ах не трогайте меня обожгу и без огня что это такое
III
В старые годы, где бы я ни был — в трамвае, в очереди за хлебом, в приемной зубного врача,- я, чтобы не тратилось попусту время, сочинял загадки для детей. Это спасало меня от умственной праздности.
Одна из выдуманных мною загадок такая:
Ах, не трогайте меня:
Обожгу и без огня!
Отгадка, конечно, крапива. Правильно отгадывали эту загадку лишь деревенские дети, а городские говорили почему-то: утюг. И вот загадка о грузовике, перевозившем наши вещи на дачу. Я был вынужден взгромоздиться на груду вещей и ехать по ухабистой дороге, держа в руках лампу и зеркало. Доехал до места измученный, зато сочинил вот такую загадку:
Была телега у меня,
Да только не было коня.
И вдруг она заржала,
Заржала — побежала.
Глядите, побежала телега без коня!
Многие мои загадки давно напечатаны. Но есть среди них и такие, которые я до сих пор не решаюсь включить в свои детские книжки. Например, эта, где изображен головастик, жаждущий превратиться в лягушку:
Без рук, без ног голова плыла,
Голова плыла, приговаривала:
«Эх, ноги бы мне, я бы скок да скок,
Поскакала бы я на лужок-бережок!»-
«Ну, вот тебе ноги,
Беги, голова,
Скачи по дороге.
Кричи КВА-КВА».
Загадка как будто не хуже других, но горе в том, что ни один взрослый, кому я загадывал эту загадку, не мог отгадать ее. Дети не могли и подавно. Поэтому я и не дерзаю печатать ее на страницах своего «Чудо-дерева». На днях мне привелось сызнова прочитать этот сборник, взглянуть на него свежими глазами. И когда в конце книги я дошел до загадок, с удивлением увидел, что есть в этих загадках одно характерное свойство, какого я не замечал до сих пор. Оказывается, даже неодушевленные вещи определяются здесь не столько своими качествами, сколько своими делами, поступками. Обожгу, заржала, побежала, поскакала, беги, скачи, кричи и т. п.- все это действия, и притом энергичные, повышенно эмоциональные, резкие. Такова, например, загадка про бегущий пароход:
Паровоз
Без колес!
Вот так чудо-паровоз!
Не с ума ли он сошел?-
Прямо по морю потел!
На четыре строки три восклицательных знака и один вопросительный. Каждая строка требует нового жеста. Оказывается, обращаясь к детям со своими загадками, я инстинктивно избегал прилагательных, определяющих качества, признаки и приметы вещей, и столь же инстинктивно тянулся к глаголам. Мне было бы скучно загадывать такие загадки, где репа определяется тем, что она «желта и хвостата», хлебная мякоть — тем, что она «комковата и ноздревата», а рябина — тем, что она «кругла и красна». Таких загадок у меня нет ни одной. Не суммой типических признаков характеризуется предмет в моих загадках, но чаще всего динамикой движений и действий. Такова, например, загадка о нашем домашнем ковре, на котором любили играть мои дети, перед тем как отправиться спать:
Лежу я у вас под ногами,
Топчите меня сапогами,
А утром во двор
Унесите меня
И бейте меня,
Колотите меня,
Чтоб дети могли
Поваляться на мне,
Барахтаться
И кувыркаться на мне.
Топчите, унесите, бейте, колотите, поваляться, кувыркаться, барахтаться — семь энергичных глаголов подряд и ни одного — из качественных определений ковра. Конечно, я привожу крайние случаи. Чаще всего в моих загадках (как и в фольклоре) перечисления качественных определений предмета совмещаются с изображением его типических поступков и действий. Такова загадка о яйце и цыпленке:
Был белый дом,
Чудесный дом,
И что-то застучало в нем.
И он разбился, и оттуда
Живое выскочило чудо —
Такое теплое, такое
Пушистое и золотое.
Но в большинстве загадок все же преобладает динамика. Это я разглядел лишь теперь, перечитывая на старости лет (не в последний ли раз?) свои давние детские книги, служившие верно и преданно четырем или пяти поколениям детей.
Внимательно вглядевшись в эти книги, я подметил, что не только в загадках, но и в большинстве моих сказок — непрерывные вихри движений и действий. В «Мойдодыре» уже на первых страницах:
Все верт и тся,
Все кружится
И несется кувырком.
Ехали медведи
На велосипеде.
А за ними кот
Задом наперед.
А за ним комарики
На воздушном шарике.
м А за ними раки
На хромой собаке.
Зайчики
В трамвайчике.
Жаба на метле…
Едут и смеются,
Пряники жуют.
И такими быстрыми темпами движется вся эта чудн а я вереница, что не успеешь вглядеться в одного проезжающего, как перед тобой другой. Эти быстрые темпы вполне соответствуют умственным потребностям малых детей. Ведь ребенка в начале его бытия меньше всего интересуют характерные приметы вещей. Не оттого ли его собственная речь в раннем возрасте так небогата эпитетами? Это, я уверен, объясняется тем, что каждый эпитет (за исключением очень немногих) есть результат более или менее длительного ознакомления с вещью, вглядывания в нее, размышлений о ней,- то есть такой интеллектуальной работы, которая под силу лишь более позднему возрасту. Поэтому, изображая в первых строках «Тараканища» мчащихся друг за другом животных, я не обременяю ребенка ненужными ему сведениями, каковы они, эти зайцы, раки, медведи, коты, комары, которые проносятся мимо,- какой у них нрав и какая наружность. Детскому уму эти сведения еще не нужны. Действий, приключений, событий, молниеносно следующих одно за другим,- вот чего ждет ребенок в первые шесть-семь лет своей жизни. Герои «Крокодила» то сражаются, то убегают из плена, то ездят верхом на пантерах, то попадают в лапы к осатанелым гориллам, то пляшут вокруг праздничной елки — одно приключение сменяется десятком других. И в «Бармалее» и в Краденом солнце» такая же непрерывная цепь приключений. И в «Бибигоне» и «Мухе» тоже. *
Если я в своем воображении, как и подобает природному сказочнику, переживаю всем существом, всеми нервами каждое из тех действий, приключений, событий, о которых мне случается писать, я невольно, нисколько о том не заботясь, нахожу для каждого из этих эпизодов особую звуковую окраску, особый музыкальный напев. Муха-Цокотуха с беззаботным радушием угощала своих щедрых гостей, приносивших ей богатые дары, и вдруг попала в когти к пауку, который сразу же стал мучить ее,- неужели об этом катастрофическом случае можно повествовать тем же голосом, каким я говорил об ее легкомысленном пиршестве? Конечно, нет. Здесь зазвучал для меня другой музыкальный мотив, соответствующий наступившему бедствию и резко отличающийся от прежних мажорно-ликующих ритмов. Хорей сменился скорбным анапестом:
А злодей-то не шутит,
Руки-ноги он мухе веревками крутит,
Зубы острые в самое сердце вонзает
И кровь у нее выпивает.
Муха криком кричит,
Надрывается,
А злодей молчит,
Ухмыляется.
Дико было бы, если бы этот горестный случай был описан тем же плясовым и беспечным хореем, каким я только что описывал праздник. Нет, весь ритмический строй поэмы изменился мгновенно, и речь злополучной Мухи зазвучала отчаянным воплем:
«ДорогИе гости, помогИте!
Паука-злодея зарубИте!
И кормИла я вас,
И поИла я вас,
Не покИньте меня
В мой последний час!»
Этот вопль, как я вижу теперь, пронизан от первой строки до последней единственным звуком И, трагическим звуком, издаваемым мухами, когда их терзает паук. В пяти строках — шесть слов с ударением на И. Не прошло и минуты, как Муха опять стала счастлива. Ее спас самоотверженный герой. И, естественно, грустная ритмика плача тотчас же сменилась — не могла не смениться — ритмикой безоглядного счастья. Началась неистовая пляска, причем каждый опять-таки пляшет по-своему, в соответствии со своей комплекцией и общественной ролью,- отсюда многочисленные вариации ритмов. Вот музыкальная фактура стиха, изображающего пляску солидных и грузных жуков.
А жуки рогатые,
Мужики богатые,
Шапочками машут,
С бабочками пляшут.
И совсем по-другому звучит ухарская пляска удалого деревенского батрака-муравья:
Муравей, Муравей
Не жалеет лаптей —
С Муравьихою подпрыгивает
И букашечкам подмигивает:
«Вы, букашечки,
Вы, милашечки,
Тара-тара-тара-тара-таракашечки!»
Изумительный детский слух к музыкальному звучанию стиха, если только он не загублен скудоумными взрослыми, легко схватывает все эти вариации ритмов, которые, я надеюсь, в значительной мере способствуют стиховому развитию детей. Вот эта-то переменчивость ритмической фактуры стиха и была тем нововведением, тем новшеством, которое я ввел в свою работу над детскими сказками. Старинные русские сказки, хотя бы такие длинные, как «Конек-горбунок», от первой строки до последней звучали одним-единственным ритмом, ни разу не нарушая заранее установленной схемы. О чем бы ни повествовалось в «Коньке-горбунке» — о путешествии на небо, или о расправе с царем, или о чудо-деревне, расположенной на спине у кита,- обо всем этом говорилось одним и тем же монотонным голосом, неторопливым и ровным.
Повторяю. Далеко не всегда мне выпадало веселое счастье: писать стихи для маленьких детей. Тянулись месяцы, а порою и годы, когда в качестве детского автора я чувствовал себя жалкой бездарностью, способной вымучивать из вялого мозга одни лишь постыдно корявые вирши. Досаднее всего было то, что всякие прочие жанры в это самое время давались мне без всяких усилий. Я писал и этюды по истории словесности, и мемуарные очерки, и критические статьи, и памфлеты, но, чуть дело доходило до детских стихов, оказывался неумелым ремесленником. Причина моего бесплодия ясна. Всякая искренняя детская сказка всегда бывает рождена оптимизмом. Ее живит благодатная детская вера в победу добра над злом. Этой веры мне в то время не хватало. Но вот однажды на даче под Лугой я забрел далеко от дома и в незнакомой глуши провел часа три с детворой, которая копошилась у лесного ручья. День был безветренный, жаркий. Мы лепили из глины человечков и зайцев, бросали в воду еловые шишки, ходили куда-то дразнить индюка и расстались лишь вечером, когда грозные родители разыскали детей и с упреками увели их домой. На душе у меня стало легко. Я бодро зашагал переулками среди огородов и дач. В те годы я каждое лето до глубокой осени ходил босиком. И теперь мне было особенно приятно шагать по мягкой и теплой пыли, еще не остывшей после горячего дня. Не огорчало меня даже то, что прохожие смотрели на меня с омерзением, ибо дети, увлеченные лепкой из глины, усердно вытирали загрязненные руки о мои холщовые штаны, которые из-за этого стали пятнистыми и так отяжелели, что их приходилось поддерживать. И все же я чувствовал себя превосходно. Эта трехчасовая свобода от взрослых забот и тревог, это приобщение к заразительному детскому счастью, эта милая пыль под босыми ногами, это вечереющее доброе небо — все это пробудило во мне давно забытое упоение жизнью, и я, как был в измазанных штанах, взбежал к себе в комнату и в какой-нибудь час набросал те стихи, которые с позапрошлого лета безуспешно пытался написать. То музыкальное чувство, которого все это время я был совершенно лишен и напряженно пытался в себе возродить, вдруг до того обострило мой слух, что я ощутил и попытался передать на бумаге ритмическим звучанием стиха движение каждой даже самой крохотной вещи, пробегающей у меня по странице. Передо мной внезапно возник каскад взбунтовавшихся, ошалелых вещей, вырвавшихся на волю из долгого плена,- великое множество вилок, стаканов, чайников, ведер, корыт, утюгов и ножей, в панике бегущих друг за дружкой. Причем во время этого отчаянно быстрого бегства каждая тарелка зазвучала совершенно иначе, чем, скажем, сковорода или чашка. Бойкая и легковесная кастрюля пронеслась лихим четырехстопным хореем мимо отставшего от нее утюга.
И кастрюля на беГУ
Закричала утюГУ:
«Я беГУ, беГУ, беГУ,
Удержаться не моГУ!»
Как я понимаю теперь, шесть ГУ на четыре строки призваны передать фонетически стремительность и легкость полета. А так как утюги увесистее юрких кастрюль, я оснастил свои строки о них тягучими сверхдактилическими рифмами:
Утюги бегут покрякивают,
Через лужи, через лужи перескакивают.
По-кря-ки-ва-ют, пе-ре-ска-ки-ва-ют — неторопливые протяжные слова с ударением на четвертом слоге от конца. Этим ритмическим рисунком попытался я выразить чугунную тугонодвижность утюгов. У чайника другая «походка»- шумная, суетливая и дробная. В ней мне послышался шестистопный хорей:
Вот и чайник за кофейником бежит,
Тараторит, тараторит, дребезжит…
Но вот раздались стеклянные, тонко звенящие звуки, вновь вернувшие сказке ее первоначальный напев:
А за ними блюдца, блюдца —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Вдоль по улице несутся —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
На стаканы — дзынь!- натыкаются,
И стаканы — дзынь!- разбиваются.
Конечно, я нисколько не стремился к такой многообразной и переменчивой ритмике. Но как-то само собой вышло, что, чуть только передо мною пронеслась разная кухонная мелочь, четырехстопный хорей мгновенно преобразился в трехстопный:
А за нею вилки,
Рюмки да бутылки,
Чашки да ложки
Скачут по дорожке.
Не заботился я и о том, чтобы походка стола, неуклюже, вперевалку бегущего вместе с посудой, была передана другой вариацией ритма, совсем не похожей на ту, какая изображала движение прочих вещей:
Из окошка вывалился стол
И пошел, пошел, пошел, пошел, пошел…
А на нем, а на нем,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»
Конечно, таких вариаций стихотворного ритма, изображающих каждый предмет в его музыкальной динамике, не добьешься никакими внешними ухищрениями техники. Но в те часы, когда переживаешь тот нервный подъем, который я пытался описать в очерке о «Мухе-Цокотухе», эта разнообразная звукопись, нарушающая утомительную монотонность поэтической речи, не стоит никакого труда: напротив, обойтись без нее было бы гораздо труднее. Вся эта сюита о каскаде вещей была написана экспромтом, в какой-нибудь час или меньше. Зато продолжение «Федорина горя» далось мне ценою кропотливой и долгой работы, о которой не стану сейчас говорить, так как тороплюсь сделать вывод из того, что сказано раньше. 2
Примечания:
1. «Крокодил»- моя первая сказка, сочиненная еще в 1916 году. В нее (во вторую ее часть) я по неопытности ввел длиннейший монолог Крокодила о тех страданиях, которые испытывают звери, заключенные в железные клетки зверинцев. При новом издании сказки я хотел было заменить этот монолог кратким восьмистишием, излагающим тот же сюжет, но редакторы воспротивились этой замене. По их словам, уже создалась традиция, которую нельзя нарушить… Все же я считаю этот монолог своей ошибкой.
Корней Чуковский — Загадки для детей: Стих
Был белый дом,
Чудесный дом,
И что-то застучало в нём.
И он разбился, и оттуда
Живое выбежало чудо —
Такое тёплое, такое пушистое и золотое.
Отгадка:(Яйцо и цыплёнок.)
Паровоз
Без колёс!
Вот так чудо-паровоз!
Не с ума ли он сошёл —
Прямо по морю пошёл!
Красные двери
В пещере моей,
Белые звери
Сидят
У дверей.
И мясо и хлеб — всю добычу мою
Я с радостью белым зверям отдаю!
Отгадка: (Губы и зубы.)
Была телега у меня,
Да только не было коня,
И вдруг она заржала,
Заржала — побежала.
Глядите, побежала телега без коня!
Лежит, лежит копеечка у нашего колодца.
Хорошая копеечка, а в руки не даётся.
Подите приведите четырнадцать коней,
Подите позовите пятнадцать силачей!
Пускай они попробуют копеечку поднять,
Чтоб Машенька копеечкой могла бы поиграть!
И кони прискакали, и силачи пришли,
Но маленькой копеечки не подняли с земли,
Не подняли, не подняли и сдвинуть не могли.
Отгадка: (Солнечный луч на земле.)
Два коня у меня,
Два коня.
По воде они возят меня.
А вода
Тверда,
Словно каменная!
Всюду, всюду мы вдвоём
Неразлучные идём.
Мы гуляем по лугам,
По зелёным берегам,
Вниз по лестнице сбегаем,
Вдоль по улице шагаем.
Но чуть вечер на порог,
Остаёмся мы без ног,
А безногим — вот беда! —
Ни туда и ни сюда!
Что ж? Полезем под кровать,
Будем там тихонько спать,
А когда вернутся ноги,
Вновь поскачем по дороге.
Отгадка: (Детские ботинки.)
Ах, не трогайте меня:
Обожгу и без огня!
Мудрец в нём видел мудреца,
Глупец — глупца,
Баран — барана,
Овцу в нём видела овца,
И обезьяну — обезьяна,
Но вот подвели к нему Федю Баратова,
И Федя неряху увидел лохматого.
Лежу я у вас под ногами,
Топчите меня сапогами.
А завтра во двор унесите меня
И бейте меня, колотите меня,
Чтоб дети могли поваляться на мне,
Барахтаться и кувыркаться на мне.
Растёт она вниз головою,
Не летом растёт, а зимою.
Но солнце её припечёт —
Заплачет она и умрёт.
Марьюшка, Марусенька, Машенька и Манечка
Захотели сладкого сахарного пряничка.
Бабушка по улице старенькая шла,
Девочкам по денежке бабушка дала:
Марьюшке — копеечку,
Марусеньке — копеечку,
Машеньке — копеечку,
Манечке — копеечку,—
Вот какая добрая бабушка была!
Марьюшка, Марусенька, Машенька и Манечка
Побежали в лавочку и купили пряничка.
И Кондрат задумался, глядя из угла:
Много ли копеечек бабушка дала?
Отгадка: выберите мышкой между скобками (Бабушка дала только одну копеечку,
так как Марьюшка, Марусенька, Машенька и Манечка — одна и та же девочка.)
Хожу-брожу не по лесам,
А по усам, по волосам,
И зубы у меня длинней,
Чем у волков и медведей.
На малину налетели,
Поклевать её хотели.
Но увидели урода —
И скорей из огорода!
А урод сидит на палке
С бородою из мочалки.
Отгадка(Птицы и огородное пугало.)
Если бы сосны да ели
Бегать и прыгать умели,
Они от меня без оглядки умчались бы
И больше со мной никогда не встречались бы,
Потому что — скажу вам, не хвастая,—
Я стальная и злая, и очень зубастая.
Я одноухая старуха,
Я прыгаю по полотну
И нитку длинную из уха,
Как паутинку, я тяну.
Маленькие домики по улице бегут,
Мальчиков и девочек домики везут.
Много этого добра
Возле нашего двора,
А рукою не возьмёшь
И домой не принесёшь.
Маша по саду гуляла,
Собирала, собирала,
Поглядела в кузовок —
Там и нет ничего.
Шёл Кондрат
В Ленинград,
А навстречу — двенадцать ребят.
У каждого по три лукошка,
В каждом лукошке — кошка,
У каждой кошки — двенадцать котят.
У каждого котёнка
В зубах по четыре мышонка.
И задумался старый Кондрат:
«Сколько мышат и котят
Ребята несут в Ленинград?»
Отгадка: выберите мышкой между скобками (
Глупый, глупый Кондрат!
Он один и шагал в Ленинград
А ребята с лукошками,
С мышами и кошками
Шли навстречу ему —
В Кострому.
)
Возьмите меня, умывайтесь, купайтесь,
А что я такое — скорей догадайтесь.
И знайте: большая была бы беда,
Когда бы не я да вода,—
На грязной, немытой шее
У вас жили бы гадкие змеи
И ядовитыми жалами
Кололи бы вас, как кинжалами.
А в каждом невымытом ухе
Засели бы злые лягухи,
И если б вы, бедные, плакали,
Они бы смеялись и квакали.
Вот, милые дети, какая беда
Была бы, когда бы не я да вода.
Берите меня, умывайтесь, купайтесь,
А что я такое — скорей догадайтесь.
Я великан! Вон ту громадную
Многопудовую плиту
Я, словно плитку шоколадную,
Вмиг поднимаю в высоту.
И если я могучей лапою
Слона или верблюда сцапаю,
Я их обоих буду рад
Поднять, как маленьких котят.
Я лаю со всякой
Собакой,
Я вою
Со всякой совою,
И каждую песню твою
Я вместе с тобою
Пою.
Когда же вдали пароход
Быком на реке заревёт,
Я тоже реву:
«У-у!»
Две ноги на трёх ногах,
А четвёртая в зубах.
Вдруг четыре прибежали
И с одною убежали.
Подскочили две ноги,
Ухватили три ноги,
Закричали на весь дом —
Да тремя по четырём!
Но четыре завизжали
И с одною убежали.
Отгадка:(Две ноги — мальчик, Три ноги — табуретка, Четыре ноги — собака, Одна нога — куриная.)
Вот иголки и булавки
Выползают из-под лавки.
На меня они глядят,
Молока они хотят.
Вдруг из чёрной темноты
В небе выросли кусты.
А на них-то голубые,
Пунцовые, золотые
Распускаются цветы
Небывалой красоты.
И все улицы под ними
Тоже стали голубыми,
Пунцовыми, золотыми,
Разноцветными.
40 загадок обо всем на свете
У кого в носу решето, что жжет без огня и почему река сошла с ума? Простые, сложные и очень сложные загадки из журналов «Мурзилка», «Чиж» и «Ёж» и книг Маршака и Чуковского
Простые загадки
В Полотняной стране
По реке Простыне
Плывет пароход
То назад, то вперед,
А за ним такая гладь —
Ни морщинки не видать.
Самуил Маршак. «Загадки Маршака», 1930
В брюшке — баня,
В носу — решето,
Нос — хоботок,
На голове — пупок,
Всего одна рука
Без пальчиков,
И та — на спине
Калачиком.
Стоит дуб,
В нем двенадцать гнезд,
В каждом гнезде
По четыре яйца,
В каждом яйце
По семи цыпленков.
В синем небе светляки —
Не дотянешь к ним руки.
А один большой светляк
Изогнулся, как червяк.
Вдруг из черной темноты
В небе выросли кусты.
А на них-то голубые,
Пунцовые, золотые
Распускаются цветы
Небывалой красоты.
И все улицы под ними
Тоже стали голубыми,
Пунцовыми, золотыми,
Разноцветными.
Корней Чуковский. «Мурзилка», № 1, 1945
Речка спятила с ума —
По домам пошла сама.
Самуил Маршак. «Загадки Маршака», 1930
Музыкант, певец, рассказчик —
А всего труба да ящик.
Самуил Маршак. «Загадки Маршака», 1930
Из стены торчу,
Головой кручу,
Мою и пою
Целую семью.
Софья Федорченко. «Ёж», № 7, 1928
Вот иголки и булавки
Выползают из-под лавки,
На меня они глядят,
Молока они хотят.
Страну чудес откроем мы
И встретимся с героями
В строчках,
На листочках,
Где станции на точках.
Анна Рождественская. «Мурзилка», № 7, 1957
Ёжик странный у Егорки
На окне сидит в ведерке.
День и ночь он дремлет,
Спрятав ножки в землю.
Если день нахмурится,
Если дождь пойдет —
Выйдет он на улицу,
Надо мной вспорхнет.
Ходят-ходят два дружка
Вокруг белого кружка,
Ходят-ходят,
Не приходят,
Мерят-мерят,
Не измерят.
Софья Федорченко. «Ёж», № 5, 1928
Нахмурилось небо
(Наверно, не в духе!).
Летают, летают
Белые мухи.
И носятся слухи,
Что белые мухи
Не только летают,
Но даже — не тают!
Борис Заходер. «Избранное», 1981
На раскрашенных страницах
Много праздников хранится.
Два коня у меня,
Два коня.
По воде они возят меня.
А вода
Тверда,
Словно каменная!
Корней Чуковский. «: сказки, стихи, загадки», 1959
Ах, не трогайте меня:
Обожгу и без огня!
Корней Чуковский. «: сказки, стихи, загадки», 1959
Мудрец в нем видел мудреца,
Глупец — глупца,
Баран — барана,
Овцу в нем видела овца,
И обезьяну — обезьяна,
Но вот подвели к нему Федю Баратова,
И Федя неряху увидел лохматого.
Корней Чуковский. «: сказки, стихи, загадки», 1959
Маленькие домики по улице бегут,
Мальчиков и девочек домики везут.
Корней Чуковский. « и другие сказки», 1970
Загадки посложнее
Стучит,
Гремит,
Вертится,
Ходит весь
Свой век,
А не человек.
Кафтан на мне зеленый,
А сердце — как кумач;
На вкус, как сахар, сладок,
На вид — похож на мяч.
Пустые отдыхаем,
А полные шагаем.
Самуил Маршак. «Загадки Маршака», 1930
Он с жадностью пьет —
А не чувствует жажды.
Он бел —
А купается только однажды:
Он смело ныряет
В кипящую воду
Себе на беду,
Но на радость народу.
И добрые люди
(Вот это загадка!)
Не скажут:
— Как жалко.
А скажут:
— Как сладко!
Борис Заходер. «Избранное», 1981
Что загадка эта значит?
Ничего я не пойму:
По листве зайчонок скачет
И рассеивает тьму.
Наш зверок
С вершок.
Носом шмыг, шмыг,
Хвостиком дрыг, дрыг,
А дело делает.
Загадка у меня к вам есть,
Загадка непростая:
Какую букву можно есть,
Когда она пустая?
Нет ушей, а слышит.
Нету рук, а пишет.
Над нами кверху ногами.
Чем больше отдаю,
Тем больше вырастаю,
Величину свою
Отдачей измеряю.
Деревянный брусок,
А на нем растет лесок.
Орехов не ест,
Сахара не просит,
А щипцы с собой носит.
Нина Назарова. «Отгадай-ка», 1959
На листочке,
На страничке —
То ли точки,
То ли птички.
Все сидят на лесенке,
Все щебечут песенки.
Как пошли четыре братца
Под корытом кувыркаться.
Понесли меня с тобой
По дороге столбовой.
Самуил Маршак. «Ёж», № 6, 1928
Красные двери
В пещере моей,
Белые звери
Сидят у дверей.
И мясо, и хлеб — всю добычу мою —
Я с радостью белым зверям отдаю!
Корней Чуковский. Из сборника «Топтыгин и лиса», 1942
Две ноги на трех ногах,
А четвертая в зубах.
Вдруг четыре прибежали
И с одною убежали.
Подскочили две ноги,
Ухватили три ноги,
Закричали на весь дом —
Да тремя по четырем!
Но четыре завизжали
И с одною убежали.
Корней Чуковский. «: сказки, стихи, загадки», 1959
Совсем тяжело!
Лежит, лежит копеечка у нашего колодца.
Хорошая копеечка, а в руки не дается.
Подите приведите четырнадцать коней,
Подите позовите пятнадцать силачей!
Пускай они попробуют копеечку поднять,
Чтоб Машенька копеечкой могла бы поиграть!
И кони прискакали, и силачи пришли,
Но маленькой копеечки не подняли с земли.
Не подняли, не подняли и сдвинуть не могли.
Корней Чуковский. «Чиж», № 2, 1934
В лесу без огня котел кипит.
Эвенкийская загадка. «Мурзилка», № 8, 1961
Дом открыт
со всех сторон.
В доме —
Тысячи колонн.
Над колоннами —
Шатры.
Под колоннами —
Ковры.
Там живут —
И в коврах,
И в колоннах,
И в шатрах.