Автор рассказа черная курица

Чёрная курица, или Подземные жители

Лет сорок тому назад, [1]в С.-Петербурге на Васильевском Острове, в Первой линии, [2]жил-был содержатель мужского пансиона, [3]который ещё до сих пор, вероятно, у многих остался в свежей памяти, хотя дом, где пансион тот помещался, давно уже уступил место другому, нисколько не похожему на прежний. В то время Петербург наш уже славился в целой Европе своею красотой, хотя и далеко ещё не был таким, каков теперь. Тогда на проспектах Васильевского Острова не было весёлых тенистых аллей: деревянные подмостки, часто из гнилых досок сколоченные, заступали место нынешних прекрасных тротуаров. Исаакиевский мост, узкий в то время и неровный, совсем иной представлял вид, нежели как теперь; да и самая площадь Исаакиевская вовсе не такова была. Тогда монумент Петра Великого от Исаакиевской площади отделён был канавою; Адмиралтейство не было обсажено деревьями, манеж Конногвардейский не украшал площади прекрасным нынешним фасадом, [4] – одним словом, Петербург тогдашний не то был, что теперешний. Города перед людьми имеют, между прочим, то преимущество, что они иногда с летами становятся красивее… Впрочем, не о том теперь идёт дело. В другой раз и при другом случае я, может быть, поговорю с вами пространнее о переменах, происшедших в Петербурге в течение моего века, теперь же обратимся опять к пансиону, который лет сорок тому назад находился на Васильевском Острове, в Первой линии.

Дом, которого вы теперь – как уже вам сказывал – не найдёте, был о двух этажах, крытый голландскими черепицами. Крыльцо, по которому в него входили, было деревянное и выдавалось на улицу. Из сеней довольно крутая лестница вела в верхнее жильё, состоявшее из восьми или девяти комнат, в которых с одной стороны жил содержатель пансиона, а с другой были классы. Дортуары, или спальные комнаты детей, находились в нижнем этаже, по правую сторону сеней, а по левую жили две старушки-голландки, из которых каждой было более ста лет и которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говаривали. В нынешнее время вряд ли в целой России вы встретите человека, который бы видал Петра Великого; настанет время, когда и наши следы сотрутся с лица земного! Всё проходит, всё исчезает в бренном мире нашем… но не о том теперь идёт дело.

В числе тридцати или сорока детей, обучавшихся в том пансионе, находился один мальчик, по имени Алёша, которому тогда было не более 9 или 10 лет. Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга, года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой, заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперёд. Алёша был мальчик умненький, миленький, учился хорошо, и все его любили и ласкали. Однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в пансионе, а иногда даже и грустно. Особливо [5]сначала он никак не мог приучиться к мысли, что он разлучён с родными своими. Но потом мало-помалу он стал привыкать к своему положению, и бывали даже минуты, когда, играя с товарищами, он думал, что в пансионе гораздо веселее, нежели в родительском доме. Вообще дни учения для него проходили скоро и приятно, но когда наставала суббота и все товарищи его спешили домой к родным, тогда Алёша горько чувствовал своё одиночество. По воскресеньям и праздникам он весь день оставался один, и тогда единственным утешением его было чтение книг, которые учитель позволял ему брать из небольшой своей библиотеки. Учитель был родом немец, в то время в немецкой литературе господствовала мода на рыцарские романы и на волшебные повести, и библиотека эта большею частию состояла из книг сего рода.

Итак, Алёша, будучи ещё в десятилетнем возрасте, знал уже наизусть деяния славнейших рыцарей, по крайней мере так, как они описаны были в романах. Любимое его занятие в длинные зимние вечера, по воскресеньям и другим праздничным дням было мысленно переноситься в старинные, давно прошедшие веки… Особливо в вакантное время, [6]как, например, об Рождестве или в светлое Христово воскресенье, – когда он бывал разлучён надолго со своими товарищами, когда часто целые дни просиживал в уединении, – юное воображение его бродило по рыцарским замкам, по страшным развалинам или по тёмным, дремучим лесам.

Я забыл сказать вам, что к этому дому принадлежал довольно пространный двор, отделённый от переулка деревянным забором из барочных досок. [7]Ворота и калитка, кои вели в переулок, всегда были заперты, и поэтому Алёше никогда не удавалось побывать в этом переулке, который сильно возбуждал его любопытство. Всякий раз, когда позволяли ему в часы отдыха играть на дворе, первое движение его было – подбегать к забору. Тут он становился на цыпочки и пристально смотрел в круглые дырочки, которыми был усеян забор. Алёша не знал, что дырочки эти происходили от деревянных гвоздей, которыми прежде сколочены были барки, и ему казалось, что какая-нибудь добрая волшебница нарочно для него провертела эти дырочки. Он всё ожидал, что когда-нибудь эта волшебница явится в переулке и сквозь дырочку подаст ему игрушку, или талисман, [8]или письмецо от папеньки или маменьки, от которых не получал он давно уже никакого известия. Но, к крайнему его сожалению, не являлся никто даже похожий на волшебницу.

Другое занятие Алёши состояло в том, чтобы кормить курочек, которые жили около забора в нарочно для них выстроенном домике и целый день играли и бегали на дворе. Алёша очень коротко с ними познакомился, всех знал по имени, разнимал их драки, а забияк наказывал тем, что иногда несколько дней сряду не давал им ничего от крошек, которые всегда после обеда и ужина он собирал со скатерти. Между курами он особенно любил чёрную хохлатую, названную Чернушкою. Чернушка была к нему ласковее других; она даже иногда позволяла себя гладить, и поэтому Алёша лучшие кусочки приносил ей. Она была нрава тихого; редко прохаживалась с другими и, казалось, любила Алёшу более, нежели подруг своих.

Однажды (это было во время вакаций, между Новым годом и Крещеньем, – день был прекрасный и необыкновенно тёплый, не более трёх или четырёх градусов мороза) Алёше позволили поиграть на дворе. В тот день учитель и жена его в больших были хлопотах. Они давали обед директору училищ, и ещё накануне, с утра до позднего вечера, везде в доме мыли полы, вытирали пыль и вощили красного дерева столы и комоды. Сам учитель ездил закупать провизию для стола: белую архангельскую телятину, огромный окорок и из Милютиных лавок киевское варенье. Алёша тоже по мере сил способствовал приготовлениям: его заставили из белой бумаги вырезывать красивую сетку на окорок и украшать бумажною резьбою нарочно купленные шесть восковых свечей. В назначенный день поутру явился парикмахер и показал своё искусство над буклями, тупеем и длинной косой [9]учителя. Потом принялся за супругу его, напомадил и напудрил у неё локоны и шиньон [10]и взгромоздил на её голове целую оранжерею [11]разных цветов, между которыми блистали искусным образом помещённые два бриллиантовых перстня, когда-то подаренные мужу её родителями учеников. По окончании головного убора накинула она на себя старый, изношенный салоп [12]и отправилась хлопотать по хозяйству, наблюдая при том строго, чтоб как-нибудь не испортилась причёска; и для того сама она не входила в кухню, а давала приказания своей кухарке, стоя в дверях. В необходимых же случаях посылала туда мужа своего, у которого причёска не так была высока.

Источник

Черная курица, или Подземные жители — Антоний Погорельский

Лет сорок тому назад, [1] в С.-Петербурге на Васи­льев­ском Ост­рове, в Пер­вой линии, [2] жил-был содер­жа­тель муж­ского пан­си­она, [3] кото­рый ещё до сих пор, веро­ятно, у мно­гих остался в све­жей памяти, хотя дом, где пан­сион тот поме­щался, давно уже усту­пил место дру­гому, нисколько не похо­жему на преж­ний. В то время Петер­бург наш уже сла­вился в целой Европе своею кра­со­той, хотя и далеко ещё не был таким, каков теперь. Тогда на про­спек­тах Васи­льев­ского Ост­рова не было весё­лых тени­стых аллей: дере­вян­ные под­мостки, часто из гни­лых досок ско­ло­чен­ные, засту­пали место нынеш­них пре­крас­ных тро­туа­ров. Иса­а­ки­ев­ский мост, узкий в то время и неров­ный, совсем иной пред­став­лял вид, нежели как теперь; да и самая пло­щадь Иса­а­ки­ев­ская вовсе не такова была. Тогда мону­мент Петра Вели­кого от Иса­а­ки­ев­ской пло­щади отде­лён был кана­вою; Адми­рал­тей­ство не было обса­жено дере­вьями, манеж Кон­но­гвар­дей­ский не укра­шал пло­щади пре­крас­ным нынеш­ним фаса­дом, [4] — одним сло­вом, Петер­бург тогдаш­ний не то был, что тепе­реш­ний. Города перед людьми имеют, между про­чим, то пре­иму­ще­ство, что они ино­гда с летами ста­но­вятся кра­си­вее… Впро­чем, не о том теперь идёт дело. В дру­гой раз и при дру­гом слу­чае я, может быть, пого­ворю с вами про­стран­нее о пере­ме­нах, про­ис­шед­ших в Петер­бурге в тече­ние моего века, теперь же обра­тимся опять к пан­си­ону, кото­рый лет сорок тому назад нахо­дился на Васи­льев­ском Ост­рове, в Пер­вой линии.

Дом, кото­рого вы теперь — как уже вам ска­зы­вал — не най­дёте, был о двух эта­жах, кры­тый гол­ланд­скими чере­пи­цами. Крыльцо, по кото­рому в него вхо­дили, было дере­вян­ное и выда­ва­лось на улицу. Из сеней довольно кру­тая лест­ница вела в верх­нее жильё, состо­яв­шее из восьми или девяти ком­нат, в кото­рых с одной сто­роны жил содер­жа­тель пан­си­она, а с дру­гой были классы. Дор­ту­ары, или спаль­ные ком­наты детей, нахо­ди­лись в ниж­нем этаже, по пра­вую сто­рону сеней, а по левую жили две ста­рушки-гол­ландки, из кото­рых каж­дой было более ста лет и кото­рые соб­ствен­ными гла­зами видали Петра Вели­кого и даже с ним гова­ри­вали. В нынеш­нее время вряд ли в целой Рос­сии вы встре­тите чело­века, кото­рый бы видал Петра Вели­кого; наста­нет время, когда и наши следы сотрутся с лица зем­ного! Всё про­хо­дит, всё исче­зает в брен­ном мире нашем… но не о том теперь идёт дело.

В числе трид­цати или сорока детей, обу­чав­шихся в том пан­си­оне, нахо­дился один маль­чик, по имени Алёша, кото­рому тогда было не более 9 или 10 лет. Роди­тели его, жив­шие далеко-далеко от Петер­бурга, года за два перед тем при­везли его в сто­лицу, отдали в пан­сион и воз­вра­ти­лись домой, запла­тив учи­телю услов­лен­ную плату за несколько лет впе­рёд. Алёша был маль­чик умнень­кий, милень­кий, учился хорошо, и все его любили и лас­кали. Однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в пан­си­оне, а ино­гда даже и грустно. Особ­ливо [5] сна­чала он никак не мог при­учиться к мысли, что он раз­лу­чён с род­ными сво­ими. Но потом мало-помалу он стал при­вы­кать к сво­ему поло­же­нию, и бывали даже минуты, когда, играя с това­ри­щами, он думал, что в пан­си­оне гораздо весе­лее, нежели в роди­тель­ском доме. Вообще дни уче­ния для него про­хо­дили скоро и при­ятно, но когда наста­вала суб­бота и все това­рищи его спе­шили домой к род­ным, тогда Алёша горько чув­ство­вал своё оди­но­че­ство. По вос­кре­се­ньям и празд­ни­кам он весь день оста­вался один, и тогда един­ствен­ным уте­ше­нием его было чте­ние книг, кото­рые учи­тель поз­во­лял ему брать из неболь­шой своей биб­лио­теки. Учи­тель был родом немец, в то время в немец­кой лите­ра­туре гос­под­ство­вала мода на рыцар­ские романы и на вол­шеб­ные пове­сти, и биб­лио­тека эта боль­шею частию состо­яла из книг сего рода.

Итак, Алёша, будучи ещё в деся­ти­лет­нем воз­расте, знал уже наизусть дея­ния слав­ней­ших рыца­рей, по край­ней мере так, как они опи­саны были в рома­нах. Люби­мое его заня­тие в длин­ные зим­ние вечера, по вос­кре­се­ньям и дру­гим празд­нич­ным дням было мыс­ленно пере­но­ситься в ста­рин­ные, давно про­шед­шие веки… Особ­ливо в вакант­ное время, [6] как, напри­мер, об Рож­де­стве или в свет­лое Хри­стово вос­кре­се­нье, — когда он бывал раз­лу­чён надолго со сво­ими това­ри­щами, когда часто целые дни про­си­жи­вал в уеди­не­нии, — юное вооб­ра­же­ние его бро­дило по рыцар­ским зам­кам, по страш­ным раз­ва­ли­нам или по тём­ным, дре­му­чим лесам.

Я забыл ска­зать вам, что к этому дому при­над­ле­жал довольно про­стран­ный двор, отде­лён­ный от пере­улка дере­вян­ным забо­ром из бароч­ных досок. [7] Ворота и калитка, кои вели в пере­улок, все­гда были заперты, и поэтому Алёше нико­гда не уда­ва­лось побы­вать в этом пере­улке, кото­рый сильно воз­буж­дал его любо­пыт­ство. Вся­кий раз, когда поз­во­ляли ему в часы отдыха играть на дворе, пер­вое дви­же­ние его было — под­бе­гать к забору. Тут он ста­но­вился на цыпочки и при­стально смот­рел в круг­лые дырочки, кото­рыми был усеян забор. Алёша не знал, что дырочки эти про­ис­хо­дили от дере­вян­ных гвоз­дей, кото­рыми прежде ско­ло­чены были барки, и ему каза­лось, что какая-нибудь доб­рая вол­шеб­ница нарочно для него про­вер­тела эти дырочки. Он всё ожи­дал, что когда-нибудь эта вол­шеб­ница явится в пере­улке и сквозь дырочку подаст ему игрушку, или талис­ман, [8] или пись­мецо от папеньки или маменьки, от кото­рых не полу­чал он давно уже ника­кого изве­стия. Но, к край­нему его сожа­ле­нию, не являлся никто даже похо­жий на волшебницу.

Дру­гое заня­тие Алёши состо­яло в том, чтобы кор­мить куро­чек, кото­рые жили около забора в нарочно для них выстро­ен­ном домике и целый день играли и бегали на дворе. Алёша очень коротко с ними позна­ко­мился, всех знал по имени, раз­ни­мал их драки, а забияк нака­зы­вал тем, что ино­гда несколько дней сряду не давал им ничего от кро­шек, кото­рые все­гда после обеда и ужина он соби­рал со ска­терти. Между курами он осо­бенно любил чёр­ную хох­ла­тую, назван­ную Чер­нуш­кою. Чер­нушка была к нему лас­ко­вее дру­гих; она даже ино­гда поз­во­ляла себя гла­дить, и поэтому Алёша луч­шие кусочки при­но­сил ей. Она была нрава тихого; редко про­ха­жи­ва­лась с дру­гими и, каза­лось, любила Алёшу более, нежели подруг своих.

Одна­жды (это было во время вака­ций, между Новым годом и Кре­ще­ньем, — день был пре­крас­ный и необык­но­венно тёп­лый, не более трёх или четы­рёх гра­ду­сов мороза) Алёше поз­во­лили поиг­рать на дворе. В тот день учи­тель и жена его в боль­ших были хло­по­тах. Они давали обед дирек­тору учи­лищ, и ещё нака­нуне, с утра до позд­него вечера, везде в доме мыли полы, выти­рали пыль и вощили крас­ного дерева столы и комоды. Сам учи­тель ездил заку­пать про­ви­зию для стола: белую архан­гель­скую теля­тину, огром­ный око­рок и из Милю­ти­ных лавок киев­ское варе­нье. Алёша тоже по мере сил спо­соб­ство­вал при­го­тов­ле­ниям: его заста­вили из белой бумаги выре­зы­вать кра­си­вую сетку на око­рок и укра­шать бумаж­ною резь­бою нарочно куп­лен­ные шесть вос­ко­вых све­чей. В назна­чен­ный день поутру явился парик­ма­хер и пока­зал своё искус­ство над бук­лями, тупеем и длин­ной косой [9] учи­теля. Потом при­нялся за супругу его, напо­ма­дил и напуд­рил у неё локоны и шиньон [10] и взгро­моз­дил на её голове целую оран­же­рею [11] раз­ных цве­тов, между кото­рыми бли­стали искус­ным обра­зом поме­щён­ные два брил­ли­ан­то­вых перстня, когда-то пода­рен­ные мужу её роди­те­лями уче­ни­ков. По окон­ча­нии голов­ного убора наки­нула она на себя ста­рый, изно­шен­ный салоп [12] и отпра­ви­лась хло­по­тать по хозяй­ству, наблю­дая при том строго, чтоб как-нибудь не испор­ти­лась при­чёска; и для того сама она не вхо­дила в кухню, а давала при­ка­за­ния своей кухарке, стоя в две­рях. В необ­хо­ди­мых же слу­чаях посы­лала туда мужа сво­его, у кото­рого при­чёска не так была высока.

Источник

Черная курица, или Подземные жители — Антоний Погорельский

— Подите, — отве­чал учи­тель, — только не долго там будьте, уж скоро сде­ла­ется темно.

Алёша поспешно надел свою крас­ную бекешу [18] на бели­чьем меху и зелё­ную бар­хат­ную шапочку с собо­льим око­лыш­ком и побе­жал к забору. Когда он туда при­был, курочки уже начали соби­раться на ноч­лег и, сон­ные, не очень обра­до­ва­лись при­не­сён­ным крош­кам. Одна Чер­нушка, каза­лось, не чув­ство­вала охоты ко сну: она весело к нему под­бе­жала, захло­пала кры­льями и опять начала кудах­тать. Алёша долго с ней играл; нако­нец, когда сде­ла­лось темно и настала пора идти домой, он сам затво­рил курят­ник, удо­сто­ве­рив­шись напе­рёд, что любез­ная его курочка усе­лась на шесте. Когда он выхо­дил из курят­ника, ему пока­за­лось, что глаза у Чер­нушки све­тятся в тем­ноте, как звёз­дочки, и что она тихонько ему говорит:

— Алёша, Алёша! Останься со мною!

Алёша воз­вра­тился в дом и весь вечер про­си­дел один в класс­ных ком­на­тах, между тем как на дру­гой поло­вине часу до один­на­дца­того про­были гости и на несколь­ких сто­лах играли в вист. Прежде нежели они разъ­е­ха­лись, Алёша пошёл в ниж­ний этаж, в спальню, раз­делся, лёг в постель и поту­шил огонь. Долго не мог он заснуть. Нако­нец сон его пре­одо­лел, и он только что успел во сне раз­го­во­риться с Чер­нуш­кою, как, к сожа­ле­нию, про­буж­дён был шумом разъ­ез­жа­ю­щихся гостей.

Немного погодя учи­тель, про­во­жав­ший дирек­тора со свеч­кою, вошёл к нему в ком­нату, посмот­рел, всё ли в порядке, и вышел вон, замкнув дверь ключом.

Ночь была месяч­ная, и сквозь ставни, неплотно затво­ряв­ши­еся, упа­дал в ком­нату блед­ный луч луны. Алёша лежал с откры­тыми гла­зами и долго слу­шал, как в верх­нем жилье, над его голо­вою, ходили по ком­на­там и при­во­дили в поря­док сту­лья и столы.

Нако­нец всё утихло. Он взгля­нул на сто­яв­шую подле него кро­вать, немного осве­щён­ную месяч­ным сия­нием, и заме­тил, что белая про­стыня, вися­щая почти до полу, легко шеве­ли­лась. Он при­сталь­нее стал всмат­ри­ваться: ему послы­ша­лось, как будто что-то под кро­ва­тью цара­па­ется, и немного погодя пока­за­лось, что кто-то тихим голо­сом зовёт его:

Алёша испу­гался! Он один был в ком­нате, и ему тот­час при­шло на мысль, что под кро­ва­тью дол­жен быть вор. Но потом, рас­су­див, что вор не назвал бы его по имени, он несколько обод­рился, хотя сердце в нём дрожало.

Он немного при­под­нялся в постели и ещё яснее уви­дел, что про­стыня шеве­лится, ещё внят­нее услы­шал, что кто-то говорит:

Вдруг белая про­стыня при­под­ня­лась, и из-под неё вышла… чёр­ная курица!

— Ах! это ты, Чер­нушка! — невольно вскри­чал Алёша. — Как ты зашла сюда?

Чер­нушка захло­пала кры­льями, взле­тела к нему на кро­вать и ска­зала чело­ве­че­ским голосом:

— Это я, Алёша! Ты не боишься меня, не правда ли?

— Зачем я буду тебя бояться? — отве­чал он. — Я тебя люблю; только для меня странно, что ты так хорошо гово­ришь: я совсем не знал, что ты гово­рить умеешь!

— Если ты меня не боишься, — про­дол­жала курица, — так поди за мною: я тебе покажу что-нибудь хоро­шень­кое. Оде­вайся скорее!

— Какая ты, Чер­нушка, смеш­ная! — ска­зал Алёша. — Как мне можно одеться в тем­ноте? Я пла­тья сво­его теперь не сыщу, я и тебя насилу вижу!

— Поста­ра­юсь этому помочь, — ска­зала курочка.

Тут она заку­дах­тала стран­ным голо­сом, и вдруг откуда-то взя­лись малень­кие свечки в сереб­ря­ных шан­да­лах, [19] не больше как с Алё­шин малень­кий паль­чик. Шан­далы эти очу­ти­лись на полу, на сту­льях, на окнах, даже на руко­мой­нике, и в ком­нате сде­ла­лось так светло, так светло, как будто днём. Алёша начал оде­ваться, а курочка пода­вала ему пла­тье, и таким обра­зом он вскоре совсем был одет.

Когда Алёша был готов, Чер­нушка опять заку­дах­тала, и все свечки исчезли.

— Иди за мною! — ска­зала она ему.

И он смело после­до­вал за нею. Из глаз её выхо­дили как будто лучи, кото­рые осве­щали всё вокруг них, хотя не так ярко, как малень­кие свечки. Они про­шли через переднюю.

— Дверь заперта клю­чом, — ска­зал Алёша.

Но курочка ему не отве­чала: она хлоп­нула кры­льями, и дверь сама собою отво­ри­лась… Потом, пройдя через сени, обра­ти­лись они к ком­на­там, где жили сто­лет­ние ста­рушки-гол­ландки. Алёша нико­гда у них не бывал, но слы­хал, что ком­наты у них убраны по-ста­рин­ному, что у одной из них боль­шой серый попу­гай, а у дру­гой серая кошка, очень умная, кото­рая умеет пры­гать через обруч и пода­вать лапку. Ему давно хоте­лось всё это видеть, и потому он очень обра­до­вался, когда курочка опять хлоп­нула кры­льями, и дверь в ста­руш­кины покои отворилась.

Алёша в пер­вой ком­нате уви­дел вся­кого рода ста­рин­ные мебели: рез­ные сту­лья, кресла, столы и комоды. Боль­шая лежанка была из гол­ланд­ских израз­цов, на кото­рых были нари­со­ваны синей мура­вой [20] люди и звери. Алёша хотел было оста­но­виться, чтоб рас­смот­реть мебели, а особ­ливо фигуры на лежанке, но Чер­нушка ему не позволила.

Они вошли во вто­рую ком­нату, и тут-то Алёша обра­до­вался! В пре­крас­ной золо­той клетке сидел боль­шой серый попу­гай с крас­ным хво­стом. Алёша тот­час хотел под­бе­жать к нему. Чер­нушка опять его не допустила.

— Не тро­гай здесь ничего, — ска­зала она. — Бере­гись раз­бу­дить старушек!

Тут только Алёша заме­тил, что подле попу­гая сто­яла кро­вать с белыми кисей­ными зана­вес­ками, сквозь кото­рые он мог раз­ли­чить ста­рушку, лежа­щую с закры­тыми гла­зами; она пока­за­лась ему как будто вос­ко­вая. В дру­гом углу сто­яла такая же точно кро­вать, где спала дру­гая ста­рушка, а подле неё сидела серая кошка и умы­ва­лась перед­ними лапами. Про­ходя мимо неё, Алёша не мог утер­петь, чтоб не попро­сить у неё лапки… Вдруг она громко замя­у­кала, попу­гай нахох­лился и начал громко кри­чать: «Дур­рак! дур­рак!» В то самое время видно было сквозь кисей­ные зана­вески, что ста­рушки при­под­ня­лись в постели. Чер­нушка поспешно уда­ли­лась, и Алёша побе­жал за нею, дверь вслед за ними сильно захлоп­ну­лась… И ещё долго слышно было, как попу­гай кри­чал: «Дур­рак! дуррак!»

— Как тебе не стыдно! — ска­зала Чер­нушка, когда они уда­ли­лись от ком­нат ста­ру­шек. — Ты, верно, раз­бу­дил рыцарей…

— Каких рыца­рей? — спро­сил Алёша.

— Ты уви­дишь, — отве­чала курочка. — Не бойся, однако ж, ничего, иди за мною смело.

Они спу­сти­лись вниз по лест­нице, как будто в погреб, и долго-долго шли по раз­ным пере­хо­дам и кори­до­рам, кото­рых прежде Алёша нико­гда не виды­вал. Ино­гда кори­доры эти так были низки и узки, что Алёша при­нуж­дён был наги­баться. Вдруг вошли они в залу, осве­щён­ную тремя боль­шими хру­сталь­ными люст­рами. Зала была без око­шек, и по обеим сто­ро­нам висели на сте­нах рыцари в бле­стя­щих латах, с боль­шими перьями на шле­мах, с копьями и щитами в желез­ных руках.

Чер­нушка шла впе­реди на цыпоч­ках и Алёше велела сле­до­вать за собою тихонько-тихонько…

В конце залы была боль­шая дверь из свет­лой жёл­той меди. Лишь только они подо­шли к ней, как соско­чили со стен два рыцаря, уда­рили копьями об щиты и бро­си­лись на чёр­ную курицу.

Источник

Главные герои

Сюжет произведения

Мальчик Алеша на протяжении двух лет жил в пансионе вдали от родителей и чувствовал себя одиноким. По вечерам и выходным он постоянно читал, также любил играть с курицей. Однажды мальчик увидел, что кухарка хочет зарубить ее, и ему показалось, что курица просит о помощи. Алеша уговорил женщину не убивать птицу.

Ночью после этого происшествия Чернушка пришла к мальчику в спальню и повела его в волшебный подземный город, где она была министром. Пока они добирались до королевского замка, Алеша увидел много необыкновенного. Подземный король решил наградить мальчика за то, что он спас Чернушку и сказал просить, чего угодно. Алеша захотел никогда не учить уроки, но знать все наизусть. Тогда король подарил ему волшебное зернышко, с помощью которого будет осуществлена его мечта. Мальчика также строго предупредили о том, что он должен никому ничего рассказывать о подземном городе.

После этого события Алеша стал лучшим учеником в пансионате. Он никогда не делал уроки, но всегда знал все назубок. Однако это кардинально изменило его характер. Из доброго и скромного мальчика он превратился в эгоистичного и заносчивого сорванца и растерял всех своих друзей.

Однажды учитель решил наказать Алешу, и тот, сильно испугавшись розги, рассказал ему о волшебном зернышке и Чернушке. И хотя преподаватель не поверил ему и все же решил высечь, у мальчика пропало зернышко. А ночью к Алеше в последний раз пришла Чернушка, чтобы попрощаться. Подземные жители должны были покинуть город, так как мальчик выболтал их тайну.

После этого Алеша осознал свою вину и снова стал добрым и послушным. Его опять полюбили ученики и учителя в пансионе.

Источник

Чёрная курица, или Подземные жители. Антоний Погорельский

Сказка «Чёрная курица, или Подземные жители» А. Погорельского с иллюстрациями Б. Дехтерева

Дом, которого теперь — как уже вам сказывал — вы не найдете, был о двух этажах, крытый голландскими черепицами. Крыльцо, по которому в него входили, было деревянное и выдавалось на улицу… Из сеней довольно крутая лестница вела в верхнее жилье, состоявшее из восьми или девяти комнат, в которых с одной стороны жил содержатель пансиона, а с другой были классы. Дортуары, или спальные комнаты детей, находились в нижнем этаже, по правую сторону сеней, а по левую жили две старушки, голландки, из которых каждой было более ста лет и которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говаривали…

В числе тридцати или сорока детей, обучавшихся в том пансионе, находился один мальчик, по имени Алёша, которому тогда было не более девяти или десяти лет. Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга, года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой, заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперед. Алеша был мальчик умненькой, миленькой, учился хорошо, и все его любили и ласкали. Однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в пансионе, а иногда даже и грустно. Особливо [*] сначала он никак не мог приучиться к мысли, что он разлучен с родными своими. Но потом мало-помалу он стал привыкать к своему положению, и бывали даже минуты, когда, играя с товарищами, он думал, что в пансионе гораздо веселее, нежели в родительском доме.

Вообще дни учения для него проходили скоро и приятно; но когда наставала суббота и все товарищи его спешили домой к родным, тогда Алеша горько чувствовал свое одиночество. По воскресеньям и праздникам он весь день оставался один, и тогда единственным утешением его было чтение книг, которые учитель позволял ему брать из небольшой своей библиотеки. Учитель был родом немец, а в то время в немецкой литературе господствовала мода на рыцарские романы и на волшебные повести, — и библиотека, которою пользовался наш Алеша, большею частию состояла из книг сего рода.

Другое занятие Алеши состояло в том, чтобы кормить курочек, которые жили около забора в нарочно для них выстроенном домике и целый день играли и бегали на дворе. Алеша очень коротко с ними познакомился, всех знал по имени, разнимал их драки, а забияк наказывал тем, что иногда несколько дней сряду не давал им ничего от крошек, которые всегда после обеда и ужина он собирал со скатерти. Между курами он особенно любил одну черную хохлатую, названную Чернушкою. Чернушка была к нему ласковее других; она даже иногда позволяла себя гладить, и потому Алеша лучшие кусочки приносил ей. Она была нрава тихого; редко прохаживалась с другими и, казалось, любила Алёшу более, нежели подруг своих.

В продолжение всех этих забот Алешу нашего совсем забыли, и он тем воспользовался, чтоб на просторе играть на дворе. По обыкновению своему, он подошел сначала к дощатому забору и долго смотрел в дырочку; но и в этот день никто почти не проходил по переулку, и он со вздохом обратился к любезным своим курочкам. Не успел он присесть на бревно и только что начал манить их к себе, как вдруг увидел подле себя кухарку с большим ножом. Алеше никогда не нравилась эта кухарка — сердитая и бранчивая. Но с тех пор, как он заметил, что она-то и была причиною, что от времени до времени уменьшалось число его курочек, он еще менее стал ее любить. Когда же однажды нечаянно увидел он в кухне одного хорошенького, очень любимого им петушка, повешенного за ноги с перерезанным горлом, то возымел он к ней ужас и отвращение. Увидев ее теперь с ножом, он тотчас догадался, что́ это значит, и, чувствуя с горестию, что он не в силах помочь своим друзьям, вскочил и побежал далеко прочь.

— Алеша, Алеша! Помоги мне поймать курицу! — кричала кухарка.

Но Алеша принялся бежать еще пуще, спрятался у забора за курятником и сам не замечал, как слезки одна за другою выкатывались из его глаз и упадали на землю.

Довольно долго стоял он у курятника, и сердце в нем сильно билось, между тем как кухарка бегала по двору — то манила курочек: «Цып, цып, цып!», то бранила их.

Вдруг сердце у Алеши еще сильнее забилось: ему послышался голос любимой его Чернушки! Она кудахтала самым отчаянным образом, и ему показалось, что она кричит:

Куда́х, куда́х, куду́ху,
Алеша, спаси Чернуху!
Куду́ху, куду́ху,
Чернуху, Чернуху!

Алеша никак не мог долее оставаться на своем месте. Он, громко всхлипывая, побежал к кухарке и бросился к ней на шею в ту самую минуту, как она поймала уже Чернушку за крыло.

— Любезная, милая Тринушка! — вскричал он, обливаясь слезами. — Пожалуйста, не тронь мою Чернуху!

Алеша так неожиданно бросился на шею к кухарке, что она упустила из рук Чернушку, которая, воспользовавшись этим, от страха взлетела на кровлю сарая и там продолжала кудахтать.

Иллюстрация 1829 г. к первому изданию сказки «Чёрная курица, или Подземные жители»

Но Алеше теперь слышалось, будто она дразнит кухарку и кричит:

Куда́х, куда́х, куду́ху,
Не поймала ты Чернуху!
Куду́ху, куду́ху,
Чернуху, Чернуху!

Между тем кухарка вне себя была от досады и хотела бежать к учителю, но Алеша не допустил ее. Он прицепился к полам ее платья и так умильно стал просить, что она остановилась.

— Душенька, Тринушка! — говорил он. — Ты такая хорошенькая, чистенькая, добренькая… Пожалуйста, оставь мою Чернушку! Вот посмотри, что я тебе подарю, если ты будешь добра!

Таким образом Чернушка спасена была от жестокой и неминуемой смерти.

Лишь только кухарка удалилась в дом, Чернушка слетела с кровли и подбежала к Алеше. Она как будто знала, что он ее избавитель: кружилась около него, хлопала крыльями и кудахтала веселым голосом. Всё утро она ходила за ним по двору, как собачка, и казалось, будто хочет что-то сказать ему, да не может. По крайней мере, он никак не мог разобрать ее кудахтанья. Часа за два перед обедом начали собираться гости. Алешу позвали наверх, надели на него рубашку с круглым воротником и батистовыми манжетами с мелкими складками, белые шароварцы и широкий шелковый голубой кушак. Длинные русые волосы, висевшие у него почти до пояса, хорошенько расчесали, разделили на две ровные части и переложили наперед по обе стороны груди.

Так наряжали тогда детей. Потом научили, каким образом он должен шаркнуть ногой, когда войдет в комнату директор, и что должен отвечать, если будут сделаны ему какие-нибудь вопросы.

В другое время Алеша был бы очень рад приезду директора, которого давно хотелось ему видеть, потому что, судя по почтению, с каким отзывались о нем учитель и учительша, он воображал, что это должен быть какой-нибудь знаменитый рыцарь в блестящих латах и в шлеме с большими перьями. Но на тот раз любопытство это уступило место мысли, исключительно тогда его занимавшей: о черной курице. Ему всё представлялось, как кухарка за нею бегала с ножом и как Чернушка кудахтала разными голосами. Притом ему очень досадно было, что не мог он разобрать, что́ она ему сказать хотела, и его так и тянуло к курятнику… Но делать было нечего: надлежало дожидаться, пока кончится обед!

Наконец приехал директор. Приезд его возвестила учительша, давно уже сидевшая у окна, пристально смотря в ту сторону, откуда его ждали.

Всё пришло в движение: учитель стремглав бросился из дверей, чтоб встретить его внизу, у крыльца; гости встали с мест своих, и даже Алеша на минуту забыл о своей курочке и подошел к окну, чтоб посмотреть, как рыцарь будет слезать с ретивого коня. Но ему не удалось увидеть его, ибо он успел уже войти в дом. У крыльца же вместо ретивого коня стояли обыкновенные извозчичьи сани. Алеша очень этому удивился! «Если бы я был рыцарь, — подумал он, — то никогда бы не ездил на извозчике, а всегда верхом!»

Между тем отворили настежь все двери, и учительша начала приседать [*] в ожидании столь почтенного гостя, который вскоре потом показался. Сперва нельзя было видеть его за толстою учительшею, стоявшею в самых дверях; но, когда она, окончив длинное приветствие свое, присела ниже обыкновенного, Алеша, к крайнему удивлению, из-за нее увидел… не шлем пернатый, но просто маленькую лысую головку, набело распудренную, единственным украшением которой, как после заметил Алеша, был маленький пучок! Когда вошел он в гостиную, Алеша еще более удивился, увидев, что, несмотря на простой серый фрак, бывший на директоре вместо блестящих лат, все обращались с ним необыкновенно почтительно.

— Подите, — отвечал учитель, — только не долго там будьте; уж скоро сделается темно.

Алеша поспешно надел свою красную бекешу на беличьем меху [*] и зеленую бархатную шапочку с собольим околышком и побежал к забору. Когда он туда прибыл, курочки начали уже собираться на ночлег и, сонные, не очень обрадовались принесенным крошкам. Одна Чернушка, казалось, не чувствовала охоты ко сну: она весело к нему подбежала, захлопала крыльями и опять начала кудахтать. Алеша долго с нею играл; наконец, когда сделалось темно и настала пора идти домой, он сам затворил курятник, удостоверившись наперед, что любезная его курочка уселась на шесте. Когда он выходил из курятника, ему показалось, что глаза у Чернушки светятся в темноте, как звездочки, и что она тихонько ему говорит:

— Алеша, Алеша! Останься со мною!

Алеша возвратился в дом и весь вечер просидел один в классных комнатах, между тем как на другой половине часу до одиннадцатого пробыли гости. Прежде, нежели они разъехались, Алеша пошел в нижний этаж, в спальню, разделся, лег в постель и потушил огонь. Долго не мог он заснуть. Наконец сон его преодолел, и он только что успел во сне разговориться с Чернушкою, как, к сожалению, пробужден был шумом разъезжающихся гостей.

Немного погодя, учитель, провожавший директора со свечою, вошел к нему в комнату, посмотрел, всё ли в порядке, и вышел вон, замкнув дверь ключом.

Ночь была месячная, и сквозь ставни, неплотно затворявшиеся, упадал в комнату бледный луч луны. Алеша лежал с открытыми глазами и долго слушал, как в верхнем жилье, над его головою, ходили по комнатам и приводили в порядок стулья и столы.

Наконец всё утихло… Он взглянул на стоявшую подле него кровать, немного освещенную месячным сиянием, и заметил, что белая простыня, висящая почти до полу, легко шевелилась. Он пристальнее стал всматриваться… ему послышалось, как будто что-то под кроватью царапается, — и немного погодя показалось, что кто-то тихим голосом зовет его:

Алеша испугался. Он один был в комнате, и ему тотчас пришло на мысль, что под кроватью должен быть вор. Но потом, рассудив, что вор не называл бы его по имени, он несколько ободрился, хотя сердце в нем дрожало.

Он немного приподнялся в постели и еще яснее увидел, что простыня шевелится… еще внятнее услышал, что кто-то говорит:

Вдруг белая простыня приподнялась, и из-под нее вышла… черная курица!

— Ах! Это ты, Чернушка! — невольно вскричал Алеша. — Как ты зашла сюда?

Чернушка захлопала крыльями, взлетела к нему на кровать и сказала человеческим голосом:

— Это я, Алеша! Ты не боишься меня, не правда ли?

— Зачем я тебя буду бояться? — отвечал он. — Я тебя люблю; только для меня странно, что ты так хорошо говоришь: я совсем не знал, что ты говорить умеешь!

— Если ты меня не боишься, — продолжала курица, — так поди за мною; я тебе покажу что-нибудь хорошенькое. Одевайся скорее!

— Какая ты, Чернушка, смешная! — сказал Алеша. — Как мне можно одеться в темноте? Я платья своего теперь не сыщу; я и тебя насилу вижу!

— Постараюсь этому помочь, — сказала курочка.

Когда Алеша был готов, Чернушка опять закудахтала, и все свечки исчезли.

— Иди за мною, — сказала она ему.

И он смело последовал за нею. Из глаз ее выходили как будто лучи, которые освещали всё вокруг них, хотя не так ярко, как маленькие свечки. Они прошли чрез переднюю…

Источник