меня имеет отчим каждый день
«Отчим приходил ко мне по ночам, даже когда мама была дома»: история о том, как выжить в плену домашнего насилия
Елене И. (имя изменено) 30 лет. Она замужем, счастлива, воспитывает 7-летнюю дочь. Супруг Лены души не чает в ребенке. На их игры, объятия женщина смотрит с нескрываемой нежностью. Ведь в ее жизни объятия с отцом были другими. Она до сих пор не может вспоминать дни, когда мама работала, и ночи, когда она боялась засыпать. Долгие годы она боялась оставаться наедине с отчимом, который испытывал к школьнице совсем не родительские чувства.
Обычная семья. Мама была одна, когда родилась Лена. Биологический отец и слышать не хотел о ребенке. Когда девочке исполнился год, ее мама познакомилась с другим мужчиной.
Другое отчество. О том, что Иван (имя изменено) не родной отец, Лена узнала, когда ей исполнилось 12 лет. Сильно ее это не расстроило. Удивило — да. Но ни боли, ни сожаления не было.
Бессонные ночи. После этого случая Иван долго не проявлял себя. Спустя полгода все началось вновь. Он начал подглядывать за Леной в ванной, оказывать нездоровое внимание школьным подругам девочки, которые приходили в гости.
Однажды ночью я почувствовала на своем теле его руки. Ночью, когда мама была дома, он пришел и начал меня лапать! Я его оттолкнула, заревела и опять не сказала обо всем маме. Потом я долго не могла спать по ночам. Читала до утра, пока книжка не падала на меня. Спала во время уроков. Домой не шла, если мамы не было дома. Он еще лез ко мне. Не раз. К счастью, я всегда давала отпор. Но жизнь казалась адом: я боялась дома мыться, боялась повернуться к нему спиной, остаться с ним наедине. До сих пор удивляюсь, что я продолжала называть его «папа».
Долгая обида. Спустя несколько месяцев Лена все же рассказала обо всем матери. Она была в шоке. Плакала, обнимала дочку. Но от мужа не ушла. Бросила Ивана спустя три года. Лена признается, что обиду на маму держала в себе долго. Обиду и непонимание. Впрочем, она простила ее уже давно. И отца, если его можно так назвать. Общение с Иваном женщина свела к минимуму. Свою дочь Лена с «дедушкой» не знакомит. И для себя женщина решила: если вдруг так выйдет, что они с супругом разойдутся, второго «папу» для дочери она в семью не приведет.
Кризисный психолог, психотерапевт Артем Скобелкин:
Этой женщине очень повезло с тем, что сейчас она находится в счастливых взаимоотношениях с любящим и любимым супругом. К сожалению, чаще всего у девочек, столкнувшихся с подобными отвратительными действиями со стороны так называемых «мужчин», вместо образа достойного отца и мужа неотвратимо возникает изувеченный образ мужчины как «грязного потребителя», а себя – как использованной и обязательно в этом виноватой «вещи». И почти всегда это негативно влияет на вариант выбора такой девушкой «своего» мужчины в будущем, так как каждый раз девушка с подобной «травмой» выбирает или почти садиста, или изначально ни на что не годного, безвольного человека мужского пола. Потому-то и необходимы не только «кризисные центры» и анонимные телефоны доверия для детей и подростков, но и резкое ужесточение наказаний за стопроцентно доказанное преступление подобного рода.
«Потерпи ради детей. У ребенка должен быть отец», – так часто говорят женщинам, у которых есть проблемы в семье. Даже когда бьет и насилует муж. Но что значит на самом деле «сохранить семью ради ребенка»? Что говорят по этому поводу сами дети? Аня, Оксана и Наташа с ужасом вспоминают детство. Их истории рассказывает журнал «Имена».
Они росли в семьях, где папа бил маму, где отчим приставал к падчерице, где младший брат истязал сестру. Они не знали, куда обращаться, где искать помощи и как объяснить взрослым, что там, где сильный обижает слабого, нет семьи.
«По телефону доверия сказали, чтобы я не вмешивалась в дела родителей»
– Папа бил маму, – начинает свой рассказ Аня (имя изменено по просьбе героини). – Это происходило все детство. Острее всего помню, когда у меня был переходный возраст – 11–13 лет. Агрессия проявлялась, когда папа выпивал. Он никогда не был алкоголиком, но раз в неделю после работы мог себе позволить. Начинал с банального: «Почему носки мои лежат не там, где я их положил, а постираны и лежат в другом месте?» Находил зацепку. Шел на кухню, где была по вечерам мама. Мог разбить чашку. Такое устрашение – сейчас я тебя поколочу. Потом он закрывал дверь, и я слышала, как он ее бьет. Пыталась зайти внутрь. Когда у меня получалось, становилась между ними. Говорила: «Папа, остановись! Папа, не трогай! Папочка, папочка». Его как-то гладила. Даже в нем злом пыталась увидеть человека и понять, что ему болит. Иногда он успокаивался. Если нет – все заканчивалось синяками. Попадало и мне.
Он бил маму в основном по голове. И толкал – кухня была не очень большая – ее в стену. Часто меня брал за шиворот и выкидывал в коридор.
Когда он был сильно пьяный, мы с мамой связывали его веревками. Боялись, что сядет за руль: он тянулся водить, как выпьет. Если нам удавалось его связать, мы оставались дома. Не удавалось – уходили к соседям или к маминой сестре. Ее муж тоже бил. Интересно, что, когда мы приходили к ним прятаться от папы и муж тети был дома, он нас жалел и говорил: «Да, оставайтесь ночевать, какой ужас». А когда он их бил, они приходили к нам, и уже мой папа говорил: «Ох, какой нехороший Валерка». Такая смена ролей – от спасителя к насильнику.
Как-то раз я сломала ногу на танцах и ходила в гипсе, на костылях. Когда была очередная драка, мы выскочили с мамой и поехали ночевать к тете. На следующий день мама пошла на работу, а я вернулась домой. Нашла где-то номер горячей линии исполкома и позвонила, чтобы узнать, что делать в такой ситуации. Телефон был сдвоенный, и, пока я говорила, папа слушал. Потом ворвался в комнату, положил трубку, поднял меня за майку и кинул в стенку. Убежать я не могла – нога была сломана. Майка порвалась.
Тетечка из исполкома за эти пару минут сказала мне, что не надо лезть в отношения родителей, все будет хорошо, они сами разберутся. Повторила несколько раз, что я никуда не могу обратиться и что надо мирно решать вопрос.
Когда мама пришла, я ей рассказала. Она пошла разговаривать с папой. И он ее побил. А потом успокоился. Сидел, зашивал мою майку и плакал. Говорил, что так больше делать не будет.
Помню, мама всегда вызывала милицию. Заявлений не писала. Ей и не предлагали никогда. Только пальчиком папе грозили: «Мужчина, успокойтесь». И папа успокаивался. Где-то на месяц.
Мама всегда говорила: единственное, что мы можем сделать, – не жить с ним. Что надо продавать квартиру. И не жить. Но у нас не было денег, чтобы разъехаться. Мама работала в школе.
О том, что происходит, знали многие. Хотя мама только один раз пришла на работу с фингалом. Обычно синяков не оставалось – отец умел так бить. Соседи и родственники могли принять нас на ночь. Но о том, что можно получить психологическую помощь и помощь юриста, речи не шло. Я считала, что это нормально. Это часть жизни. Надо просто уметь как-то выкрутиться. Двух моих одноклассниц били отцы. Тетю бил муж. Это было повсюду. И если милиция видела и ничего не делала… Что могли сделать мы?
Когда мне исполнилось 15, папа перестал пить и распускать руки. А потом мама наконец осуществила мечту – мы разъехались. Договорилась с папой продать жилье и на эти деньги купили нам квартиру в Минске (у папы осталась квартира от родителей).
Мы сейчас очень редко общаемся. Он до сих пор чувствует себя виноватым. Самое важное, когда я была маленькая, он дал мне почувствовать себя беззащитной. Что я ничего не могу сделать. И я решила, когда вырасту, сделать так, чтобы сильный никогда не издевался над слабыми.
Я не видела его два года. Подвела к стенду. Попросила почитать. И он сказал мне тогда: «Прости за все». Это был первый раз за 15 лет, когда он нашел в себе силы извиниться. И это был первый раз, когда мы об этом поговорили.
«Я знала: если обращусь в милицию, от меня отвернутся все»
– У нас большая семья, – говорит Оксана (имя изменено по просьбе героини). – Пятеро детей. Старшие брат и сестра жили с маминой мамой. Еще одна сестра (на два года меня старше) – с папиной мамой. Я и мой младший брат – с родителями.
Папа меня любил. Но пил. То ли от одиночества, то ли от тяжелого детства – его маленьким мама била до потери сознания. Пил он много, не работал, только изредка снимался в массовке. Когда ему не хватало денег, продавал наши вещи.
Из-за такого поведения мама стала с ним ругаться. Она работала с утра до вечера, пыталась прокормить семью, а тут он выносит деньги. Скандалы были страшные. Я была маленькой и очень пугалась. Бил он ее, только когда мы не видели. Зато постоянно хватал ножи и размахивал, кричал, что маму убьет.
Каждый раз я брала с родителей обещание, что они не будут ругаться. Каждый день они его нарушали. Когда у меня был день рождения, 9 лет, я попросила у мамы вместо подарка купить папе выпить – он бы тогда успокоился, и в доме бы стало спокойно.
Мне было очень жалко папу. Но я боялась, что он убьет маму, и часто желала ему смерти.
Из-за постоянных стрессов у меня часто случались истерики. Бабушка (та самая, что била папу в детстве) забрала меня к себе. Я жила у нее с пятого по девятый класс. Она была очень заботливая, кормила хорошими продуктами. Но иногда ее накрывали приступы ярости. Если я не слушалась, она говорила: «Ты будешь умываться кровью!» Могла ударить учебником по голове или схватить за волосы и швырнуть в батарею. Очень похожа на бабушку из книги «Похороните меня за плинтусом».
Папа вскоре умер от алкоголизма. А бабушка стала много болеть. Я переехала назад к маме и младшему брату. Очень скоро он стал меня избивать. Пошел по стопам отца. Оно и понятно – он другого отношения к женщине не видел и думает, что бить – это норма. Когда я бежала к трубке, чтобы позвонить в милицию, он хватал меня за волосы и тащил по полу, кидал на подушку. Душил подушкой. Руками. Поясом от халата. Пару раз приходили на крики соседи, но потом он стал отбирать у меня мобильный телефон и ключи, запирал дверь и уходил, чтобы я никуда не вышла и никому не могла открыть.
Мама была на его стороне. Считала, я его провоцирую тем, что не могу дать отпор. Говорила: «Успокойся, дети все дерутся!» Но мы уже не были детьми: мне было 20 лет, ему – 18. Он бил меня кулаком в глаз, в нос, выворачивал руки. Однокурсница однажды сказала: «Мне кажется, тебя кто-то бьет». А я придумала байку, что я лунатик, ночами хожу по дому и бьюсь лицом в дверные проемы. Или говорила, что у меня тонкая кожа.
Звонить в милицию я перестала. Подумала, он все-таки мой родной брат. Вспоминала, как ухаживала за ним маленьким. А еще я понимала, что, если снова обращусь в милицию, от меня отвернутся все.
Я ушла жить к старшим сестре и брату, в квартиру другой бабушки. С сестрой в одной комнате жил ее муж. Он оказался алкоголиком и агрессором. Когда сестры не было дома, он пил очень сильно. Становится неадекватным. Приходил ко мне, хватал, сажал к себе в кресло и не давал уйти. А наутро делал вид, что ничего не произошло. Я поняла, что так продолжаться не может. Чудом через интернет вышла на «Радиславу» и попала в «Убежище».
С девяти лет я кусала себя. Потом рвала волосы. В 16 лет начала себя резать и не заметила, как это стало привычкой. В «Убежище» психологи помогают мне справиться с самоагрессией. И еще стать самостоятельной. Я уже нашла временное жилье и работаю медсестрой в стоматологической клинике. Учусь на психолога и заканчиваю курсы татуировки. Хожу на английский и учусь рисовать – все эти курсы я нашла через «Убежище». Там меня очень поддерживают и помогают развиваться. И я наконец чувствую себя живой и нужной.
Недавно я написала ей, что делал со мной ее муж. Она прочитала сообщение, но ничего не ответила.
«Ко мне приставал отчим, а мама не хотела ничего слушать»
– Мои родители развелись, когда мне было шесть, – вспоминает Наташа. – Очень быстро появился Андрей. Сначала я его даже называла папой – отношения были очень хорошие. Все началось, когда мама родила второго ребенка, а Андрей начал немножко выпивать. Мне было 12 лет.
Однажды к нам в гости приехали родственники. Их поселили в мою комнату, а я легла спать с мамой и отчимом. Мама лежала посередине. Ночью он перелез через нее, и я почувствовала, что он меня трогает. Я сначала не поняла, что происходит. Подумала, может с мамой перепутал. А он полез по ноге, по сиськам, под ночнушку. Я подорвалась и убежала в туалет. Просидела там до утра.
Я думала о том, что нужно сказать маме. Но, как многие дети, не сказала. Боялась, что не поверит. И вообще: вдруг показалось? Промолчала. Перестала называть его папой.
Родственники уехали. Но все стало повторяться: он приходил ко мне в комнату, всегда пьяный, ложился возле кровати и своей мерзкой лапой залазил под одеяло и начинал меня трогать. Я бежала в туалет. Он уходил. Правильно было бы пнуть его, закричать, разбудить маму, чтобы она увидела. Но я этого не делала. Не знаю почему. Просто какой-то психологический блок был. Все, чего хотелось, – убежать.
Я росла. Это была катастрофа. Думала: «Господи, сделай, пожалуйста, чтобы у меня больше никогда не росла грудь!» Было так страшно! Вся эта «женскость». Думала, чем больше развиваюсь, тем больше этот ублюдок будет меня лапать. Домолилась (смеется) – в какой-то момент мое женское развитие заморозилось и осталось на уровне 12 лет. Вплоть до моего 19-летия.
Я начала уходить к друзьям и тете. Когда оставалась дома, все повторялось. Через какое-то время мой сон стал настолько чутким, что я просыпалась и вскакивала, стоило ему подойти к двери. Тогда он перестал приходить.
Чем старше я становилась, тем больше мы ругались с отчимом. Я решила рассказать обо всем маме. Она ответила, что я все придумала, чтобы испортить ее отношения с отчимом. Это у меня до сих пор в голове не укладывается. Стало совсем плохо.
Пока мы молчим и считаем, что это нормально, пока вбиваем в головы девочек, что главное – сохранить семью, такие истории будут восприниматься как данность.
Я поступила в соседний город в университет на платное. Подрабатывала, чтобы были деньги на проезд. Отец дал половину денег на обучение, и еще половину должны были дать мама и отчим. Но отчим не захотел, и меня отчислили за неуплату.
Почему мама ничего не делала? К тому моменту отчим ее уже основательно споил. Она до сих пор пьет. А еще у нее был какой-то психологический блок. Однажды я сказала: «Мама, смотри, меня отчислили из университета, меня лапал твой муж, я прогуливала школу, у меня нет денег на зимнюю одежду». Сказала ей правду. И от осознания у нее случился приступ, она упала на пол и потеряла сознание.
Был январь. Я шла по улице в этих осенних сапогах и понимала, что терять мне нечего. Что надо уезжать хоть в Антарктиду – везде будет лучше, чем здесь. Я села на поезд и уехала к папе. И пока ехала, кажется, переродилась. Обнуление! Ты на новом месте, где никто не знает, что тебя обижали одноклассники, что у тебя никогда не было отношений с парнями, что мама алкашка и отчим так себе вообще человек, что ты живешь в бичовнике. Ничего! Ты можешь себя вылепить как хочешь. Эти четыре года в новом университете я была дерзкой, высокомерной, создала такой образ-наоборот. Тогда это мне было нужно, чтобы поверить в себя. Теперь, когда у меня отличная работа, прекрасный муж, друзья, я могу позволить себе быть собой – спокойной, доброй, ранимой. Одно я знаю точно: в то место я больше никогда не вернусь.
Отчим получил по заслугам. Он сдох от алкоголизма, мучительно. Панкреатит. Сгорел буквально за несколько дней. Лежал и чувствовал, как постепенно отказывали органы – печень, почки, – и нет человека. Царствие ему небесное.
– Женщине часто говорят: «Потерпи, сохрани семью ради детей. Пусть у ребенка будет хоть какой, но отец». Это очень плохо, – объясняет детский психолог «Убежища» Елена Кожакина. – Да, есть те, для кого стрессы – это ступень роста. Но такие дети – исключения. Большинство ломаются, живут по образу и подобию родителей.
Что делать ребенку? В идеале собрать взрослых, которым он доверяет (тетя, соседка, сестра, подруга), и обязательно маму, и спросить, замечают ли они, что происходит. Часто мама блокирует то, что не хочет видеть, – ей самой нужна помощь. Важно понимать, что «Убежище» – это осознанный выбор женщины. Но ребенок может обратиться на горячую линию.
Общенациональная горячая линия для пострадавших от домашнего насилия: 8 801 100 8 801.
Телефон экстренной помощи для размещения в Убежище (круглосуточно): +375 29 610 83 55.
Психологи с ним пообщаются и через ребенка постараются связаться с мамой. Если женщина не захочет приходить к нам, мы можем направить ребенка к другим взрослым, к педагогам, психологам и в социально-педагогические центры в зависимости от района, где проживает ребенок.
Мы всегда говорим, что не надо бояться вызывать милицию и писать заявление. Да, семью могут поставить в СОП (социально опасное положение). В тех случаях, где будут для этого основания. Что это чаще всего? Антисанитария, ненадлежащие условия, отсутствие предметов первой необходимости, скандалы и прочее. Устранить эти критерии, оставаясь в одном доме с агрессором, невозможно. Но, когда мама с ребенком попадают в «Убежище», все факторы «опасного положения» устраняются. А значит, женщина и ее дети в безопасности.
За последние три года в «Убежище» проживало 365 человек, 146 из них – дети. По статистике только 4% женщин после «Убежища» возвращаются к агрессору. И все они повторно обращаются в «Убежище».
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Иллюстрации: Лилия Худик, Имена.
Следствие чего? Того что все мужчины насильники и воспитывались как насильники?)))
Никто алкоголем побои не оправдывает, читайте внимательно. Алкоголь депрессант, от его употребления люди становятся злее, тупее, хуже справляются с бытовым стрессом. Он имеет доказанный вред для психики человека.
Вы как-то всё переводите в позицию жертвы, а вам пишут про то что надо выделить для продажи алкоголя определенные магазины и ограничить время продажи, сделать как в скандинавских странах, а не продавать 24/7 в каждом мелком ларьке. Тогда будут просто скандалы, а не побои.
Но некоторым это не очень выгодно. Зачастую мужчине бросившему пить приходится бросить и жену, т.к. оказывается что ей неудобно договариваться с ним трезвым. Она не умеет в нормальные отношения, ей это тревожно, она полуосознанно пытается допилить и загнобить его чтобы он снова стал прежним и начал бухать. Да побои, зато сколько красок и эмоций, жизнь снова приобретает насыщенность, глубину и определённость! И с мужем не надо договариваться, а то он трезвый вечно тащит то на рыбалку то на лыжи, чувства вины ни за что не испытывает, алкаш проклятый.
Если не удалось вернуть мужа в привычное состояние подавленности и тревоги, то развод. После развода она снова находит алкоголика. Так называемый «жизненный сценарий Жена Алкоголика» довольно давно обсуждают и книги пишут. И не надо прикрывать его детьми и сохранением семьи «ради детей». Сохраняют часть своего персонального комфорта, дети тут не при чём. Ими просто удобно прикрываться говоря «ну ребенку же нужен отец, поэтому я не развожусь, это мой крест и мне его нести».
Но это невыгодно сексистско-экстремистской волне феминизма, поэтому эта часть проблемы замалчивается и игнорируется.
Разберем ваш ответ:
> Следствие чего? Того что все мужчины насильники и воспитывались как насильники?)))
я этого не писала нигде. Не все мужчины. Но многие перед глазами имеют пример пьющего отца/обоих родителей. Каждая 4я женщина в семье подвергается насилию. То есть в каждой 4 семье ребенок видит, как папа бьет маму. Этого достаточно, чтобы оценить масштаб проблемы и воспитания детей своим примером?
>Никто алкоголем побои не оправдывает, читайте внимательно. Алкоголь депрессант, от его употребления люди становятся злее, тупее, хуже справляются с бытовым стрессом. Он имеет доказанный вред для психики человека.
Пока мы придем к этому, женщин и детей будут избивать и даже убивать. Поэтому вопрос продажи и вопрос наказания за подобные издевательства, которые ломают не только тело, но и калечат психику, должны решаться параллельно. И да, я всегда стану на место жертвы, постараюсь понять ее боль и помочь. И наказать агрессора. Мне искренне жаль в агрессоре покалеченного ребенка, которым он скорее всего был в детстве, но ответственность за свою жизнь нужно брать в свои руки, а не списывать на тяжелое детство или еще какие-то проблемы.
>Но некоторым это не очень выгодно. Зачастую мужчине бросившему пить приходится бросить и жену, т.к. оказывается что ей неудобно договариваться с ним трезвым. Она не умеет в нормальные отношения, ей это тревожно, она полуосознанно пытается допилить и загнобить его чтобы он снова стал прежним и начал бухать. Да побои, зато сколько красок и эмоций, жизнь снова приобретает насыщенность, глубину и определённость! И с мужем не надо договариваться, а то он трезвый вечно тащит то на рыбалку то на лыжи, чувства вины ни за что не испытывает, алкаш проклятый.
Такие отношения необходимо разрывать. Если один партнер тянет другого на дно, зачем они нужны? Чтобы как у всех было? Да, иногда приходится уходить от партнера, но если это во благо, то в чем проблема?
В вашем комметарии очень много злости и обиды, как будто это личный опыт.
>Если не удалось вернуть мужа в привычное состояние подавленности и тревоги, то развод. После развода она снова находит алкоголика. Так называемый «жизненный сценарий Жена Алкоголика» довольно давно обсуждают и книги пишут. И не надо прикрывать его детьми и сохранением семьи «ради детей». Сохраняют часть своего персонального комфорта, дети тут не при чём. Ими просто удобно прикрываться говоря «ну ребенку же нужен отец, поэтому я не развожусь, это мой крест и мне его нести».
Личный опыт«У тебя нет папы, ты не знаешь, как принято»: Меня домогался отчим, состоявший в культе
Рассказывает Яна Заводчикова
В тексте содержится описание насилия, в том числе сексуального насилия над детьми. Авторская лексика сохранена.
Возвращение мамы и семейные тайны
До четырёх лет меня воспитывали бабушка и очень пожилая прабабушка — фронтовичка, мощная женщина, которую я очень любила. Моя мама родила меня в двадцать один, и отец ушёл к её лучшей подруге. Видимо, вместе с послеродовой депрессией и кризисом 90-х её это подкосило — несколько лет она где-то пропадала. До четырёх лет я её видела от силы пару раз.
Похоже, и мама в 90-е была валютной проституткой — это объясняет и её поведение, и подавленное состояние, и то, что потом произошло с нашей семьёй. Мама не окончила институт, она не работала на постоянной работе, но одевалась очень круто по тем временам. Она уделяла очень много внимания внешности — постоянно наряжалась и прихорашивалась, у неё было много дорогой косметики, которую так просто в то время было не купить. Иногда она куда-то пропадала, и соседи говорили, что её ночью привозят разные мужчины на дорогих машинах. Дома появлялась валюта, а ещё у нас в квартире был прописан некий армянин, якобы мужчина маминой подруги, от которого раз в месяц приходил мрачный посыльный с внушительной пачкой купюр. В какой-то момент в нашей жизни появился «друг семьи» дядя Володя на очень крутой машине. Я помню, как он предлагал маме нас содержать, говорил «Наташа, давай ты бросишь, зачем тебе это надо», а она отказывалась. Они думали, что я слишком маленькая, чтобы понять разговор. На единственной видеокассете, где была запечатлена я маленькая, фигурировал ещё какой-то мужчина в тёмных очках и с дорогущей камерой. Он снимал маму и её такую же модно одетую подругу, они смеялись и пели песню «Стюардесса по имени Жанна». Потом мама уничтожила эту кассету, хотя я её берегла как единственную хронику из детства.
Когда мама ссорилась с моей пьяной бабкой, которая вечно её доводила и чем-то шантажировала, прабабушка плакала и постоянно повторяла фразу, смысл которой до меня дошёл только сейчас: «Яночка, милая, только бы тебя уберечь от этой напасти». Но напрямую о том, что бабушка и мама занимались проституцией, мне никто не говорил и вряд ли скажет. Вообще о женщинах в моей семье я знаю очень мало: у нас не было доверительных отношений — только воздушные замки, которыми эти несчастные женщины себя окружали.
Когда мама вернулась, она была полностью погружена в свои переживания, и близких отношений у нас не сложилось. Сейчас я думаю, что она так и не почувствовала связь со мной, потому что самый важный для этого период был пропущен. Она меня сторонилась и, кажется, даже побаивалась. Мы не проводили время вместе: я могла лишь наблюдать, как она наносит свой декадентский макияж или крутится перед зеркалом, сетуя на изменившуюся форму своих ягодиц. Но всё-таки она вернулась — я была очень этому рада и старалась вести себя хорошо, чтобы не расстраивать мамочку.
Встреча с наставником и появление отчима
Оказавшись дома, мама продолжила лечить разные недуги непонятного происхождения. Она выглядела несчастной и отстранённой — думаю, на ней сказались прошлые травмы. Она начала обращаться к народным целителям, экстрасенсам и другим альтернативным методам — неудивительно, ведь она отчаялась, и даже глава психиатрического отделения, которая лечила маму, сказала, что ей стоит «сходить к бабке». Очередная целительница сказала, что сама больше не будет мамой заниматься, но знает человека, который в силах ей помочь. Так мама познакомилась с Виктором Ивановичем — пенсионером родом с Южного Урала и лидером небольшого нью-эйдж-течения, где состояли преимущественно его родственники.
Виктор Иванович считал, что моя мама должна создать с этим мужчиной семью, которая послужит высшей цели: они должны спасти Россию — а для этого родить четырёх детей, которые будут реинкарнациями царской семьи
Хотя мне было шесть, я уже чувствовала в этой запутанной системе какие-то несостыковки — но мне просто хотелось, чтобы мама была здорова и счастлива, и я очень старалась во всё это поверить. После знакомства с Виктором Ивановичем непонятные мужчины, вращавшиеся вокруг мамы, исчезли, она вдруг стала очень скромно одеваться, а ещё периодически ходить на подработки, которые ей давал наставник. Правда, задания иногда были странные — что-то вроде «полечить газон около Кремля».
Я думаю, что при первой встрече отчаявшаяся мама рассказала Виктору Ивановичу всю свою жизнь, а потом он использовал эту информацию, чтобы ею манипулировать. Он нашёл мистическое объяснение её неудачам и болезням: например, объяснил, что на нашей семье проклятье, что маме нужно искупить свои грехи, чтобы заслужить прощение перед богом. Чуть ли не каждую неделю у мамы якобы образовывались «опухоли», а Виктор Иванович «излечивал» их наложением руки или по телефону. Позже наставник свёл её со своим племянником. Виктор Иванович считал, что моя мама должна создать с этим мужчиной семью, которая послужит высшей цели: они должны спасти Россию — а для этого родить четырёх детей, которые будут реинкарнациями царской семьи. Меня, чтобы не возникало лишних вопросов, сделали реинкарнацией Ярославны (видимо, потому что это тоже имя на букву Я, как Яна). Поэтому в семье меня долго называли не моим именем, а Славиком.
Я росла шпаной, достаточно дерзким и активным ребёнком, который мог за себя постоять. Всё было в целом ничего, пока в нашем доме не появился отчим. Ещё до рождения моей первой сестры, когда мне было семь, он начал зажимать меня по углам и пытаться грубо засосать. При этом он говорил, что так общаются дочки с папами — «у тебя же нет папы, ты не знаешь, как принято». Я не понимала до конца, что он со мной делает, но чувствовала, что это что-то нехорошее, и мне было стыдно об этом рассказать. Помню, что в какой-то момент мать его выгнала со скандалом — она не говорит мне почему, но я подозреваю, что это связано с домогательствами отчима ко мне. Возможно, что-то увидела бабушка. Она в то время постоянно пила в своей комнате, а прабабушка уже была лежачей больной, скоро они обе умерли.
Впрочем, скоро отчим вернулся, и приставания стали более жёсткими. Пока мама была в роддоме, отчим настаивал на том, чтобы я спала с ним в одной кровати, прижимался ко мне, «чтобы согреться». Потом, когда мама уже после рождения первого ребёнка снова забеременела и ходила по врачам, он заставлял ложиться на него и объяснял, «в какой позе женщина получает удовольствие». Когда я пыталась как-то от этого отмазаться, получала кулаком.
С рождением младших детей моя жизнь сильно изменилась: теперь она была полностью посвящена сначала сестре, а потом и другим детям — ещё одной сестре и двум братьям, которые родились с разницей в год-два. С их появлением у меня было всё меньше свободы и всё больше обязанностей: с девяти лет я постоянно убирала всю квартиру и ухаживала за младенцами — вытирала попы, кормила их, купала, развлекала, водила гулять. На меня взвалили практически всё хозяйство — а если я не хотела, скажем, мыть посуду за всеми после ужина, мама устраивала длительные сеансы психологического террора. Каждый раз это был примерно один и тот же полуторачасовой монолог о том, что мне выдался уникальной шанс жить в святой семье, хотя от природы я — монстр и отродье дьявола. И я не ценю это, не стараюсь исправиться и тем самым заставляю маму и детей болеть.
Любое непослушание или просто проявление моей воли объяснялось тем, что моя дьявольская природа берёт верх и я становлюсь такой, какой меня задумали «они» (прабабушка-ведьма, инопланетяне и другие злые сущности в моём роду). Конечно, во время этих маминых монологов я задыхалась от рыданий, говорила, что люблю её и детей больше жизни и что не хочу никому зла. Меня в семье часто называли монстром, и я верила, что это действительно так, что мне надо быть послушной, чтобы оправдаться перед Господом.
То, что у меня долго не начинались месячные, тоже объясняли моей дьявольской сущностью: конечно, к гинекологу меня никто не водил — всю нашу семью лечил наставник дистанционно, по телефону. Отсутствие у меня менструаций объясняли тем, что Господь не подарит мне возможность иметь детей, пока я не искуплю все свои грехи.
Наверное, самым жутким эпизодом был вечер, когда он заставил меня взять в руку его член и смотреть на него. Ещё как-то раз он приказал мне прийти в ванную, чтобы он «помыл меня, как мою годовалую сестру»
Когда мне было лет двенадцать, отношение матери ко мне изменилось. Она стала холодно и довольно агрессивно со мной общаться, мне окончательно запретили ходить гулять и видеться со сверстниками, а родители постоянно намекали на мои «грязные» мысли и распутное поведение. Я ничего не знала о сексе и долго не могла понять, о чём вообще идёт речь — меня куда больше интересовали Барби. Было начало 2000-х, и одноклассницы в школе фанатели от Шакиры, Кристины Агилеры и Бритни Спирс, все старались одеваться похоже, повторяли танцы из клипов. Я тоже пыталась танцевать как Шакира, без каких-либо задних мыслей — просто потому что тёти-певицы мне казались красивыми, а ещё я надеялась подружиться с девочками в школе через общие интересы. Возможно, это для них послужило доказательством моих «грязных» помыслов — теперь я думаю, что на самом деле мама так проецировала на меня своё прошлое и занятия проституцией. Ведь якобы из-за семейного проклятья и мне была уготована такая судьба.
Надо мной установили тотальный контроль: я выходила только выгулять детей во дворе или до ближайшего магазина. Если я не доносила домой всю сдачу до копейки, мне влетало от отчима. Так же, с тумаками и оскорблениями, он делал со мной уроки. Один раз он ударил кулаком в стену и сломал себе палец. Причём в тот раз он разозлился не из-за моих ошибок, а, наоборот, из-за того, что я всё поняла и сделала сама, без его помощи. Сейчас я понимаю, что мои неудачи в учёбе легко объяснялись нервной обстановкой в доме и посредственным качеством образования в моей школе. Но по версии родителей, любая оценка ниже пятёрки была следствием дьявольских энергий, которые берут надо мной верх.
Домогательства отчима тоже изменились. До этого он изображал дружелюбие, а теперь всё начиналось сразу с агрессии и рукоприкладства. Он обвинял меня в испорченности и в том, что он не может нормально спать, потому что ему постоянно во сне являюсь я с раздвинутыми ногами. После каждого такого сна он приходил в мою комнату и вымещал на мне свою агрессию. Пока мама не видела, он чуть ли не каждый день заставлял меня снимать футболку и показывать грудь, при этом оскорблял меня — говорил, что я уродина, что я неправильно развиваюсь, и другие отвратительные и унизительные вещи. Он заходил в мою комнату, пока я делала уроки, и заводил двухчасовые монологи о том, как плохо заниматься сексом — что якобы для женщин это очень больно, что это мерзко, что я не должна думать ни о чём таком. Хотя я не проявляла ни малейшего интереса к этой теме, он подробно мне всё рассказывал и рисовал на моей тетрадке член, чтобы показать, какого он размера. Наверное, самым жутким эпизодом был вечер, когда он заставил меня взять в руку его член и смотреть на него. Ещё как-то раз он приказал мне через десять минут прийти в ванную, чтобы он «помыл меня, как мою годовалую сестру», потому что так посоветовал сделать Виктор Иванович. Но потом отчим вдруг дал отбой — думаю, испугался, что мама заметит и что это совсем за гранью. Все эти десять минут я в ужасе тряслась, понимая, что когда я начну отказываться, он меня изобьёт. При этом в соседней комнате играли дети, мама на кухне готовила ужин.
После двенадцати лет отчим перестал ко мне приставать, разве что кидал сальные взгляды. Не знаю, что стало причиной такой перемены: может быть, его привлекали только маленькие дети, может быть, это Виктор Иванович его приструнил. Но прилетать мне стало гораздо чаще. У меня не было никакого личного пространства: замок в мою комнату однажды сломал отчим, выбив дверь ногой. Комната превратилась в кладовку, и все члены семьи постоянно в неё заходили без стука. Я спала в одежде, чтобы никто не дай бог не увидел меня в трусах. Отчим запросто мог зайти ко мне в комнату утром и начать орать из-за того, что я в какой-то неправильной позе сплю. Будил меня в школу тоже он.
Учёба и наркотики
Отчим считал, что я слишком глупая и не потяну старшие классы школы, поэтому в девятом классе мне велели срочно выбрать профессиональное учебное заведение. До этого момента мне даже в голову не приходило, что надо задумываться о будущем: пока мои сверстники мечтали, кем будут, когда вырастут, я была занята совсем другим. Я начала вспоминать, что мне нравится, о чём я когда-либо мечтала. Интернета у нас не было, компьютером пользовался только отчим, так что узнать информацию было тяжело. Я решила, что хочу стать художником и что-то делать руками, — так мы определились с тем, что я буду поступать в колледж и учиться на театрального художника-технолога. Родители каким-то чудом согласились оплатить подготовительные курсы. Благодаря им я смогла выезжать из нашего района, у меня появилось немного свободы. Я узнала, что существуют соцсети, что у моих сверстниц бывает большой круг общения, мальчики, что есть разные люди, а не только моё унылое школьное окружение. Хотя меня всё ещё постоянно контролировали, после поступления я целыми днями пропадала в колледже — в то время мне казалось, что моя жизнь в целом наладилась, а на странные методы воспитания отчима можно закрыть глаза. Тем более что дома все советовали так и сделать, переводили истории из детства в шутку, как будто так бывает в любой семье. Так мне сказал и Виктор Иванович, у которого я однажды решила спросить совета и рассказала, что отчим до меня домогался.
Семья постоянно попрекала меня тем, что я не приношу в дом деньги и сижу у них на шее. На втором курсе я устроилась на работу, параллельно сдавая сессию. Времени и сил ни на что не хватало, и я решилась попробовать наркотики — чтобы не спать, работать и сдать все экзамены. Я употребляла эпизодически, чтобы выкручиваться в адском графике. В эти редкие разы я впервые посмотрела на свою жизнь как бы со стороны. Я начала осознавать, что со мной поступали несправедливо и неправильно.
Через год после выпуска, когда я уже работала в театре, я сознательно решила «зависнуть». Так начался год ежедневного употребления, когда я совсем слетела с катушек: я уже смирилась с тем, что сгорю в аду, и решила как следует оторваться, мне уже было всё равно. Домой я возвращаться не хотела — мне было проще работать допоздна, а потом уходить куда-то тусоваться. На первой вечеринке, на которую я попала, я поняла — вот он, катарсис: ты можешь танцевать, забываться и не думать ни о чём. И главное — не хочется спать. Со сном у меня всю жизнь были проблемы: когда я жила с семьёй, несколько раз за ночь у меня случались приступы сонного паралича — мне казалось, что ко мне приходят какие-то жуткие сущности. Неудивительно, что моей семье это казалось вполне нормальным: мать и отчим считали, ко мне приходит умершая бабушка или какие-то другие дьявольские предки. Днём я засыпала на ходу, как в фильме Киры Муратовой «Астенический синдром».
Хотя наркотики довели меня до ужасного состояния, в то же время я испытывала ярость и желание освободиться, сильное, как никогда прежде. Я перестала употреблять, потому что поняла: вокруг настоящий ад и мне нужно быть максимально осознанной, чтобы выбраться из этой реальности.
Переезд и отношения с семьёй
Я в последний раз поругалась с родителями по поводу денег, которые я должна приносить в семью и тратить на детей, и съехала к своему нынешнему партнёру. Если бы не он, меня бы, возможно, вообще уже не было. Постепенно я забрала все вещи из дома, но семья по-прежнему пыталась меня контролировать. Отчим звонил мне и спрашивал, когда я вернусь. Понимаю его недоумение — конечно, он же надзиратель, а у него внезапно сбежал заключённый. Мама же была очень удивлена тем, что у меня появились отношения, в которых всё хорошо — она всё время жалела меня и говорила, что мне будет очень трудно кого-то встретить. Она считала, что найти любовь можно только по подсказке Виктора Ивановича, который свёл её с отчимом. Несмотря на всё это, меня мучило чувство вины перед мамой: когда я повзрослела, она перестала меня гнобить и начала общаться со мной как с подружкой, которой всегда можно пожаловаться и получить поддержку.
Младшим детям досталось меньше, чем мне, но их тоже били и растили в диких условиях. Мама с отчимом сначала воспитывали их строго, но в какой-то момент решили позволять детям абсолютно всё, и они начали пренебрегать даже базовыми правилами гигиены. У всех испортились зубы, никто не ходил в душ, никто не умел себе даже яичницу пожарить. Всё сваливалось на маму, а когда начался пубертатный период, ребята начали над ней откровенно издеваться. Я уезжала из заброшенного, душного, ужасного места, где бродят подавленные дети и стенает мама. Настоящее ведьминское логово.
В своих страданиях мама обвиняла меня: «Мама болеет из-за твоих злых мыслей». При этом любые яркие ощущения
и привязанности у нас в семье считались признаком дьявольщины
Пару лет после переезда я старалась поддерживать общение, приглашала домой маму с сестрой, пыталась помогать деньгами. Но потом я поняла, что мне настолько плохо и больно от встреч с ними, что я больше не могу. Конечно, я чувствовала огромную вину. Мне было очень страшно признаваться себе, что этих людей я не люблю, хотя вроде как должна. Я не испытывала чего-то тёплого, а скорее жалость и дикую боль вперемешку с отвращением. Отголоски этой боли есть до сих пор — меня иногда одолевают навязчивые мысли о том, что я должна всех спасти, но я не могу и не хочу.
Пожалуй, одна из самых ужасных вещей, которые мне внушали в детстве, — что я не способна на любовь и вообще искренние чувства. Когда я заботилась о братьях и сёстрах, мама говорила, что это всё ерунда, что если бы я была способна на любовь, я бы делала это лучше. В своих страданиях мама обвиняла меня: «Мама болеет из-за твоих злых мыслей». При этом любые яркие ощущения и привязанности у нас в семье считались признаком дьявольщины. Мои первые подростковые влюблённости тоже воспринимались как что-то ненормальное: когда я рассказала маме, что мне понравился мальчик, она заявила, что этого не может быть, что Виктор Иванович считает, что он меня приворожил, поэтому надо срочно от этих чувств избавиться. Мифология нашей семьи подразумевала, что кругом одни враги, а выжить мы можем, только если будем держаться вместе и слушать Виктора Ивановича.
Я долго не могла рассказать своему мужчине, что со мной было. Он сказал, что догадывался, но ждал, пока я смогу открыться сама. Когда я наконец смогла и в рыданиях ему всё это рассказала, он обнял меня и сказал, что мне вообще не в чем себя винить, что ничего настолько ужасного больше не случится. Я почувствовала гигантское облегчение. Ведь я всегда боялась, что если кому-нибудь когда-нибудь расскажу, то человек не захочет быть со мной больше, что мне не отмыться от этой грязи.
Осознание
У меня было несколько этапов осознания: становилось вроде бы лучше, но потом всплывали новые воспоминания и новая боль. Я вспомнила многие моменты, связанные с ролью матери во всём этом: раньше я убеждала себя в том, что она на самом деле мой друг, несчастная женщина, которая ничего не слышала, не видела и не понимала, — но сейчас я думаю, что это не так. Мне трудно было смириться с тем фактом, что ни одного хорошего человека, ни одной крупицы нормального в моей истории нет. Я только недавно полностью осознала и призналась себе в том, что моё детство прошло в деструктивной секте, что, по сути, я сирота: меня никто никогда не любил, я с самого рождения была лишней. И мать не чувствовала во мне родную душу, а перекладывала на меня ответственность за свои неудачи и за то, что она несчастлива в отношениях. Мне её очень жалко.
Мне кажется, что сделать такое с собой и со своими детьми мог сделать только человек, который сам был жертвой насилия, боролся за жизнь способами, которые сам не мог принять, и в итоге попал к людям, уничтожившим его личность и стремление к свободе. Её заставили считать себя глупой и никчёмной грешницей, хотя она на самом деле могла быть сильной и цветущей. Если бы она рассказала всё как есть, то я бы её приняла. Но сейчас я только вижу человека, усердно пытающегося стереть своё прошлое, как будто в этом главная проблема.
Сестра, которая иногда пишет мне с упрёками, рассказала мне, что этой зимой мама снова выгнала отчима. Когда я узнала об этом, у меня внутри всё обрушилось: я подозревала, что что-то случилось с младшей из девочек, что отчим к ней приставал. С разрешения мамы я рассказала старшей, что со мной на самом деле происходило и почему я не могу простить её отца, но она, как мне показалось, даже не удивилась. Через пару месяцев выяснилось, что отчим снова живёт с мамой и что у них всё якобы хорошо, а сестра нахамила мне и сказала, что я «сама от них отдалилась и зациклилась на своих обидах». Она дала номер телефона, на который я «могу позвонить, если что-то захочу обсудить» — с этого номера мне писали, и это явно был отчим, но мне он представился как Дом. Даже с третьего раза на мой экзорцистский вопрос «Кто ты? Назовись» он лишь повторил: «Это Дом, а ты дочь».
Раньше мне хотелось какого-то завершения, даже мести — сначала я планировала найти отчима и высказать всё ему, потом думала к ним приехать и рассказать всё на семейном собрании. Но после переписок с сестрой и с «Домом» я поняла, что это бессмысленно, никакого конструктивного диалога с родными у меня уже не получится. Отношения с детьми я тоже не поддерживаю: родители явно внушили им, что я придумываю и корчу из себя жертву.
Теперь я думаю, что лучший способ завершения для меня — рассказать об этом публично, не скрывая своего имени. Когда-нибудь это прочитают и мои сёстры и братья, и люди, которые знакомы с моей матерью и отчимом. Я считаю, что все должны об этом знать. То, что я сейчас говорю, мне далось очень сложно. Я к этому шла пять лет и ещё долго буду разбираться с последствиями — я до сих пор учусь доверять людям, верить своим ощущениям, борюсь с семейными установками в своей голове. Но рассказывая это, я впервые за всю жизнь чувствую облегчение и безмерную свободу.