр!
Меня милый изменил,
А я сказала: ох ты!
У тебя одна рубаха,
Да и та из кофты!
Меня милый изменил,
Я в ушате утоплюсь,
Не в ушате, так в чулане
Из ухвата застрелюсь!
У меня милёнка два,
Два и полагается,
Один в городе живёт,
Другой в деревне мается.
Не ругай меня, маманя,
Что сметану пролила,
Мимо окон шёл Алёшка,
Я без памяти была!
Не ругай меня, маманя.
Не ругайся грозно,
Ты сама была такая,
Приходила поздно.
Целоваться не умеешь, не ходи и провожать,
Это мне не уваженье только рученьку пожать.
Подарю тебе гармошку,
Гармошка очень хороша,
Сверху разные узоры, а внутри моя душа.
Впереди кочка, позади кочка.
Мой отец был гармонистом. а я его дочка.
Гармонисту за игру автомашину синюю,
Четыре сына, восемь дочек и жену красивую.
Гармонист у нас хороший, я его приворожу,
Я возьму да на гармошку свой букетик положу.
Перекину поясок напоперёк,
Подвешу лампочку под самый потолок.
Сама сяду, кружева буду вязать,
Расхороших кавалеров дожидать.
Из колодца воду черпала,
Уронила в воду зеркало.
Уронила- не расшиблося,
Полюбила- не ошиблася.
Целоваться не умею,
Только вот побегаю.
Только этому народу
Уваженье сделаю.
Ох петь то бы я,
Да и плясать то бы я,
На работушку идти
Болит головушка моя!
Поработай, поработай,
Мой конёк вороненький:
Обрабатывай, паши
Этот луг зелёненький.
Не ругайте вы меня,
Всю работу знаю я:
Жать, косить, коров доить,
В обе руки молотить.
Дождь пойдёт, сенцо подмочит,
Будет тятенька ругать.
Помоги-ка, мой хороший,
Мне зародец дометать.
Неужели, рóдный тятенька,
Я дочка не твоя?
Всю тяжёлую работушку
Свалили на меня.
Поработаю у батюшка
Ещё один годок
За суконный полушубочек,
За шёлковый платок.
Посей-ка, батюшка, ленку
В середнем поле, в уголку,
На мою долиночку,
На шёлкову шалиночку.
Сколько батьке ни работай,
Ему дом не наживёшь,
Свою силушку положишь,
Во чужи люди пойдёшь.
Разделил меня отец,
Дал корову, пять овец,
Чёрненьку телушечку
Да маленьку избушечку.
Не гляди, мама, в окошко,
Тебе совестно глядеть:
Все подружки нарядившись,
А мне нечего надеть.
Девушка и её родители
Пожалей, родима матушка,
Хоть маленьких-то нас:
Мы повырастем-откатимся,
Как камушки, от вас.
Зеленеет, зеленеет
Во лужочках травонька.
Так никто не пожалеет,
Как родная мамонька.
Не ругай меня, мамаша,
Что люблю я Мишеньку.
На меня тоска напала,
Как роса на вишенку.
Захотелося мамаше
Моего дружка узнать.
Разойдитеся, подружки,
Дайте маме указать.
Я намоюсь, набелюсь,
Папаше в ножки поклонюсь:
Ты, папашенька, прости,
На гуляньице пусти.
Милые родители,
Какие непонятные:
По ночам гуляночки
Самые занятные.
Подержи, родимой тятенька,
Во строгости годок:
От красивых да молоденьких
Расстроился умок.
Не гляди, милой, на это,
Что худая из лица:
Мне-ка нынешнее лето
Нету воли от отца.
На тарелочке две вилочки,
Кусочек пирожка:
Побоялась рóдной маменьки
Попотчевать дружка.
Отворила бы окошечко,
Да петелька скрипит,
Пропустила бы милёночка,
Да батюшка не спит.
Хорошо нам с тобой, миленький,
На лавочке сидеть,
Каково родимой матушке
На нас с тобой смотреть?
Канарейка-пташица,
Ругат меня мамашица
За вольную за волюшку,
За дружка за Колюшку.
Меня маменька ругает
За дружка за милого.
Не отвечу рóдной маме
Слóвечка единого.
Меня дома укоряли
За столом, за ужином.
Я заплакала, сказала:
Верно, это суженый.
Со крутого бережка
Сыплется земелюшка.
Меня за милого дружка
Ругает вся семеюшка.
Ты, папаша, золотце,
Не брани за молодца.
Если будешь ты бранить,
Буду крадучи любить.
Меня маменька ругала
В поле на полосыньке,
Она за чёрные глаза,
За русые волосыньки.
Зачем, маменька, ругаешь,
Что люблю я молодца?
Вспомни, мама дорогая,
Как любила ты отца.
Помни, мама, помни, мама,
Вспомни, мама, о себе:
Не была ли, мама, в девках,
Не ходил ли кто к тебе?
Попросила я у матушки
Резиновых калош.
«По тебе-то, по отчаянной,
Ременный кнут хорош!»
Маменька, не бей меня,
Милый высушил меня,
Высушил молоденьку,
Как ягодку смородинку.
Мне за милого дружка
Вчера попало ремешка,
Кнутика ремённого
За ягодку любовного.
Что же сделать, родна маменька,
Как ум-то молодой?
Сяду в маленькую лодочку,
Залью себя водой.
Меня били и бранили,
Говорили: «Брось любить!»
Я родителям ответила:
«По вашему не быть!»
Меня мамонька стегала
Тоненькой верёвочкой.
Хоть, родимые, убейте,
Не расстанусь с дролечкой.
Ах, мать, моя мать,
Перестань меня ругать:
Семерых любить не буду,
Одного не миновать.
Вы, родители-губители,
Губите заодно:
У меня и у милёночка
Задумано одно.
Отпустили пташку в поле,
А теперь хотят поймать.
Дали волю любить Колю,
А теперь хотят унять.
Режьте, режьте моё тело,
Пейте, пейте мою кровь,
Только с тем не разлучайте,
С кем горячая любовь.
Не давайте мне обедать,
Не давайте чаю пить,
Только дайте дозволенья
С дорогим поговорить.
Я надела чёрно платье,
Маменька заметила:
«Не тебя ли, дочка милая,
Измена встретила?»
Маменька, не охай-ка,
Сердечко не полохай-ка:
Без тебя наóхано,
Сердечко наполóхано.
Сидит мама на печи,
Я на западёночке.
Мама думат обо мне,
А я об милёночке.
Что, родители, глядите,
Маленьку не учите?
Когда вырасту больша,
С милёнком не разлучите.
Девушка и родители парня
В лакированных сапожках
Ко мне миленький ходил,
От родителей тихонько
Меня, девушку, любил.
Что ты, уточка, не плавашь,
Али крылышки болят?
Что, желанный, редко ходишь,
Али дома не велят?
Заведи, дружок, гулянку
Под окошечком своим:
Не понравлюсь ли я, девушка,
Родителям твоим?
Милый мой, твои родители
Желают ли меня?
Когда невест перебирают,
Вспоминают ли меня?
Дорогой мой, твою мамоньку
До крайности люблю:
Замуж выйду, кроме «мамоньки»
Никак не назову.
Меня бабы примечали
В поле на работушке.
У милёнковой-то матки
Больше всех заботушки.
Интересно было слушать,
Как ругает дролю мать:
Из угла в угол гоняет,
Не велит со мной гулять.
Дроле топнула родимая:
«Бойка, не надо в дом!»
А мы в смирную семеюшку
И сами не пойдём.
У залётки матка злая,
Злая, долгопятая.
Ты скажи, залётка, матке,
Чтобы пятки прятала.
Любовь матери!
После землетрясения в Японии, когда спасатели добрались до
развалин дома молодой женщины, они увидели ее тело через трещины. Её
поза была очень странной – она опустилась на колени, как молящийся
человек, ее тело было наклонено вперед, а руки что-то обхватывали.
Рухнувший дом повредил ей спину и голову.
С большим трудом, лидер
команды спасателей просунул руку через узкую щель в стене к телу
женщины. Он надеялся, что она еще жива. Тем не менее, ее холодное тело,
говорило о том, что она скончалась. Вместе с остальной командой он
покинул этот дом, чтобы исследовать следующее рухнувшее здание. Но
непреодолимая сила звала руководителя группы к дому погибшей женщины.
Снова, опустившись на колени, он просунул голову через узкие щели, чтобы
исследовать место под телом женщины. Вдруг он вскрикнул от волнения:
“Ребенок! Тут ребенок! “.
Вся команда тщательно убирала груды
обломков вокруг тела женщины. Под ней лежал 3-месячный мальчик,
завернутый в цветастое одеяло. Очевидно, что женщина пожертвовала собой
ради спасения сына. Когда дом рушился, она закрыла сына своим телом.
Маленький мальчик все еще мирно спал, когда руководитель команды взял
его на руки. Врач быстро прибыл, чтобы обследовать мальчика. Развернув
одеяло, он увидел сотовый телефон. На экране было текстовое сообщение:
“Если ты выживешь – помни, что я люблю тебя. “Этот сотовый телефон
переходил из рук в руки. Каждый, кто читал сообщение плакал. “Если ты
выживешь – помни, что я люблю тебя”. Такова любовь матери
Сектор Газа — Частушки текст песни
Текст Сектор Газа — Частушки, содержит много мата, поэтому если Вам нет 18, пожалуйста покиньте страницу. Частушки от Сектора Газа очень популярны среди фанатов, поэтому, если Вам нравится их творчество помогите распространить текст в соц сетях.
Сектор Газа Частушки текст
Первый куплет
Из-за леса выезжает
Конная милиция.
Становись-ка девки р*ком —
Будет репетиция!
Я приехала в колхоз
Имени Мичурина.
Так и знала отъ*бут
Словно сердце чуяло!
Мимо тещиного дома
Я без шуток не хожу.
То им х*р в забор просуну,
То им ж**у покажу!
Я на Севере была
Золото копала.
Если б не моя п*зд*,
С голоду пропала!
Припев
О-па, о-па, зеленая ограда,
Девки в**бли попа — так ему и надо!
Второй куплет
На мосту стоял прохожий
На еб*ну мать похожий.
Вдруг откуда ни возьмись
Появился в рот еб*сь!
Полюбила парня я,
Да оказался без х*я.
Да на х*я ж мне без х*я,
Когда с х*ем до х*я!
Как у нас на опушке
Соловей еб*т кукушку.
Только слышно на суку:
«Чирик, п**дык, х*як, ку-ку!»
Мы с миленком у метра
Целовались до утра.
Целовались бы еще,
Да болит вл*г*лищо!
Припев
О-па, о-па, зеленая ограда,
Девки в**бли попа — так ему и надо!
Третий куплет
А девки в озере купались,
Х*й резиновый нашли.
Целый день они еб*лись,
Даже в школу не пошли!
Мой миленок под забором
Х*й березовый нашел.
Примеряли всем народом —
Никому не подошел!
А из-за леса из-за гор
Показал мужик топор.
Но не просто показал:
Его к х*ю привязал!
Мы с миленком целовались,
Стоя у завалинки.
А я стояла и сс*ла
Ему на белы валенки!
Припев
О-па, о-па, срослась п*зда и ж*па!
Этого не может быть — промежуток должен быть!
Четвертый куплет
А Маньке цел*чку порвали,
Саньку в ж*пу вы*бли.
Опосля в рояль н*срали —
Чудно время провели!
Мы с миленочком *бл*сь
В сорокоградусный мороз.
Ж*па инеем покрылась,
Х*й стоял, как Дед Мороз!
Я с*с*ла давеча
У Сергея Савича.
Он на вид холененький,
А на вкус солененький!
Припев
О-па, о-па, зеленая ограда,
Девки в**бли попа — так ему и надо!
Пятый куплет
Помидоры, помидоры,
Помидоры, овощи.
П*зда едет на кобыле,
Х*й на скорой помощи!
Полюбила х*й*бина
И повесила портрет.
А на утро поглядела:
Х*й висит, а бина нет!
Мы с приятелем вдвоем
Работали на дизеле.
Он лопух, и я лопух:
У нас теплушку сп*зд*ли!
Полюбила тракториста
И, как водится, дала.
Три недели с*ськи мыла
И соляркою сс*ла!
Припев
О-па, о-па, зеленая ограда,
Девки в**бли попа — так ему и надо!
Мне подруга дорогая передает по рации:
«Я без «Комбинации», как без м*нструации!»
Проголосуй за текст «Сектор Газа — Частушки»
Если Вам понравился текст «Частушки» от Сектора Газа, обязательно делитесь с друзьями. Всем спасибо!
Книги онлайн
«Русские частушки»
Русские частушки
Русские частушки
Работа в деревне и в городе
Женская доля
Война и солдатская служба
Политические частушки
Частушки советского времени
Жизнь после революции
Великая Отечественная война
Мирное время
Частушки про любовь
Народные анекдоты
Был в одной помещичьей деревне управляющий-немец, праздников наших не почитал и завсегда заставлял мужиков работать. Приходит к нему однажды староста и говорит: «Завтра у нас праздник, работать нельзя». – «Какой там праздник выдумал?» – «Да святого Николы, батюшка!» – «А где он? Покажь мне его!» Староста принес образ. «Ну, это доска! – говорит немец. – Мне она ничего не сделает, и сам буду работать, и вы не ленитесь». Вот мужики и придумали сыграть с немцем шутку; опять приходит к нему староста: «У нас, батюшка, завтра праздник». – «Какой праздник?» – «Да преподобного шерстня». – «А где он? По-кажь!» Староста привел его к старому дуплу, где шерстни водились: «Вот он!» Немец стал заглядывать в щели, а шерстни так и гудят! «Ишь, – говорит немец, – как песни-то распевает! Али водочки хлебнул? Ну, да я его не боюсь, все-таки прикажу работать». Пока немец рассуждал, шерстни вылетели и давай его жалить. «Ай-ай! – закричал он во всю мочь. – Право слово – не велю работать, и сам не стану; пускай мужики хоть всю неделю гуляют».
В некоем царстве поехал король по столичному городу покататься и в то время обронил с своей руки именной перстень. Тотчас же приказал он публиковать в газетах: кто найдет и доставит к нему перстень, тому будет большая награда деньгами. И посчастливилось найти тот перстень одному простому солдату. «Как теперь быть? – думает солдат. – Коли в полку объявить, то дело пойдет по начальству – от фельдфебеля к ротному, от ротного к батальонному, от батальонного командира к полковнику, а тот к бригадному: этак не скоро конца дождешься! Дай-ка я лучше пойду прямо к королю». Приходит во дворец; увидал его дежурный. «Ты зачем?» – «Я, – говорит, – королевский перстень нашел». – «Хорошо, братец! Я об тебе доложу королю, только с тем уговором: какую тебе даст король награду, из той награды половину мне». Солдат задумался: «Вот в кои-то веки счастье попалось, да и тем поделись! – Хорошо, – говорит дежурному, – только дайте расписку, что вам половина и мне половина». Дежурный дал расписку и доложил про него королю. Король похвалил солдата за находку: «Спасибо тебе, молодец! Я тебе пожалую за это две тысячи!» – «Нет, ваше королевское величество, это не солдатская награда; солдатская награда – двести палок». – «Дурак же ты!» – сказал король и велел принести палок. Стал солдат раздеваться, расстегнул пуговицы, и выпала у него расписка. «Это что за бумага?» – спросил король. «А это, государь, расписка, что из теперешней награды только половина моя, а другая следует дежурному». Король засмеялся, позвал дежурного и велел отсчитать ему сто палок. Вот по тому приказу и принялись угощать его палками; как скоро начали отсчитывать последний десяток, солдат подошел к королю и сказал: «Ваше величество, когда он такой жадный, что ему много надобно, то я, так и быть, жертвую ему и свою половину». – «Вишь какой добрый!» – сказал король и велел дать дежурному и другую сотню. С той награды дежурный еле на карачках домой дополз; а солдата отпустил король в чистую отставку и при отпуске пожаловал ему на жить-бытье три тысячи рублей.
Орал мужик в поле, выорал самоцветный камень. Идет домой, а навстречу ему сосед, такой стародревний. Показал ему камень: «Кому гож?» – «Неси, – говорит, – к царю». Понес; приходит во дворец и повстречал генерала. Поклонился ему до земли: «Батюшка! Доведи до царя». – «Зачем тебе нужно?» – «Несу из деревни подарок». – «Ну, мужичок, чем царь тебя наградит, отдай мне половину; а не хочешь – вовек не дойти тебе до царя». Мужик согласился. Вот генерал довел его до самого царя. «Благодарю, мужичок! – говорит царь. – Вот тебе в награду за то две тысячи рублей». Мужик пал на колени: «Не надо мне, царь-государь иной награды, кроме пятидесяти стежей в спину». Возжалел его царь и приказал дать ему пятьдесят стежей легонько. А мужик зачал считать; как дали двадцать пять, он и закричал: «Полно, будет с меня; другая половина посулена тому, что довел меня до вашего царского величества». Ну, того позвали и сполна отсчитали половину награды, как следовало; только он не рад был такой награде! Царь поблагодарил мужичка и подарил ему целых три тысячи.
Одна баба, ставя по праздникам свечку перед образом Георгия Победоносца, завсегда показывала змию кукиш: «Вот тебе, Егорий, свечка; а тебе шиш, окаянному!» Этим она так рассердила нечистого, что он не вытерпел; явился к ней во сне и стал стращать: «Ну уж попадись ты только ко мне в ад, натерпишься муки!» После того баба ставила по свечке и Егорию и змию. Люди и спрашивают, зачем она это делает? «Да как же, родимые! ведь незнамо еще куда попадешь: либо в рай, либо в ад!»
Одна глупая баба приехала на ярмарку купить образ Временной Пятницы.[32] Приходит в балаган к разносчику: «Дядюшка, покажи-ка мне образ Временной Пятницы!» Вместо того показывает он ей Егория Храброго. «Дядюшка! Да отчего же она, матушка, на коне?» – Экая ты, баба, дура! Оттого она и называется Временною, что иной раз пешком ходит, а временем на коне ездит. Вишь, конь-то так копытища и задирает!»
Шел солдат домой на побывку и забрел к одному мужику ночь ночевать. «Здравствуй, хозяин! Накорми и обогрей прохожего!»– «Ну что ж, садись за стол, гость будешь!» Солдат снял тесак да ранец, помолился образам и уселся за стол; а хозяин налил стакан горького и говорит: «Отгадай, служба, загадку – стакан вина поднесу; не отгадаешь – оплеуха тебе!» – «Изволь, сказывай загадку». – «А что значит чистота?» Солдат подумал-подумал и вымолвил: «Хлеб чист, значит он и чистота». Мужик хлоп его по щеке. «Что ж ты дерешься? Нас бьют да вину сказывают». – «Чистота, брат, кошка: завсегда умывается! А что значит благодать?» Солдат опять подумал-подумал и говорит: «Знамое дело, хлеб – благодать!» Мужик хлоп его в другой раз: «Врешь, брат, служба! Благодать – вода. Ну, вот тебе последняя загадка: что такое красота?» Солдат опять свое: «Хлеб, – говорит, – красота!» – «Врешь, служба; красота – огонь; вот тебе и еще оплеуха! Теперь полно, давай ужинать». Солдат ест да про себя думает: «Сроду таких оплеух не видал, и на службе царской того не было; постой же, я тебе и сам удружу; будешь меня помнить!» Поужинали и легли спать. Солдат выждал ни много, ни мало времечка; видит, что хозяева заснули, слез с полатей, поймал кошку, навязал ей на хвост пакли, паклю-то зажег да кошку на чердак погнал: бросилась она туда со всех четырех ног и заронила огонь в солому; вмиг загорелась изба, и пошло драть! Солдат наскоро оделся, подошел к хозяину и давай в спину толкать. «Что ты, служивый?» – «Прощай, хозяин! Иду в поход». – «Ступай с богом!» – «Да вот тебе на прощанье загадка: взяла чистота красоту, понесла на высоту: коли не ухватишь благодати, не будешь жить в хате! Отгадывай!» – сказал солдат и пошел со двора. Пока мужик ломал себе голову, что бы такое значили солдатские речи, загорелся потолок. «Воды! Воды!» – кричит хозяин, а воды-то в доме ни капли нет; так все и сгинуло. «Ну, правду солдат загадал: коли не ухватишь благодати, не будешь жить в хате!» Отольются кошке мышиные слезки!
В одном селе жил-был старик, да такой скупой, прижимистый! Как сядет за стол, нарежет хлеба, сидит да на снох посматривает: то на ту, то на другую, а сам ничего не ест. Вот, глядя на него, и снохи тоже поглазеют-поглазеют, да и полезут вон из-за стола голодные. А старик опосля, только что уйдут они по работам, втихомолку наестся, напьется и разляжется на печи сытехонек. Вот однова отпросилась меньшая сноха и пошла к своему отцу, к матери и стала жаловаться на свекра: «Такой-де лютый, ненавистный! Жить нельзя! Совсем есть не дает, все ругается: ненаеды вы этакие!» – «Хорошо, – говорит ей отец, – я приду к вам в гости, сам посмотрю ваши порядки». И погодя денек-другой пришел он к старику вечером. «Здорово, сват!» – «Здорово!» – «Я к тебе в гости; рад ли мне?» – «Рад не рад, делать нечего; садись, так и гость будешь!» – «Как моя дочушка живет, хорошо ли хлеб жует?» – «Ништо, живет себе!» – «Ну-ка, сватушка, соловья баснями не кормят; давай-ка поужинаем, легче говорить будет». Сели за стол; старик нарезал хлеба, сам не ест – сидит, все на снох глядит. «Эх, сват! – говорит гость. – Это не по-нашему; у нас нарезал хлеба да поел, еще нарезал – и то поел. Ну вы, бабы молодые, больше хлеба ешьте, здоровее будете!» После ужина стали спать укладываться. «Ты, сват, где ляжешь?» – спрашивает хозяин. «Я лягу на кутничке». – «Что ты! Я тут завсегда сплю», – говорит старик; вишь, в куте у него спрятаны были яйца, хлеб и молоко; ночью, как заснут в избе, он украдкою встанет и наестся вдоволь. Сват это дело заприметил. «Как хочешь, – говорит, – а я лягу на кутничке». Вот улеглися все спать. В самую как есть полночь старик ползком-ползком да прямо в залавок – скрип! А гость еще с вечера припас про него большой ремённый кнут; как вытянет свата раз, другой, третий – сам бьет да приговаривает: «Брысь, окаянная, брысь!» Пришлось старику не евши спать. Вот так-то прогостил сват у свата целых три дня и заставил на долго себя помнить. Проводил его старик, и с тех пор полно – перестал у снох во рту куски считать.
Доселева одинокий был Мартынко, задумал жениться и пошел свататься к попу; вот и сватает девку Устинью. Поп ему и бает: «Ой, Мартынко, отдал бы, да как станешь жить-то? Ведь Устя уросливая[33] такая!» Мартынко отвечает ему: «Батюшка! Я один, а с ней будем двое, не на кого будет сердиться, не с кем будет браниться». Поп согласился отдать Устю за Мартынка. Вот они и свенчались. Мартынко увез Устю к себе домой; она спрашивает: «Колиты осердишься, что делаешь?» Он сказал: «Когда осержусь, с воды пьян бываю!» Потом спросил Устю: «Аты, Устя, когда осердишься, что делаешь?» – «Коли я сердита, тогда стану сидеть на печи куглулицом и у кокошника козырек назад сделаю». На другой день утром уехал наш Мартынко на своей пегой кобыле пахать под вешну.[34] Устя после его настряпала шанег,[35] понесла к нему, кричит: «Мужик, иди есть!» Он как будто не слышит, пашет себе. Устя рассердилась, ушла домой, стряпню свою съела и села на печь к углу лицом. Мартынко как приехал домой, выпил два ковша воды, кадушку разбил; начал полезать на печь к жене, оборвался, пал к дверям избы на пол и захрапел. Жена тихонько слезла с печи, дверей отпереть не посмела, в окошко дров натаскала, истопила печку и настряпала для Мартынка. Он проснулся, она его напотчевала и созвала в гости к отцу. Вот Мартынко запряг свою пегую кобылу в сани – нужды нет, что весной! Поехали; дорогою кобыла-то у них не пошла, Мартынко прогнал ее и запряг свою Устю. Подъезжает к дому тестя: увидела попадья с дочерьми, что Устя Мартынка везет, выскочила встречать, взяли кто за гужи, кто за оглобли, пособляют Усте; а поп благодарит Мартынка, что так учит уросливых. Пришли в избу, Устя заказывает своим, чтобы воды нигде не было, а поили бы вином да пивом; сказывала: когда Мартынко воды напьется – беда сердит! На другой день как-то одна стряпка оставила в сенях ведро с водою; он и напился воды, задурел как пьяный, приказывает Усте запрягаться, а она дрожит да все попа просит, чтобы дал им своего бурка. Поп подарил им лошадь; Мартынко уехал с Устей домой, и теперь они живут да хлеб жуют, а Устя поди-кось какая послушная стала!
Жил-был мужик Иван да жена Арина. Послал он ее в поле рожь жать. Вот Арина пришла на полосу, выжала такое местечко, чтоб можно было одной улечься; улеглась, выспалась хорошенько и отправилась домой, будто и впрямь потрудилась-поработала. «Что, жена, – спрашивает муж, – много ли сегодня выжала?» – «Слава тебе господи, одно местечко выжала». – «Ну, это хорошо! – думает мужик. – Одна полоса, значит, покончена». На другой день опять пошла Арина в поле, выжала местечко и проспала до вечера; и на третий день – то же самое, и на четвертый – то же самое; так всю неделю и проволочила. Пора, думает мужик, за снопами в поле ехать; приезжает – а рожь стоит вся нежатая; кое-где, кое-где выжато местечками, да и то такими, что только человеку улечься. Стал жену искать и видит: лежит она на одном местечке да так-то храпит! Мужик сейчас домой, захватил ножницы, патоки и пуху; воротился на жниву, остриг свою бабу наголо, вымазал ей голову патокой и осыпал пухом; сделал все это и воротился на деревню. Вот Арина спала-спала, да, наконец, и проснулась; хватилась рукой за голову и говорит сама себе: «Чтой-то попритчилось! Кажись, я – Арина, а голова не моя! Пойду домой: коли собака залает, так я, значит, – не Арина». Пришла на деревню прямо к своей избе и спрашивает под окошком: «Что, ваша Арина дома?» Муж смекнул и говорит ей: «Дома!» Тут вылезла из-под ворот собака, не признала хозяйки и бросилась на нее словно на чужую; так за полы и хватает. Арина бегом да бегом, как бы только живой от своего дома уйти! И пошла она бродить по́ полю; целые сутки ничего не пила, не ела. После того мужик сжалился, простил ее, и с той поры стала Арина жать бесхитростно.
Повез мужик в город три четверти ржи продавать. Подъезжает к заставе. Обступили его мошенники: «Стой! Как тебя зовут?» – «Егором, родимые!» – «Эх, брат! Недавно у нас четыре Егора церковь обокрали; троих-то нашли, а четвертого всё ищут! Смотри ж, коли где тебя спросят: как зовут? – говори: без четверти Егор; а не то свяжут да в тюрьму посадят». – «Спасибо, родимые, спасибо, что научили!» Приехал мужик на подворье, хватился, а четверти ржи как не бывало! На заставе стащили.
Давно было. Не стало на селе попа. Согласились мужики избрать попа миром, выбрали и пошли к дяде Пахому. «Пахом, – говорят ему, – а Пахом! Будь ты у нас на селе попом». Пахом и стал попом, да то беда: ни службы не знает, ни петь, ни читать не умеет. Вот однажды собрались миряне в церковь, а в тот день был большой у бога праздник. Пахом выносит книгу и спрашивает: «Православные! Знаете ли вы эту книгу?» – «Знаем, батька, знаем. Еще покойный поп все, бывало, ее читал». – «Ну, коли знаете, нечего вам ее и читать». Выносит другую: «Православные! А эту книгу знаете?» – «Нет, батька, этой не знаем». – «Ну, так что ж вам ее и читать!»
У одной бабы был муж глухой. Раз как-то вздумалось ей приласкаться к мужу. Вот она и говорит ему: «Ох ты, моя защита и оборона!» – «Как, я ощипана ворона? Ах ты, такая-сякая!» – и отколотил жену. «Что ты, глухой черт! – закричала баба. – Разбойник, обидчик этакой!» – «Вот давно бы так!» – сказал муж.
Пришла в кабак баба и спрашивает о своем муже: «Не был ли здесь мой пьяница?» – «Был». – «Ах, подлец, ах, разбойник! На сколько он выпил?» – «На пятак». – «Ну так давай мне на гривну».
«Куда, добрый человек, идешь?» – «Да вон в соседнюю деревню». – «Что ж, там родня у тебя?» – «Да из нашей деревни отдана туда девка замуж». – «Так зачем же ты идешь?» – «Да либо пива напиться, либо подраться».
Мужик стащил в лавке куль пшеничной муки; захотелось к празднику гостей зазвать, пирогами попотчевать. Принес домой муку, да и задумался: «Жена! – говорит он своей бабе. – Муки-то я украл, да боюсь – узнают, спросят: отколь ты взял такую белую муку?» – «Не кручинься, мой кормилец, я испеку из нее такие пироги, что гости ни за что не отличат от аржаных».
Бедный мужик, идучи по чистому полю, увидал под кустом зайца, обрадовался и говорит: «Вот когда заживу домком-то! Возьму этого зайца, убью плетью да продам за четыре алтына, на те деньги куплю свинушку, она принесет мне двенадцать поросёночков; поросятки вырастут, принесут еще по двенадцати; я всех приколю, амбар мяса накоплю; мясо продам, а на денежки дом заведу да сам оженюсь; жена-то родит мне двух сыновей Ваську да Ваньку. Детки станут пашню пахать, а я буду под окном сидеть да порядки давать: эй вы, ребятки, крикну, Васька да Ванька, шибко людей на работу не понуждайте, видно, сами бедно не живали!» Да так-то громко крикнул мужик, что заяц испугался и убежал, а дом со всем богатством, с женой и с детьми пропал!
Пошел солдат в отпуск; шел-шел, много верст ногами измерил, и добрался к вечеру до одной деревушки. Время было осеннее: то дождем поливало, а тут изморозь пошла. Солдат крепко измочился и весь иззяб; остановился у одной избы, постучался в окно и просится ночевать! «Кто там?» – спрашивает хозяин. «Солдат». – «Откуда тебя черти принесли? Ступай туда, откуда пришел». Постучался солдат у другой и у третьей избы, всю деревню обошел – нигде не пускают; приходится на улице мерзнуть! Увидал он – на другом краю стоит еще избушка, пошел туда и говорит: «Эй, хозяин, пусти на ночь кости обогреть!» – «Пожалуй, пущу, только с тем уговором, чтобы ты всю ночь сказывал нам сказки». – «Хорошо, – говорит солдат, – я стану сказывать, только чтоб никто мне не поперечил; а коли кто хоть едино слово промолвит, так уж не пог-невись – тому и сказки рассказывать до белого дня». – «Ладно, ладно, служивый!» Вот поужинали и улеглись на ночь: хозяин с солдатом на лавках, хозяйка на печке, а работник под печкою. «Ну, – сказал солдат, – теперь слушайте, начинается моя сказка: как у вас, хозяин, на деревне мужики всё живут дураки! Как у вас, хозяин, на деревне мужики всё живут дураки!» И пошел твердить одно и то же, разов сто уж повторил! Мужик слушал-слушал, разобиделся и не вытерпел: «Послушай, служивый! Ведь ты и меня заодно ругаешь, не я ль тебя в избу пустил?» Солдат вскочил с лавки, хлоп хозяина по уху: «Мое дело было сказывать, твое – слушать да молчать!» Пристал к нему вплотную; ничем не отвяжешься! «Полно, служивый! – говорит хозяин. – Ложись с богом. Я сам тебе стану сказку сказывать». Солдат улегся, а мужик начал: «Дурак будет тот, кто тебя, служивый, вперед пустит к себе ночевать; а я больше никогда не пущу! Дурак будет тот, кто тебя, служивый, вперед пустит к себе ночевать; а я больше никогда не пущу!» Разов сто повторил он эти речи; на ту пору проснулась на печи хозяйка, слышит, что в избе все еще бормочут, и говорит: «Полно вам болтать, скоро свет, а вы всё не спите!» Мужик с солдатом вскочили и пристали к старухе: «Как ты смела перебить нашу сказку? Теперь сама рассказывай!» Нечего делать, начала старуха: «Какой, – говорит, – хозяин подлец, такого ж подлеца и ночлежника пустил! Какой хозяин подлец, такого ж подлеца и ночлежника пустил!» Твердила, твердила; вот услыхал работник и отозвался под печкою: «Будет вам толковать; из пустого в порожнее переливать; добрые люди давно спят!» Тут все трое, и солдат и хозяин с хозяйкою, уцепились за работника: говори-де нам сказку! Работник начал: «Как не спали мы с вечера, так и не спать нам и до свету; скоро надо на работу идти! Как не спали мы с вечера, так не спать нам и до свету; скоро надо на работу идти!» И говорил он эти речи до самого света. Поутру собрался солдат в дорогу: «Прощай, хозяин!» – «Ну те к бесу!»
У мужика в сенях висел кусок сала. Один солдат взобрался на чердак; другой вошел в избу: «Здравствуй, бабушка! Скажи, пожалуйста, как у вас звонят?» – «Неужли ж ты не слыхивал?» – «Не доводилось, бабушка!» – «У нас звонят: тень-бом! тень-бом!» – «А у нас: тини-тини, по-тя-ги-вай, на сто-ро-ну по-гля-дывай!» – «Хорошо и этак!» – говорит баба. Ну, пока один звонил, другой (солдат) сало стащил.
Дело было весною. Вынесли бабы холсты белить. «Ну, – говорят, – теперь надо смотреть да смотреть, как бы кто холстов не стибрил!» – «У меня все будет цело! – стала похваляться одна старушка. – Кто к моим холстам только руку протянет, тот с места не встанет!» Похвальные речи завсегда гнилы; старуха-то выдавала себя за колдунью, а какая колдунья! Бывало, у людей кровь заговаривает, а у себя и соплей утереть не сможет. Вот разостлала она по́ полю холсты и уселась сторожить. Проходили мимо двое солдат, и вздумали поживиться чужим добром. «Слушай, товарищ! – говорит один. – Ты залезь в кусты, да смотри не зевай, а я пойду, стану с бабой лясы точить». Сказано – сделано. Подошел солдат к старухе: «Здравствуй, баушка!» – «Здорово, батюшка! Куда тебя господь несет?» – «Иду к начальству за тем, за сем, больше незачем». – «И-и, родимый, служба-то ваша куды мудрена!» – «А я, баушка, к тебе с запросом; вижу: ты – человек бывалый! Разреши-ка наш солдатский спор. Товарищи мои говорят, что в вашей стороне совсем не так звонят, как у нас; а я говорю, что все равно». – «Вестимо, все равно; небось и у вас колокола-то медные!» – «То-то! Прозвони-ка, баушка, по-вашему». – «По-нашему: тинь-тинь-тинь! дон-дон! тинь-тинь-тинь! дон-дон!» – «Не много разницы! У нас, баушка, звонят пореже». Тут солдат махнул своему товарищу рукою и зазвонил: «Тини-тини, потягивай, тини-тини, потягивай!» Старуха и рот разинула; пока она слушала, другой солдат стянул холст – и был таков! «Ну, служивый, – говорит старуха, а сама так и заливается со смеху, – звоны-то ваши куда чудны! Досыта насмеешься!» – «А вот ужо – так досыта наплачешься! Прощай, баушка!» – «С богом, родимый!» Вечером стали бабы холсты считать; у старухи нет одного. Заплакала она горькими слезами, и наплакалась досыта: правду сказал солдат!
Повез бедный мужичок дрова продавать. Встречает его богатый да чванный. «Эй, постой! Что на базар везешь?» – «Солому». – «Врешь, дурак! Какая солома – этой дрова!» – «Ну, коли сам видишь, так неча и спрашивать! У тебя глаза не вылезли!» Сказал бедный и поехал своей дорогой. На другой день идет богатый да чванный по улице с приятелем. «Так и так, – рассказывает ему, – разобидел меня бедный мужичишка!» А бедный как тут – едет опять навстречу. «Вот он – вчерашний мужик-то!» – говорит богатый. «Нет, врешь! – отвечает ему бедный. – Я не вчерашний: скоро сорок лет стукнет, как я живу на белом свете».
Шли проселком нищие – старик да старуха; стали подходить к деревне. Старик говорит: «Я здесь молока попрошу!» Старуха в ответ: «А я в молоко хлеба накрошу!» Старик ухватил старуху и давай бить да приговаривать: «Не кроши в молоко хлеба, не то прокиснет, не кроши в молоко хлеба, не то прокиснет!» Пришли в деревню, а молока никто не дал.
Старуха-мать ругала мальчишку, чтоб он не ходил на реку купаться: «Ну, курвин сын, смотри, коль утонешь, так и домой не ходи!»
Основные источники
А.Н.Афанасьев. Народные русские сказки. В 3 т., М., 1984–1985.
Е. Н. Елеонская. Сборник великорусских частушек, М., 1914.
Д. К. Зеленин. Песни деревенской молодежи, Вятка, 1903.
В. Князев. Жизнь молодой деревни. Частушки-коротушки С.-Петербургской губернии. Спб. 1913.
Колхозные частушки. Красноярск, 1937.
Колхозные частушки. Куйбышев, 1935.
Под гармошку. Тысяча частушек, М. – Л. 1927.
В.И.Симаков. Частушки про войну, немцев, австрийцев, Вильгельма, казаков, монополию, рекрутчину, любовные и т. д., Петроград, 1915.
Тамбовский фольклор. Тамбов, 1941.
Частушки. Вологда, 1952.
В сборник вошли частушки, опубликованные в центральных и областных журналах, альманахах, газетах с 1889 по 1954 годы.
Примечания
Суслон – снопы, поставленные в поле для просушки.
Дроля («забава», «забавница», «залетка», «комора», «кровиночка», «матаня», «приятка», «ягодиночка») – милый, милая.
Земел ьник – владевший землей.
Ярус – здесь: бечева с крючками на поводках для ловли трески.
При погодушке – во время шторма.
Тура и Ис – реки на Урале.
Зимовой – крестьянин-охотник, работавший зимой на заводе.
Морхи («моршонки») – изношенная, рваная одежда.
Киса – здесь: мешок из шкуры нерпы, который носят на лямках за плечами.
Нерповать – охотиться за нерпой.
Трещинный промысел – промысел рыб тресковой породы у Мурманского берега.
Из деревни Поозерье.
Акинфий Демидов (1678–1745) – известный уральский горнопромышленник.
Зимогор – бродяга, не имеющий постоянного заработка.
На Морозовской мануфактуре.
Шуралá – поселок золотоискателей на Урале.
Щегерь (от слова «штейгер») – мастер, ведающий рудничными работами.
После проведения в конце 60-х годов железной дороги от Москвы до Кинешмы город Суздаль утратил свое промышленное значение. Взамен этого возросла роль Иваново-Вознесенска, Шуи и Вичуги.
Казачиха – годовая работница по найму.
Беседа (на севере) – праздничное сборище девушек и молодых женщин.
Кубышка (пряжи) – клубок.
В старинных свадебных обрядах невеста причитала, ударяя руками о стол.
Новинка (новь) – целинная земля.
Пожня («поженка») – покос.
Лядина – низкое, болотистое место.
Становина – нижняя часть женской рубахи.
«Пятница именуется Временною, потому что день св. Параскевы, 28 октября, временно приходится в пятое» («Русские простонародные праздники» И. Снегирева, I,188).
Оглавление
Копирование материалов сайта www.4italka.ru
допускается только с письменного разрешения
администрации сайта.