«И между теми-то козаками, между теми восьмью полками отборнее всех был один полк, и полком тем предводил Тарас Бульба. Все давало ему перевес пред другими: и преклонные лета, и опытность, и уменье двигать своим войском, и сильнейшая всех ненависть к врагам. Даже самим козакам казалась чрезмерною его беспощадная свирепость и жестокость. Только огонь да виселицу определяла седая голова его, и совет его в войсковом совете дышал только одним истреблением».

«Согласился гетьман вместе с полковниками отпустить Потоцкого, взявши с него клятвенную присягу оставить на свободе все христианские церкви, забыть старую вражду и не наносить никакой обиды козацкому воинству. Один только полковник не согласился на такой мир. Тот один был Тарас. Вырвал он клок волос из головы своей и вскрикнул:

— Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не верьте ляхам: продадут псяюхи!

Когда же полковой писарь подал условие и гетьман приложил свою властную руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую саблю из первейшего железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врозь, далеко в разные стороны оба конца, сказав:

«Смутны стояли гетьман и полковники, задумалися все и молчали долго, как будто теснимые каким-то тяжелым предвестием. Недаром провещал Тарас: так все и сбылось, как он провещал. Немного времени спустя, после вероломного поступка под Каневом, вздернута была голова гетьмана на кол вместе со многими из первейших сановников».

«Когда очнулся Тарас Бульба от удара и глянул на Днестр, уже козаки были на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них сверху, но не доставали. И вспыхнули радостные очи у старого атамана.

Источник

frondam

Евгений Дятлов

Площадь, на которой долженствовала производиться казнь, нетрудно было отыскать: народ валил туда со всех сторон. В тогдашний грубый век это составляло одно из занимательнейших зрелищ не только для черни, но и для высших классов. Множество старух, самых набожных, множество молодых девушек и женщин, самых трусливых, которым после всю ночь грезились окровавленные трупы, которые кричали спросонья так громко, как только может крикнуть пьяный гусар, не пропускали, однако же, случая полюбопытствовать. «Ах, какое мученье!» – кричали из них многие с истерическою лихорадкою, закрывая глаза и отворачиваясь; однако же простаивали иногда довольное время. Иной, и рот разинув, и руки вытянув вперед, желал бы вскочить всем на головы, чтобы оттуда посмотреть повиднее. Из толпы узких, небольших и обыкновенных голов высовывал свое толстое лицо мясник, наблюдал весь процесс с видом знатока и разговаривал односложными словами с оружейным мастером, которого называл кумом, потому что в праздничный день напивался с ним в одном шинке. Иные рассуждали с жаром, другие даже держали пари; но бо́льшая часть была таких, которые на весь мир и на все, что ни случается в свете, смотрят, ковыряя пальцем в своем носу. На переднем плане, возле самых усачей, составлявших городовую гвардию, стоял молодой шляхтич или казавшийся шляхтичем, в военном костюме, который надел на себя решительно все, что у него ни было, так что на его квартире оставалась только изодранная рубашка да старые сапоги. Две цепочки, одна сверх другой, висели у него на шее с каким-то дукатом. Он стоял с коханкою своею, Юзысею, и беспрестанно оглядывался, чтобы кто-нибудь не замарал ее шелкового платья. Он ей растолковал совершенно все, так что уже решительно не можно было ничего прибавить. «Вот это, душечка Юзыся, – говорил он, – весь народ, что вы видите, пришел затем, чтобы посмотреть, как будут казнить преступников. А вот тот, душечка, что, вы видите, держит в руках секиру и другие инструменты, – то палач, и он будет казнить. И как начнет колесовать и другие делать муки, то преступник еще будет жив; а как отрубят голову, то он, душечка, тотчас и умрет. Прежде будет кричать и двигаться, но как только отрубят голову, тогда ему не можно будет ни кричать, ни есть, ни пить, оттого что у него, душечка, уже больше не будет головы». И Юзыся все это слушала со страхом и любопытством. Крыши домов были усеяны народом. Из слуховых окон выглядывали престранные рожи в усах и в чем-то похожем на чепчики. На балконах, под балдахинами, сидело аристократство. Хорошенькая ручка смеющейся, блистающей, как белый сахар, панны держалась за перила. Ясновельможные паны, довольно плотные, глядели с важным видом. Холоп, в блестящем убранстве, с откидными назад рукавами, разносил тут же разные напитки и съестное. Часто шалунья с черными глазами, схвативши светлою ручкою своею пирожное и пледы, кидала в народ. Толпа голодных рыцарей подставляла наподхват свои шапки, и какой-нибудь высокий шляхтич, высунувшийся из толпы своею головою, в полинялом красном кунтуше с почерневшими золотыми шнурками, хватал первый с помощию длинных рук, целовал полученную добычу, прижимал ее к сердцу и потом клал в рот. Сокол, висевший в золотой клетке под балконом, был также зрителем: перегнувши набок нос и поднявши лапу, он с своей стороны рассматривал также внимательно народ. Но толпа вдруг зашумела, и со всех сторон раздались голоса: «Ведут… ведут. козаки. »

Они шли с открытыми головами, с длинными чубами; бороды у них были отпущены. Они шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихою горделивостию; их платья из дорогого сукна износились и болтались на них ветхими лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шел Остап.

Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было тогда в его сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнес громко:

– Дай же, Боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали, нечестивые, как мучится христианин! чтобы ни один из нас не промолвил ни одного слова!

После этого он приблизился к эшафоту.

– Добре, сынку, добре! – сказал тихо Бульба и уставил в землю свою седую голову.

Но когда подвели его к последним смертным мукам, – казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи:

– Батько! где ты! Слышишь ли ты?

– Слышу! – раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул.

Источник

Тарас увидел свою неосторожность, но упрямство и досада помешали ему подумать о том, как бы исправить ее. К счастию, Янкель в ту же минуту успел подвернуться.

— Ясновельможный пан! как же можно, чтобы граф да был козак? А если бы он был козак, то где бы он достал такое платье и такой вид графский!

— Ступайте, ступайте к дьяволу! а не то я сию минуту дам знать, и вас тут. Уносите ноги, говорю я вам, скорее!

Бульба медленно, потупив голову, оборотился и шел назад, преследуемый укорами Янкеля, которого ела грусть при мысли о даром потерянных червонцах.

— И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие посылает бог людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть не можно, а никто не даст ста червонных. О, боже мой! боже милосердый!

Но неудача эта гораздо более имела влияния на Бульбу; она выражалась пожирающим пламенем в его глазах.

— Ой, пан! зачем ходить? Ведь нам этим не помочь уже.

Они шли с открытыми головами, с длинными чубами; бороды у них были отпущены. Они шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихою горделивостию; их платья из дорогого сукна износились и болтались на них ветхими лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шел Остап.

Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было тогда в его сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнес громко:

— Дай же, боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали, нечестивые, как мучится христианин! чтобы ни один из нас не промолвил ни одного слова!

После этого он приблизился к эшафоту.

— Батько! где ты! Слышишь ли ты?

Источник

Батька, где ты, слышишь ты меня?

«Батька, где ты, слышишь ли ты? – слышу сынку»
«Тарас Бульба» Николай Гоголь.

Батька, где ты, слышишь ты меня?
– Слышу сынку, слышу, дай Бог силы…
Вновь уже Донбасская земля
Всё в крови и множатся могилы.

Из дремучих, тёмных недр своих
Европейское в кавычках вече.
Нам под видом помыслов благих
Вновь эсэсовскую лепит нечисть.

Эй, неграждане, в родной стране,
Русские Донбасса – бандоюгенд,
Бьёт тебя лишь по одной вине,
Что ты Русский и живёшь на юге.

Батька, где ты, слышишь ты меня?
Слышу сынку, слышу, дай Бог силы…
Всколыхнулась, Русская земля
В гневе праведном по всей России.

Вынужден констатировать, что у Архипа (как и у
другого троля – Коржавина), понос всегда сопровождается золотухой.
Хотя, эти троли и антагонисты, но цели их вполне очевидны:
всеми своими силами вытащить посредственность на поверхность поэтического зрения более или менее грамотных и вполне грамотных (в поэтическом плане) авторов, чтобы создать среду для своего существования. Тем самым, они живы, живы их поддержкой, и обласканы ими. И, они просто «болотят» местность, приводя её в ненадлежащее для чтения состояние. Они ненавидят ( или стараются не замечать) «других», тех, кто не поддерживает их троллинг авторов. Они им объявляют войну.
С сожалением,
Александр

От Архип на: Эй, неграждане, в р. (Валерий Север)ответить

Прут со всех сторон на Крым уроды,
Им наплевать на мораль и законы!
Цель одна разделяй и властвуй,
Стравливая братские народы.

Архип ЭТО Ваше? Тогда прошу прокомментировать свою прямолинейность по Крыму, если конечно это было написано не сдуру.

здесь лили желтые дожди
и мыслей робкие вожди
шагов искали продолженье
на ритуальное сожженье
листвы, где будет пряный дым

косые стаи серых птиц
из недр насиженных яиц
стремились голосом на юг
оставив, жизнь дававшим, луг
туда, где солнце будет злым

вздыхала сонная земля,
кружа магнитные поля,
небесный бриз свечу задул,
и стих его прибрежный гул
все стало здесь теперь былым

© Copyright: Александр Фокеев, 2012
Свидетельство о публикации №112081603296

«Дожди» рифмуя и «вожди»
Автор: Александр Коржавин

«Дожди» рифмуя и «вожди»,
Фока неугомонный,
Достойных мыслей ты не жди,
Рождая стих никчёмный!

Ты упадёшь с позором ниц
В своих катренов жижу
С твоих засиженных яиц,
А мог бы жить в Париже!

Словно взбесившийся баран,
Несущийся на вилы,
Пылает местью старикан,
Родить стишок не в силах…

Прут со всех сторон на Крым уроды,
Им наплевать на мораль и законы!
Цель одна разделяй и властвуй,
Стравливая братские народы.

Рецензия на «Молись, Украина!» (Ирина Вязовая Быковская)

Ирина, все еще будет хорошо. Сегодня Вам очень трудно и, может быть, придется пройти через еще большие трудности, но Бог помогает тем, кто честен и борется за правду. Народ Украины излечится от коричневой чумы и победит.
С праздником весны Вас, счастья, Любви и мирного неба над головой.

Ирина Вязовая Быковская 08.03.2014 18:12 Заявить о нарушении правил

Источник

Ты меня слышишь, батько? Где ты?

Сидя в светлице, с изумленьем
Увидел Янкель сквозь окно
Тараса в полном снаряженье,
С оружьем, на коне верхом!

«А дома ль муж? Зови быстрее!
Да накорми коня овсом!
С дороги мы, так поживее!»-
Шумел Тарас, став на крыльцо.

«Муж дома, пан, совсем больной!»-
Услышал Янкель голос Сары.
Закрыл ларец поспешно свой,
И спрятал деньги в кафтан старый.

«Две тыщи золотом червонных
Дают за голову его!»-
Подумал ростовщик невольно,
И вышел в страхе на порог.

— Прошу полковника в покои.
Войдите в хату, ваша честь!-
Поклоны бил еврей покорно,-
Какое дело в пана есть?

— Послушай, жид! Под вечным солнцем
Ты жив по милости моей!
В награду дам тебе червонцев!
Вези в Варшаву поскорей!

Пять тысяч злотых, не иначе!
Загрузим воза кирпичом,
На дне, под грузом, в клетке спрячем!
Даст Бог, доедем так тайком!»

— Как хочешь, делай!- согласился,
Отсыпав золото Тарас,-
Недаром Бог твой заступился,
И я от смерти тебя спас.
4
Повозка Янкеля в Варшаве,
Объехав несколько кругов,
Вошла в еврейские кварталы.
Остановились вдруг в одном.

В их речи слышал: « Мардохайм!»-
Имя жид часто повторял,
Их говор превратился в «хайм»,
И Янкель мало не кричал.

«А выбирайся, пан, на волю
Пришёл конец уже пути!»-
Слышал Тарас знакомый голос,
И стал ворочать кирпичи.

Хоть солнце скрылось за домами,
Было достаточно светло.
Тарас разглядывал с вниманьем
Жидовский захудалый двор.

Весь хлам: верёвки, чаны, крышки,
Двор засоряли, как могли.
Толпа оборванных мальчишек
Кричала, бегая в пыли.

Под крышей глиняных построек
Висел на жердях разный груз!
Средь грязных тряпок и сорочек
Болтался закопченный гусь!

«Остап, твой сын, сидит в темнице,-
Тарасу Янкель сообщил.-
Свидания можно добиться,
Лишь только стражу подкупив!»

— Ах, если б вы могли устроить,-
Вздыхая, Бульба обещал,-
Вытащить сына из неволи,
Я всё бы золото отдал!

Мы можем вылезти из кожи!
Наш Мардохайм, как Соломон!
И если сделать он не сможет,
То уж не сделает никто!

Ты, пане, тихо оставайся,
Терпенья много наберись!
Поможет Бог, не сомневайся!
Жди нас один, да затворись!»
5
Весь день в жестоком ожиданье
Сидел Тарас, глядел в окно,
И в бесспокойном состоянье
Душой, казалось, изнемог.

Лишь только к вечеру увидел
Он две фигуры на дороге.
«С какой же вестью вы явились?»-
Спросил он Янкеля с порога.

«Совсем теперь не получилось.
Бог не хотел нам помогать.
Такой народ, чтоб им не жилось,
Чтоб им на головы плевать!

Пришлось раздать пятьсот червонцев!
Такой корыстный здесь народ!
Но завтра, до восхода солнца,
В одежде графа пан пройдёт!»
6
Хозяин дома, Гершко рыжий,
Два тюфяка им расстелил.
Не спал Тарас, был неподвижен,
Молчал, и люлькою дымил.

Надежды рухнули, пропали,
Но дух его не ослабел!
За стеной буря разыгралась,
И ветер ставнями скрипел.

Шёл сильный дождь! Гроза гремела!
Мрак ночи тихо уплывал.
Лишь только небо засерело,
Как Бульба Янкеля поднял.

Одевшись в пышное убранство,
(Янкель из ярмарки принёс),
Казался Бульба иностранцем,
И стал на графа в нём похож.
7
Дойдя до каменных строений,
Где шёл крутой вокруг забор,
Они вдвоём без промедлений
Вошли в огромный крытый двор.

Затем прошли по коридору,
Где трижды встретив часовых,
Всем Янкель раздавал поклоны,
И пел певуче: «Это мы-ы!»

В конце пути один охранник,
Их, задержав, предупредил:
«К тюрьме приставлен новый стражник!
Сейчас он Яна заменил!»

-Вэй! Вэй! Как скверно, пан полковник!-
Тарасу Янкель прошептал.
— Веди! Пропустит этот тоже!-
Еврею Бульба приказал.

Пред самым входом в подземелье
Стоял гайдук, как рок жестокий!
«Вельможный пан, прошу прощенья!-
Подкрался Янкель к нему боком.

Есть к пану просьба небольшая.
Великий граф вот! Его Честь
Решил, с чужого прибыв края,
На запорожцев посмотреть!»

Гайдук, словам его поверя,
Сам от себя добавил так:
«Охота графу тратить время,
Чтобы смотреть на тех собак!»

-Да как ты смеешь говорить!
Поганить храбрых запорожцев!
Собачий сын! Иезуит!-
Вскипел Тарас, сделав оплошность.

Гайдук раскрыл, было, уста,
Как Янкель в страхе завопил:
«Молчите, пан, ради Христа!
То граф, наверно, пошутил.

Похож ли граф на запорожца?
И где бы мог он герб достать?
Пану заплатим два червонца!
Не надо шума подымать!»

— Цо мувиш, жыдзе? Пока стражу
Еще позвать я не успел,
Не два, а сотню дай одразу!-
И бедный Янкель побледнел.

Отдал по курсу двести злотых!
Не рисковать же головой!
«Фортуна развернулась жопой!»-
Подумал ростовщик с тоской.

Гайдук, взяв деньги, пожалел,
Не мало ль злотых отбирал?
Узнал, с кем дело он имел,
Пройти в тюрьму не пропускал.

«Коль деньги взял, должен пустить!»-
На что он нагло отвечал:
«Вам шыбчей ноги уносить,
Пока охрону не позвал!»

Жид Янкель в страхе причитал
И тянул Бульбу за рукав:
«Лучше бежать, хоть деньги дал!»-
Сам Бульбу в мыслях проклинал.

Тарас стоял в толпе со всеми.
Услышал крик: «Ведут! Ведут!»
Взглянул на башенные стены,
И сжалось сердце его вдруг!

Остап шёл гордо впереди!
За ним цепочкой остальные!
В лохмотьях рваных на груди
Сверкали крестики святые!

Приблизясь первым к эшафоту,
Он руку правую поднял:
«Не дай же Бог, чтоб с наших кто-то
Родную веру променял!»

Палач сорвал с него одежды.
К станку цепями привязал.
Смотрел Тарас, и дух мятежный
В нём с каждой пыткой возрастал.

И вот при самой уж кончине,
Хоть батка видеть он не мог,
Всё же предчувствие явилось,
И Остап громко произнёс:

Бледнее смерти Янкель бедный,
Стоял, дыханье затаив!
В толпу вломился ряд военных,
Но Бульбы след уже простыл!

Источник