просто у меня нет дома

Не сдержать слез: «Один в каное» презентовали первый официальный клип за 9 лет

Группа «Один в каное» сняли первый официальный клип за 9 лет существования коллектива. Экранизировать решили композицию «У меня нет дома» из будущего альбома.

Сюжет видео-истории заключается в том, что мальчик из-за разногласий с родителями решает покинуть свой дом. А по дороге встречает мнимых друзей и с ними путешествует по местам, где бушуют фантазии, а реальность переплетается с вымыслом.

В клипе много архетипов, трактовок и возможных исходов. Все, как нам нравится

В видео присутствует скрытый символизм и в нем можно даже найти параллели с героями других песен группы. Это все происходит на фоне невероятных пейзажей и немного «приглушенной» по цвету картинки. Но это делает видео еще более чувственным и не портит его.

Режиссер клипа Владимир Власенко предложил взять трек «У мене немає дому», потому что он перекликался с событиями его реальной жизни. Потому что впервые услышав песню, он был в дороге и ехал ночным рейсом в поселок, где вырос.

Она была настолько проникновенной и близкой к моим мыслям, что я сразу начал искать идеи для визуального воплощения этой песни. Мистическая атмосфера ночного путешествия, мысли о моем собственном доме и трек на повторе создали в моем воображении историю

Сразу после этого режиссер написал «Один в каное» в Facebook и предложил свое видение клипа. А группа оценила эту идею и решила ее воплотить.

Новый клип группы «Один в каное» на песню «У мене немає дому», смотреть онлайн:

Текст песни “У мене немає дому”:

Источник

Добро пожаловать в 2030: у меня ничего нет, но я счастлива

Член парламента Дании Ида Аукен написала эссе о том, какой она видит нашу жизнь в будущем

Добро пожаловать в 2030 год. Добро пожаловать в мой город — или правильнее сказать «наш город». У меня нет никакой собственности. У меня нет машины. У меня нет дома. У меня нет никаких устройств и одежды.

Это может показаться вам странным, но это особая прелесть нашего города. Все, что вы считали продуктом, теперь стало услугой. У нас есть доступ к транспорту, жилью, еде и всему, что нужно в повседневной жизни. Все эти вещи постепенно стали бесплатными, и у нас нет необходимости приобретать что-то.

Сначала информация стала цифровой и бесплатной для всех. Затем, когда бесплатной стала чистая энергия, все начало быстро меняться. Транспорт резко упал в цене. Смысла владеть автомобилем не стало, потому что в течение нескольких минут можно вызвать машину без водителя или летающую машину для более длительных поездок. Перемещения стали гораздо более организованными и согласованными, так как использовать общественный транспорт легче, быстрее и удобнее, чем автомобиль. Сейчас я с трудом могу поверить, что мы спокойно относились к пробкам, не говоря уже о загрязнении воздуха двигателями внутреннего сгорания. О чем мы думали?

Иногда я езжу к друзьям на велосипеде. Мне нравится и физическая нагрузка, и езда. Это такое душевное путешествие. Интересно, что некоторые вещи, кажется, никогда не перестанут вызывать восторг: прогулки, езда на велосипеде, готовка, рисование и выращивание растений. Это абсолютно логично и напоминает о том, как наша культура возникла из тесных отношений с природой.

«Экологические проблемы кажутся далекими»

В нашем городе нет арендной платы, потому что любой может использовать наше свободное пространство, когда оно нам не нужно. Моя гостиная используется для деловых встреч, когда меня там нет.

Однажды я решу готовить для себя. Это просто — необходимое кухонное оборудование доставят мне за считанные минуты. Поскольку транспорт стал бесплатным, мы перестали держать что-то дома. Зачем хранить спагетницы и сковородки в шкафу, если можно просто заказать их, когда они понадобятся.

Это также облегчило прорыв безотходной экономики. Когда продукты превращаются в услуги, никто не интересуется вещами с коротким сроком службы. Все создается долговечным, ремонтопригодным и перерабатываемым. В нашей экономике материалы сменяются быстрее и могут быть легко преобразованы в новые продукты. Экологические проблемы кажутся далекими, поскольку мы используем только чистую энергию и чистые методы производства. Воздух чистый, вода чистая, и никто не осмеливается прикасаться к охраняемым природным территориям, потому что они очень ценны для нашего благополучия. В городах у нас повсюду много зеленых насаждений, растений и деревьев. Я до сих пор не понимаю, почему в прошлом мы заполняли все свободные места в городе бетоном.

Смерть шоппинга

Покупки? Не могу припомнить, что это такое. Для большинства из нас это стало выбором вещей для использования. Иногда это доставляет мне удовольствие, а иногда мне хочется, чтобы это за меня сделал алгоритм. Он знает мой вкус лучше, чем я сама.

Когда ИИ и роботы взяли на себя большую часть нашей работы, у нас неожиданно появилось время, чтобы хорошо питаться, хорошо высыпаться и проводить время с другими людьми. У нас больше не бывает авралов, так как работа, которую мы делаем, может быть выполнена в любое время. На самом деле не знаю, можно ли это называть работой. Это больше похоже на время для размышлений, создания и развития.

Какое-то время все превращалось в развлечения, и люди не переживали о сложных проблемах. Мы совсем недавно поняли, как использовать все эти новые технологии лучше, чем просто убивать время.

«Они живут за городом, все по-разному»

Мое самое большое беспокойство — те люди, которые не живут в нашем городе. Те, кого мы потеряли. Те, кто решил, что это уже перебор, все эти технологии. Те, кто чувствовал себя устаревшим и бесполезным, когда роботы и ИИ взяли на себя большую часть работы. Те, кто расстроился из-за политической системы и выступил против нее. Они живут за городом, все по-разному. Некоторые создали небольшие сообщества, которые сами себя обеспечивают. Другие просто остались в пустых и заброшенных домах в маленьких деревнях XIX века.

Время от времени я беспокоюсь, что у меня нет настоящей конфиденциальности. Нет места, куда можно пойти и не быть отмеченной. Я знаю: все, что я делаю, о чем думаю и мечтаю, где-то записано. Я просто надеюсь, что никто не использует это против меня.

В общем, это хорошая жизнь. Намного лучше, чем тот путь, по которому мы шли, когда стало ясно, что больше невозможно поддерживать эту модель роста. С нами происходили все эти ужасные вещи: болезни образа жизни, изменение климата, кризис беженцев, ухудшение состояния окружающей среды, абсолютно перенаселенные города, загрязнение воды, загрязнение воздуха, социальные волнения и безработица. Мы потеряли слишком много людей, прежде чем поняли, что можем жить по-другому.

Интересная статья? Подпишитесь на наш канал в Telegram, чтобы получать больше познавательного контента и свежих идей.

Источник

«Меня нет дома по 11 часов в день. Фактически, меня там нет вообще. »

В школе всё совершенно так же, как в мировой политике, экономике или религии.

Главная цель родительских собраний — это чувство вины. При помощи него меньшинство внушает большинству, будто они плохие родители, и заставляет за это расплачиваться. Родители отличников при этом расплачиваются за удовольствие знать, что их дети особенные.

Чаще всего на школьных собраниях я бываю злая, уставшая и голодная. Иногда ещё и болит что-нибудь. Преподаватели не могут добиться от меня сочувствия, потому что они хотя бы обедали сегодня. И ещё не отпрашивались за свой счёт. И не бежали потом через всю Москву по грязи и давке, чтобы не опоздать. И это не они, взмокшие и запыхавшиеся, три-четыре часа подряд слушают, насколько их дети всё-таки не соответствуют ожиданиям.

Я устало улыбаюсь, но помочь ничем не смогу, потому что меня нет. В то время, когда по их понятиям, я должна контролировать, чтобы ребёнок не опаздывал в школу, я уже полчаса, как еду на работу. А прихожу я тогда, когда уже можно только спать. Или, в крайнем случае, есть и спать.

Меня нет дома по 11 часов в день. Фактически, меня там нет вообще, если не считать за признаки присутствия ужин, мытьё посуды и быстрое протирание того, что по пути бросилось в глаза.

Есть ещё два выходных дня, в которые на тебя сваливаются одновременно все пятна, вся пыль, весь хлам, все незаслуженные тройки, все образовавшиеся проблемы, все слёзы, весь недосып, вся усталость. Когда-то предполагается же всем этим заняться? Уделить какое-то внимание членам семьи? Приготовить трехразовое питание на шесть человек, отдраить кухню от недельной грязи, разгрести скопившийся в комнате бардак, привести в порядок одежду-обувь, погулять на воздухе (говорят, это необходимо), купить всё нужное, встретиться, наконец, с друзьями (вы загибаете пальцы?).

Источник

Я не бездомная, просто у меня нет дома.

Видимо настало время написать свою рецензию на данный фильм. Где хочу выразить своё отношение, то что я прочувствовал посмотрев эту картину.

Несомненно роуд-муви на мой взгляд гениального режиссёра Хлои Чжао вызывают неоднозначную реакцию зрителей. Судя по всему, что сейчас это самый награждаемый фильм, положительных оценок у него больше.

Итак коротко по сюжету.

После смерти мужа 60-летняя Ферн (Фрэнсис МакДорманд) теряет работу и остаётся без средств к существованию. Погрузив свой небогатый скарб в фургон, она отправляется в путешествие по Америке. Где встречает таких же, переживших превратности судьбы людей. Вместе они сбиваются в коммуны и переезжают из штата в штат, перебиваясь сезонными подработками. Всех их объединяет дух свободных кочевников. Даже когда у Ферн появляется возможность осесть и создать новую семью, она отказывается от этого.

Если сказать, что фильм о сплошной безнадёги, то я не соглашусь с этим.

Для меня, как практикующего зрителя фильмы делятся на три категории.

Первая, это фильмы зрелищные и развлекательного характера. Которые способны увлечь в другую реальность, отвлечь от рутины реальности. Короче помогают психологически разгрузится и расслабится.

Вторая, это фильмы помогающие узнать как устроен мир.

Третья категория это артхаусное кино. Чаще оно непонятное и его порой неприятно смотреть, но они интересны, так как помогают раскрыть человеческую натуру. Эти фильмы позволяющие понять свою суть, взглянуть внутрь себя.

Так вот я считаю «Земля кочевников» относится к этой категории фильмов.

В последнее время начинаешь задумываться, что научный прогресс очень расслабил человечество. В быту появилось много изобретений заменяющие физическое усилие одним нажатием кнопки.

Суть нашего общества стало потреблением. Нам надо всё и сразу и мы не хотим ждать или копить на что то.

Мы уже сами стремимся не покидать зону комфорта. Влезаем в кредиты и ипотеки. Такое ощущение, что мы уже попались в ловушку и уже не в силах выбраться.

Так вот фильм заставляет об этом задуматься.

Источник

Когда меня нет дома.

Я сейчас у подруги и домой возвращаться не хочу.

Три дня назад родители уехали на неделю. Май оказался жарким. И в первую же ночь мне в голову пришла мысль — лечь спать не в своей постели, а на своей лоджии. Правда, на лоджии моей нет ни дивана, ни раскладушки, есть только кресло. Лоджия завалена всяким хламом в виде старых коробок, инструментов, всякого тряпья, из-за чего растянуться на матрасе, на полу, тоже было никак. Меня это не остановило. Решила, что с меня хватит и кресла, что усну и в нём.

Я вытащила на лоджию пуфик, что бы положить на него ноги, махровую простыню и маленькую подушечку, соорудила себе в кресле такое гнёздышко, взяла фонарик, воду, мобильный, чтобы видеть время, на всякий случай постелила постель в комнате (вдруг не смогла бы уснуть на лоджии), выключила всё в комнате и закрылась на лоджии. Села в кресло, скрутилась калачиком в этом гнёздышке и уснула.

Поспала просто отлично. Не думала, что так хорошо высплюсь, сидя в одном положении всю ночь, не у себя в постели, а в другом месте. Ночью вообще не просыпалась. Проснулась, и вставать не хотелось — так классно себя чувствовала. Мне так это понравилось, что на следующую ночь я снова решила поспать на лоджии.

Всё сделала, как и первый раз, уселась, закуталась. Но сразу уснуть почему-то не получилось. Что-то будто мешало. Я начала ворочаться, осматриваться… Всё, как всегда — на лоджии куча хлама, окно открыто, всё нормально… Кое-как уснула.

Не знаю, сколько прошло времени, но я проснулась. Просто проснулась, как это часто бывает среди ночи. Открыла глаза — темно, открытое окно лоджии едва видно… Сонная, покрутилась, примостилась поудобнее, и, пока укладывалась, мельком посмотрела заспанными глазами на комнатное окно. Вечером я не зашторила окно в комнате тюлем, и надо мной чернел большой тёмный квадрат окна, демонстрирующий темноту в моей спальне.

Легла удобно и снова прислонила голову к подушке, но в последнюю секунду, уже когда отводила взгляд от окна в комнату, мне показалось, что я что-то увидела там, в окне. Что-то белое. Но мой мозг в тот момент так хотел спать, что я просто не стала снова поднимать голову и проверять — уткнулась в подушку и моментально уснула. Утром проснулась, всё нормально…

Про то, что ночью увидела в окне что-то, вспомнила только во второй половине дня и решила, что просто показалось спросонья. Плюнула и забыла. Вечером снова решила лечь на лоджии. Точно так же вышла, закрылась… Сижу, а уснуть снова не могу. Не спится… Было как-то неспокойно.

Как и прошлой ночью, заворочалась, решила пересесть поудобнее, и пока пересаживалась, посмотрела на окно в комнату. И увидела, что к стеклу окна моей спальни с той стороны, из спальни, прижаты две белые ладони. Я дёрнулась от неожиданности, внутри всё похолодело.

Сижу, уставившись на эти ладони, и тут вижу, что за что за стеклом появляется кто-то и будто приближается к стеклу. Оно встало к стеклу впритык, и его стало относительно хорошо видно. Оно было всё белое, одетое во что-то белое и длинное, лица не видно. Оно стояло у меня в спальне возле окна и упиралось руками в стекло.

Я вжалась в кресло и заорала.

Бежать мне было некуда. Ни через окно, потому что живу на четвёртом этаже, ни в спальню, потому что там было оно. Я не знаю, сколько я так прокричала.

В какой-то момент этот «кто-то» отлепил ладони от стекла и начал то прикладывать их к стеклу, то опять убирать — приложит правую ладонь и убирает, левую приложит и убирает, потом снова правую приложит… Оно медленно лапало ладонями окно. Я завопила не своим голосом что-то нечленораздельное, выскочила из-под махровки и забилась в угол за креслом. Закрыла себе рот руками и зажмурила глаза.

Я боялась размежить веки — всё казалось, что сейчас открою глаза, а оно будет стоять рядом. Так я просидела до утра. Услышав голоса людей на улице и «увидев» сквозь веки свет, я открыла глаза. Я не знаю, как я заставила себя открыть дверь лоджии и вбежать в спальню. Забегая в комнату и пробегая по ней, я, само собой, успела мельком невольно осмотреть спальню. Там ничего и никого не было. Из спальни я пулей кинулась из квартиры во двор, как была, в пижаме.

Родители ведь приедут — домой мне всё равно придётся вернуться.

Случай сегодня со мной ПРОИЗОШЕЛ 7.08.2017 в 20:20 в Одинцовской районе, ж\к Малые вяземы, петровское ш. д 7.Еду домой после работы, смотрю в окно, знаю что дома не кого нет.У МЕНЯ В КВАРТИРЕ СО СТОРОНЫ УЛИЦЫ ВИДНО БЫЛО В ОКНЕ, КАК ШТОРЫ САМОПРОИЗВОЛЬНО ОТКРЫВАЮТСЯ, ЗАТЕМ ЧЕРЕЗ 10-20 СЕКУНД ПЛАВНО ЗАКРЫВАЮТСЯ САМИ!Что это. И СИЛУЭТ В ОКНЕ ЗАМЕТИЛ, ДВУХ МЕТРОВОГО РОСТА,ОДЕТ ВО ЧТО-ТО БЕЛОЕ, ОСОБО С ДАЛИ НЕ РАЗЛЯДЕЛ, БЕГУ ПОСМОТРЕТЬ КТО ДОМА,КОНЕЧНО СО СТРАХОМ ОТКРЫВАЮ ДВЕРЬ КВАРТИРЫ, ДОМА ТИШИНА! ВСЕ ОБЫСКАЛ, НЕ КОГО НЕ НАШЕЛ!МАМА ВИДЕЛА ТОЖЕ САМОЕ ПАРУ ДНЕЙ НАЗАД, ТЕПЕРЬ САМ УБЕДИЛСЯ. В УЖАСЕ, НЕ ЗНАЮ ЧТО И ДЕЛАТЬ, ДОМА НИКАКИХ ЦЕННОСТЕЙ И ДОКУМЕНТОВ НЕ ПРОПАЛО.

Обрезка

Одинокая старенькая яблоня, высотой метро семь-восемь, стояла посредине заросшей лужайки. Последнее дерево на сегодня, обрезать, обработать, и быстро домой, где непременно его ждали горячий чай с мёдом и лимоном, а также свежая шарлотка, выпеченная супругой, как раз из яблок, что почти ежедневно отдавали благодарные клиенты. Год на яблоки выдался урожайным, от того данная яблонька смотрелась грустно, потому, как сказали владельцы участка в этом году дерево болело и плодов не дало, а ухаживать за ним, как и за участком в целом, времени тоже не хватало – болели всей семьёй – заказчица, её муж и даже кошка. Место выезда было рядом, в одном из местных садовых товариществ, буквально в десятке километров от города.

Расчистив крону и оставив нужные стволовые ветви, он спешно очищал кору. Оставалось буквально чуть и можно было бы приступить к обработке. Бросив взгляд вниз на кучу обрезанных ветвей, внимание его привлекло кроваво-красное пятно, будто с алыми каплями на одной из веток. Спустившись вниз он присмотрелся – пятно небольшое, почти идеально круглое, похожее больше на грибок, чем на лишай, но таких он не встречал ранее. Фото с нескольких ракурсов заняли десяток секунд и, найдя в мессенджере нужный номер, он перекинул фото и тут же набрал номер. Гудки продолжались недолго.

— Привет Валер, что-то срочное? А то у меня экстренное совещание скоро.

— Здравствуй Марин, извини, что отвлекаю. Посмотри, если не затруднит, я тебе несколько фото скинул. Обрезку у нас тут рядом в СНТ провожу, на яблоне грибок чтоли какой-то, не видел такого раньше, может ты знаешь, вы в лабораториях кучу всего растительного изучаете.

— А от меня, что нужно-то? – Спокойно ответила девушка.

С Мариной он когда-то учился в университете, но судьба их развела довольно сильно. Он, со своим агрономическим образованием, мотался по разным участкам, да формовал и обрезал растения – работа не плохая и нужная. Марина же, со своим пробивным и поистине каменным характером, пошла в науку и доросла до руководителя лаборатории по изучению болезней зелёных насаждений, и даже, говорят, имела некоторое влияние на областную политику в области экологической безопасности.

— Название, Марин, дальше я сам найду в интернете, чем обработать. Не хочу тебя большим утруждать, и так, наверное, отвлёк.

— Нет, всё нормально. Сейчас посмотрю, дай минуту.

Он закинул телефон во внутренний карман, но не успел застегнуть куртку, как раздался звонок. Перезванивала Марина.

— Алло. – Поднял он трубку.

— Ты трогал это!? – Спросила она возбужденным голосом.

— Нет, а что такое? – Ответил Валера в недоумении.

— Валер, сейчас не удивляйся и сам пока ничего не спрашивай, просто отвечай на мои вопросы, понял?

Он запнулся, но выдавил из себя довольно твёрдое «да».

— Ты обрезку в перчатках и респираторе делал?

— Да, рабочие перчатки и простой респиратор от пыли.

— Точно не прикасался?

— Нет, я на земле уже ветку увидел, спустился посмотреть поближе, что это такое.

— Если стоишь рядом, отойди. Перчатки и респиратор снимай и выкидывай. Одежду тоже всю снимай.

— Марин, что происходит? – В голосе Валеры звучало крайнее беспокойство.

— Делай, что я говорю! Одежду всю снять, сам отойди, если кто-то есть на участке – не подпускай.

— На улице плюс четыре, Марин, я задрогну.

Сердце бешено забилось в груди, а мозг подсказывал, что над ним просто шутят, что на том конце телефона, Марина с коллегами на громкой связи просто решила его разыграть. Но это Марина, она даже на шутки министров никогда не смеялась и говорила, что пошутил он совсем неуместно

— Да, да. Я сделаю, сейчас-сейчас. – Речь его ускорилась, но Валера старался держать себя в руках. – Я попал, Марин? Это что-то совсем страшное? Я же думал, что грибок обычный.

— Не паникуй. Оставайся там, мне скинь координаты, я к тебе Сергея Паненкова отправлю, вы знакомы, кучерявый блондин, который был у меня на дне рождения в этом году. Подожди буквально час. – Отчеканила она со сталью в голосе.

— Я помню, да. Всё сделаю. – Трясущиеся пальцы нажали кнопку сброса и тут же полезли в навигатор, чтобы скинуть координаты. Это заняло некоторое время, ибо пальцы почему-то перестали слушаться, постоянно нажимая не те участки сенсорного экрана. Вскоре ему удалось. Пришло сообщение «Сергей едет, жди его. Трусы можно не снимать.».

Он чувствовал себя невероятно глупо, но одежду с себя снимал, даже сбрасывал, словно избавляясь от чего-то дикого и неприемливого. Вслед за перчатками и респиратором, вниз полетела вначале куртка, а затем и свитер, футболка, рабочие ботинки с изрядно воняющими после долгого дня носками и, наконец, потертые старые джинсы. Оставшись в одних трусах, и начиная дрожать от холода, он развернулся к дому, с окна которого на него смотрели непонимающие глаза заказчицы. Ситуация становилась абсурдной, но от того не менее страшной.

Ступни околели и, казалось, вот-вот растрескаются при очередном касании ими холодной травы. Такой закалки у него не было с веселых студенческих времен. И всё было бы смешно, если бы не уверенный тон Марины, давно отвыкшей шутить и даже делать саркастические замечания. Только факты, прямо и в лоб, какими бы хорошими или плохими они ни были.

Вдалеке раздался крик со стороны КПП. И даже с участка он узнал голос Сергея, в гневе больше похожий на львиный рёв. Бывший десантник был человеком спокойным, крайне спокойным, пока дело не доходило до выполнения обязанностей, тогда в миг он превращался во властного альфу, раздающего приказы и указания. Рёв моторов, и за дощатым забором показались два тёмно-зелёных силуэта автомобилей.

В калитку зашли трое, все в защитных оранжевых костюмах, один из которых вложил ему в руки термос и накинул на плечи одеяло, а второй кинул под ноги тёплые сапоги в овечьим мехом. Третий, судя по всему, Сергей, сразу пошёл в сторону спиленных ветвей, но близко не подходил. Спустя секунду сказал куда-то по внутренней связи «Подтверждаю» и, немного постояв, добавил «Да, небольшой очаг, но вызревший, скоро споры даст. Нет, не подлежит перевозке, капли есть, риск имеется. Да, мы всё укроем и приберёмся. Отбой»

Сергей закончил осмотр и подошёл к нему и сам открыл ему термос, пока он молчаливо наблюдал на его диалогом, забыл о холоде.

— На, пей. И Сапоги одеть, синий весь.

— Да, простужусь, наверное.

— Это сейчас не твоя главная проблема. – Сказал Сергей и хотел похлопать его по плечу, но опустил руку. – Сейчас парни тебе тоже костюм принесут. Ты мне скажи, из хозяев, кто в доме?

— Заказчица, муж её, кошка ещё у них. Они из дома не выходили, только тётка всё на меня смотрела, хотела полицию вызвать.

— Вызвала? – Спросил твердо Сергей.

— Ну, никто не приехал пока.

В калитку вошли ещё четверо, тоже в защитных костюмах. Один передал ему такой же, но белого цвета, со скупым «надевайте». Другие большущими пневмосекаторами резали яблоню на мелкие куски, аккуратно придерживая, да роняя крупные ветви и складывая их в одно место.

Он быстро влез в сапоги, отпил пол кружки из термоса, и принялся влазить в костюм био и хим защиты. От дома слышался пока ещё спокойный голос Сергея.

— Женщина открывайте, я показал вам удостоверение. Да мне наплевать, что вы не верите, не вынуждайте меня дверь выбивать, мы сейчас о вашей жизни беспокоимся, а не о своей! – Он повернулся в его сторону. – Как её зовут?

— Жанна. – Хрипло ответил он и крикнул ещё раз, уже громче. – Жанна!

— Жанна, милая, я считаю до трёх, и если не откроете, после придется заказывать новую дверь! – Сергей отошёл от окна и приблизился к двери. Не успел он до конца произнести громкое «два», дверь открылась. – Жанна, вот почему все до этого доводят? Я же по-хорошему сразу просил. Посмотрите ещё раз удостоверение.

Заказчицу трясло, но она подошла и читала, а после выдала фразу, за которую, подумал он, Сергей свернёт ей шею, не любил здоровяк, когда принижали его работу.

— Не знаю я такой службы, что это? Биологическая защита населения, тунеядцы очередные, и всё на наши налоги. – Голос её повизгивал на окончаниях фраз.

Закончив надевать костюм, он снова накинул себе на плечи одеяло и побежал к двери. Группа коллег Сергея заканчивала пилить яблоню и уже сооружала над спиленными частями дерева импровизированный шатёр. В дверях, Сергей упрямо пояснял заказчице, зачем он здесь, и чувствовалось, что начинает закипать.

— Жанна, мне надоело повторять, то что у вас во дворе, – Сергей указал пальцем в сторону спиленной яблони. – крайне опасная штуковина, и мы обязаны так поступить, если хотим, чтобы вы остались живы. Я не детский терапевт, чтобы говорить, что всё будет хорошо, ведь всё уже достаточно плохо. Или вы с мужем берёте костюмы и поедите с нами, или мне придётся оставить у вас своего товарища, а он ещё менее терпеливый, чем я.

Коллега Сергея стол сбоку и молчал. За стеклом костюма было видно, как он морщил лоб, а рот его исказился в недовольной гримасе. Он тихо сказал.

Сергей почти гневно повернулся к нему.

— Травинский, ты бывший спецназовец. Ну и биолог. Если придётся, возьмёшь и пристрелишь, вот этим самым пистолетом, понял меня? – Сергей обернулся обратно к заказчице и дополнил. – Теперь вам ясно, Жанна, почему стоит поехать с нами? Упаковывайтесь, и кошку тоже, или я ей башку сверну. – Бросил он выходя и подтолкнув его к выходу.

— Серёжа, всё так плохо? – спросил он, по пути к автомобилям.

— Глупый вопрос. По мне не видно, что я крайне серьезен? – Ответил Сергей, немного остывая.

— Видно. Но это очень жёстко и жестоко.

— А как иначе? Впрочем, ты жёстко и не видел. Они через одного не понимают с первого раза, да даже с десятого иногда, а у меня нет времени сюсюкаться с взрослыми людьми. Садись.

Одна машина осталась. Они же уехали на другой, выкрашенный в темно-зеленый Мерседес Спринтер: он, Сергей, двое его коллег, испуганная Жанна и почти постоянно спящий её муж. Кошки с ними не было.

Марина пришла к нему под вечер следующего дня. Ну как пришла, их разделяла полностью прозрачная стена биологического бокса, толщиной, наверное, в ладонь, в центре которой располагался двойной тамбур с системами обработки объектов и откачки воздуха. При этом Марина всё равно стояла в костюме с замкнутой системой дыхания, примерно таких же, в каких забирал его Сергей с коллегами со злосчастного участка.

Они молчали, смотря друг на друга через стекло. Наконец она прервала угнетающую тишину, разбавляемую лишь монотонно попискивающими датчиками.

— Как себя чувствуешь? – Спросила она.

— Не знаю, Марин. Немного болят руки и ноги в суставах, но это, наверное, от работы, а работал последнее время я много. Лучше скажи, что я должен чувствовать?

— Если заразился, то именно это. Потом появится некое режущее ощущение в суставах. Вначале пальцы, потом кисти, и так, пока не дойдет до больших суставов. – Спокойно ответила подруга.

— Нет. Мне не хотелось бы рассказывать.

— Что это за дрянь, а, Марин? – Грустно спросил он, уткнувшись лбом в стекло и, словно от бессилия, беззвучно постукивал правым кулаком о стену.

— Если бы мы знали. Каждый поступающий сейчас – объект изучения. Нам важно увидеть весь процесс, отследить реакции организма и ответные реакции гриба на них.

— И много? Ну, таких, как я?

— Для изучения достаточно. Проблема в том, что сейчас случаи участились. Так совпало, что ты написал мне, когда мы как раз собирались обсуждать этот вопрос. Всё серьезно настолько, что я предлагаю вводить военное положение и без разрешений запросила у всех иностранных коллег о похожих случаях в их странах. – Марина, медленно выдохнув, села на пол, выложенный белой плиткой с чуть серым оттенком, словно снег в наступлении вечера. – Слушай, я не хочу тебя обнадеживать, мы пока совсем не знаем, как с этим бороться, кроме превентивных мер.

— А чего людей не предупредите? – Спросил он.

— Даже так? – Задал он вопрос в пустоту и тоже сел, прямо напротив неё. – Помнишь, как мы в университете, на последних курсах мечтали открыть питомник? Где мы в итоге оказались?

— Честно ответить? Сейчас мы в полной заднице, вонючей и непроглядной. Не хочу обсуждать прошлое и мечты. Мы сейчас там, где сидим, у меня вот, ситуация получше твоей. – Она натянуто улыбнулась. – Нам бы только понять механизм, или появления самого грибка, или его работы в живом организме, тогда будем знать, куда двигаться.

— Ты одна у нас работаешь над этим?

— Нет. Тут толпы по всему центру, стоим на ушах, но искусно делаем вид, что не паникуем. Лаборантки молодые в панике, но друг друга поддерживают. И пока всё правильно делают, ни одна регламент не нарушила. Всех заперли в лабораториях, телефоны отняли, интернет выключили. Только у каких, как я и оставили.

— Железных леди, со стальными яйцами? – Перебил он.

— Да. Леди, для которых наука бежит впереди и личной жизни, и здоровья, и семьи. Знают, что я только делом буду заниматься, потому и доверяют.

— Так что там с этим грибком, откуда он появился? – Он решил поддержать разговор. Всё лучше, чем просто безмолвно умирать, глядя на непонятные ему графики, что белыми, красными и салатовыми нитями мелькали на экранах мониторов.

— Ото всюду и из ниоткуда. Мы не знаем, почти ничего не знаем, Валер, чтобы с этим бороться. – Она помотала головой из стороны в сторону, как будто сбивая наваждение. – Просто начали случаи поступать, врачи их в центр передавали, оттуда нам спускали, мы и выявляли закономерности. Потом просили сразу сообщать о случаях сразу нам и отправляли группы, навроде Сережиной. Так нашли грибок, которого нет в справочниках, внешне, как ты видел, похоже на тубулярный некроз, но вместо фракций гриба, капли, словно кровяные, внешне и по структуре, чем-то напоминает подтёки и мицелий Гиднеллум Пека, кровавого гриба, но абсолютно не схож с ним по составу, хотя тоже содержит в себе, например, цезий. Эта дрянь абсолютно не отслеживаемо может возникнуть, как на яблоне – в твоём случае, так и на пшенице или кукурузе, вообще любой съедобной культуре. Заражает всех животных и людей. Но животные-то поумнее, они каким-то образом места роста гриба стороной обходят, собственно только это и небольшой радиус схождения спор, пока нас спасают от повсеместного заражения. Как оно попадает в растения и растёт там, вот действительно загадка, потому что нет никаких следов, словно из пустоты. И развития грибка на изучаемых растениях тоже не происходит, словно он живой, словно чувствует, что происходит вокруг него… В организме человека же развивается и растёт, корнями грибницы впиваясь в нужные ему части тела. Пока мы лишь видели развитие, так скажем, болезни, от начала, но не наблюдали пока ни одного случая завершения. Я повторюсь, можно было всем спрятаться, но это не есть выход. Без пищи не прожить.

В комнату вошёл мужчина в халате, на вид лет пятидесяти, усталый, с огромными мешками под глазами, и что-то шепнул Марине на ухо. Вид у него был взволнованный. Она было хотела постучать ногтями по стеклу перед собой, но опомнилась, осознав, что костюм не позволит ей этого сделать. Поднялась, вначале на колени, а потом и на ноги.

— Мне пора. Мы, наверное, не увидимся больше. Ты меня прости, что я так прямо тебе сказала.

— Что я умру? – Ему даже стало смешно, и он искренне улыбнулся. – Ты всегда всем и всё говорила прямо. Спасибо, что не сказала, как именно.

— В муках, Валера. Гриб вырабатывает токсин, от которого ты не сможешь отключиться, но будешь чувствовать всё, что с тобой происходит. А мы будем смотреть. Прости. – Она развернулась и вышла вслед за мужчиной. Он лишь крикнул в ответ «Всё равно, спасибо! Я же не знаю, что будет происходить!».

Поначалу суставы начало крутить, как в дьявольской пыточной машине, боль была невыносимая. Его рвало, слез хватило лишь на пару дней, пришла апатия. Он даже не кричал, боль притупилась, только отрывистое дыхание, на автомате вырывающееся из груди, напоминало о том, что он ещё жив. Опросы становились всё сложнее, перестали приходить молодые лаборантки, судя по всему пугаясь его состояния, теперь редкую компанию ему составляли совсем сухие в общении дедушки-исследователи. Они даже не скрывали, что он для них – лабораторная крыса, а их, как известно, не считают. На просьбу принести ему зеркало, дабы хоть видеть себя со стороны, он получил твёрдый отказ. Не положено.

Живот крутило и принимать пищу он перестал ещё через пару суток. Спасали капельницы с физраствором, которые ставили ему те же люди, что проводили опросы. А через неделю начался ад. Места суставов выкручивало и одновременно резало, будто их пилят очень тупой и маленькой пилой, и всё не могут отпились, раз за разом возвращаясь и начиная сначала. Боль вернулась, вернулась с такой силой, до он кричал до хрипоты, пока из разорванных от натуги связок не текла кровь, и не перемешивалась со слюной и горькой желчью. Марина говорила, что он умрёт в муках, но он не мог и представить, в каких. Отныне боль не прекращалась, но и сознание он не терял. Датчики постоянно пищали, сигнализируя, об критических изменениях, своим звуком вместе с его криками, теперь уже больше напоминающими то ли захлебывающийся рык, то ли самый неудачный вокал среди исполнителей агрессивных жанров, составляли не прекращающуюся какофонию жутких звуков.

Он не знал сколько прошло времени, он лишь хотел смерти, быстрой и лёгкой, потому как заслужил. Заслужил, потому как очень долго терпел, он жил в этой боли, она стала его постоянной спутницей, и он бы даже простил, если бы не понимал, смотря на свои руки, что с ним произойдёт дальше. Та боль, являлась лишь воротами, тонким и узким коридором в мир, где правят иные порядки и правила, и когда дверь откроется, он не сможет думать даже о смерти.

Первыми начали отваливаться пальцы, фаланга за фалангой. Палец за пальцем. Среди обрывков ужаса и сознания проскакивала две мысли – «убейте меня» и «оно питается болью, неужели вы не видите». Они видели. В комнату никто не заходил, но одинокие, а иногда парные, силуэты докторов смотрели на его вечные мучения через толщу стекла. Как они могут? Как на это можно смотреть?

Крови почти не было, как если бы организм вытягивал её из конечностей выше, дабы сохранить драгоценные капли. Раны заживали, чтобы открыться вновь после того, как неведомый грибок фантомным ножом обрежет следующую, одну за одной, раз за разом. А дальше пришёл черёд кистей и ступней. Валера лежал на спине, чувствуя всё и вся, почти невидимая грибница или споры захватывали тело, оплетали сосуды и органы.

— Потом будут предплечья? – Думал в безумии он.

И были предплечья, и были голени, и были плечи, и были ноги. Силуэты за стеклом он перестал видеть ещё тогда, когда лишился своего правого предплечья. Его бросили, ясно, чем всё закончится, последней будет голова и он исчезнет. Уйдёт туда, где новая жизнь, где небытие, где ничто – всё это было не важно, лишь бы прекратилась боль.

Открыв глаза, Валера видел белый потолок комнаты, монотонно шипели приборы. Чувствовал он себя отлично, боль ушла, вернулась ясность сознания. На какое-то мгновение он решил, что происходящее с ним, сколько, неделю, две, три – это шутка сознания, долгий и слишком реалистичный сон. Поворот головы лишил его и этих сумрачных иллюзий – вокруг, маленькими гниющими бугорками на чистом полу, лежали фаланги его пальцев. Кого-то, может, и охватил бы ужас повторного осознания, но он стойко смотрел и на другие остатки. Повернул голову к груди и обнаружил, что тело залито алым, и не была это кровь, но были выделения грибка, что видел он тогда на обрезанной ветви.

— Что я такое? – пронеслось в голове. – Чем стал? Помогли ли все эти мучения понять, как бороться с заразой, стоило ли того?

Дверь открылась. На грани зрения показались знакомые и вечно одинаковые ноги в оранжевом костюме био защиты.

— Кто это? Поговорите со мной! – Говорил он, но изо рта вырывался лишь хрип, а потом боль разорванных связок прокатилась по горлу, но она была ничем по сравнению с тем, что он испытывал, он даже почти не почувствовал.

— Здравствуй, Валера. Как ты? – Проговорил знакомый голос, искаженный системой закрытой подачи воздуха. Она плакала.

— Привет. Ты же говорила, что мы не увидимся больше… – Тихий хрип. – Я хорошо, сейчас не чувствую боли. Я помог? Скажи, Марина, я помог?

— Ты очень помог, Валера, очень. И поможешь ещё. – Она выдохнула навзрыд, а он вместе с ней, спокойно, почти торжествующе, что выполнил отведенную ему роль мученика.

— Что это? Ты нашла? – Спросил он.

— Пока нет, идёт эвакуация. В центре осталось несколько сотен, мы будем тут до последнего. – Ответила она, до сих пор всхлипывая.

— Очень плохо. И мне придётся просить тебя о последней услуге.

— Я уже ничем и никому не помогу. – Ответил он, и голос его становился всё тише.

— Поможешь, Валер. Сейчас в комнату войдут хирурги, нам необходимо посмотреть, как повёл себя грибок в организме, на предпоследней стадии развития.

— Грибок питается оставшейся плотью, начиная с кожи, потом жир, мышцы и, наконец, органы. Ты единственный, кто в сознании на этой стадии. Почти все были живы до, но после впадали в кому. Я не знаю, что хуже, Валер, то что ты пережил или то, что ждёт дальше.

— Кома… Мне бы этого хотелось. – Он пожалел, что не совсем верно сказал фразу. Марина, наверное, и не поняла, что ему бы хотелось, впасть в кому или помочь им ещё. Но куда помогать дальше, его тело и разум сделали всё, что могли, и даже больше, много больше, чем они представляют.

Он услышал топот ног, открытие шлюза, обработку. Через десяток ударов сердца, его изрубленное и обрезанное по частям туловище подняли, голова безвольно запрокинулась назад, а он не в силах был поднять её из такого положения. Леденящий холод металлического стола будто обжёг спину.

Потом раздался неизвестный ему голос

— Марина? – Грубо, и немного требовательно спросил её обладатель голоса. – Мы наживо резать должны, головой хоть кивни.

Валера поднял голову и увидел над остатками себя операционное хирургическое зеркало. Наверное, она кивнула.

У меня нет имени. Финал

Теперь у него болела не только нога, но и голова.

А ещё было чертовски холодно.

Он приоткрыл глаза и понял, что до сих пор находится в сарае.

Михаил попробовал пошевелиться, но смог лишь немного поболтать ногами, чиркнув пару раз о землю. Руки были привязаны к одной из несущих балок сарая.

Он несколько раз качнулся и услышал самый лучший звук в жизни. Слабое потрескивание старой древесины. Мужчина продолжил раскачиваться, радуясь, как ребёнок, каждому новому треску. Казалось, что весь сарай ходит ходуном вместе с ним.

Вдруг распахнулась дверь и внутрь вошёл бывший радушный хозяин.

— Ну, ты что это тут устроил? — почти ласково пожурил тот Михаила.

Под мышкой он держал складной столик, в руке — керосиновую лампу.

Его пленник перестал раскачиваться и злобно уставился на вошедшего.

— А ты, Толик — гнида больная, оказывается, — презрительно процедил Михаил и кивнул на сани с порубленными телами.

— Отнюдь, — всё так же добродушно ответил Анатолий, — просто я был голоден, а без мяса я не могу.

— И что тут такого? Тебе же тоже понравилось.

Он хохотнул и поставил столик, на него — керосинку, зажёг её, сделал свет ярче. Затем старик вынул из-за пазухи скальпель и положил рядом с лампой.

Михаил вспомнил мясную похлёбку, и его накрыла волна тошноты.

— А как ты мне складно пел про людей и про их веру, — выдавил он из себя, — а меня что? Хотел попозже сожрать?

— Ну, надо же было мне как-то поддержать беседу, вот я тебе и пересказал всё, чем меня успел достать этот святоша.

Он подошёл вплотную, и Михаил снова почувствовал слабый запах корицы.

— Что касается тебя, ты слишком ценен для меня. Я подарю тебе возможность, немыслимую для такого жалкого создания, как ты. Ты поучаствуешь в моём бесконечном цикле перерождения. Поэтому я тебя даже подлечил.

Черты лица Анатолия внезапно заострились, кожа обтянула выступающие скулы и прибрела цвет старого пергамента. За секунду он будто постарел лет на двадцать — не меньше.

— Твою мать! Да кто ты вообще такой? — отшатнулся от него Михаил.

— Я? Никто, — оскалился дед, — У меня нет имени.

Он отошёл к столику и взял в руки скальпель.

Он истерично рассмеялся.

— Спроси меня, что будет дальше. Давай, спроси!

Не отрывая взгляда от Анатолия, Михаил ухватился покрепче за деревянную балку и снова начал на ней незаметно раскачиваться.

— И что же будет дальше?

— Забавно, что ты спросил.

Поигрывая лезвием, старик начал не спеша подходить к пленнику.

— Сначала я срежу тебе лицо, будет больно, — он снова хихикнул, — потом, я срежу лицо себе, могу тебя утешить, что мне тоже будет не очень приятно. Но умереть ты не успеешь, потому что я отдам тебе своё и продолжу жить в тебе! Здорово, правда?

— Да просто охренительно, — процедил Михаил.

Затем он снова качнулся, уже сильнее, подтянул ноги к груди и, резко выпрямив их, ударил в грудь Анатолия, подходившего к нему. Тот отлетел обратно к столику, упал и опрокинул на себя горящую лампу.

Михаил навалился всем весом, рванул что есть силы. Балка затрещала, но устояла.

Горящий керосин моментально разлился по дощатому полу и по одежде Анатолия. Тот заверещал, вскочил на ноги, сбивая с себя пламя.

Михаил подтянулся, насколько смог, несколько раз раскачался и резко отпустил руки. Доска лопнула громко, как выстрел, и он всей тяжестью рухнул на спину. Весь сарай ходил ходуном благодаря его упражнениям.

Он лежал, хватая ртом воздух, и видел, как под тяжестью снега на крыше выгнулась и треснула ещё одна доска. Затем ещё одна.

Анатолий наконец скинул горящую куртку и удивлённо уставился на лежащего пленника. Старик шагнул к Михаилу, но в это мгновенье, прямо над ним, звонко лопнула очередная балка. Её конец, отскочивший вниз, превратил голову старика в кровавую кашу, затем посыпались деревянная труха, шифер, и бесконечная лавина снега погребла его под собой.

Но сарай продолжало штормить, рядом с Михаилом захрустела и обвалилась часть стены. Он кое-как поднялся и, втянув голову, рванул в сторону образовавшегося пролома. Едва мужчина успел выскочить, как строение сложилось, словно карточный домик.

Михаил лежал на снегу, переводя дух. Всё произошедшее казалось каким-то дурным сном. Мёртвая девочка, тела, порубленные в конструктор «Лего», психопат-каннибал. А как лицо старика изменилось за долю секунды? Но это точно было невозможно, скорее всего, сумрак и игра света. Такого просто не могло быть.

Вообще, из-за дерьма, свалившегося на него всего за пару дней, ему точно стоило поставить свечку.

Мужчина сел, набрал полную горсть снега и растёр лицо до красноты. Но только он хотел встать и пойти в дом, как заметил движение в развалинах сарая. Михаил замер и присмотрелся.

Обломки зашевелились и оттуда поднялась очень длинная тонкая мохнатая паучья лапа. Потом к ней присоединилась вторая, вместе они шарили вокруг себя, тыкая наугад и всё время проваливаясь в снег. Но затем они нащупали что-то твёрдое, упёрлись, и снег под ними вздулся белым пузырем.

Сбрасывая с себя остатки сарая, поднялось тело Анатолия. Лапы росли у него прямо из спины, почти у лопаток. Мастерски балансируя на паре кусков шифера, лапы вытаскивали тело хозяина из обломков.

Михаил оцепенел от ужаса.

Вот старик уже весь появился из-под завала, лапы чуть опустились и поставили его на слегка подгибающиеся ноги, явно помогая ему стоять. Голова существа болталась и была неестественно вывернута набок, один глаз почти вытек и висел на тоненькой струне нерва, второй, багрово-красный, смотрел на Михаила.

Он увидел, как на плечах существа, под разодранной рубашкой, что-то зашевелилось, ткань натянулась и порвалась. Оттуда вылезли влажные, хитиновые хелицеры, которые ощупали голову, затем с лёгким чавканьем проткнули виски и потянули голову вверх, возвращая ей привычное положение.

— А вот теперь, малыш, я тебя точно сожру… живьём, — просипела тварь, пуская кровавые пузыри.

Когда существо шагнуло к Михаилу, в его голове взревела сирена. Проваливаясь в снег, он побежал в сторону крыльца.

Повторяя без конца эту фразу, он взлетел по ступенькам и захлопнул дверь. Чем запереть? Щеколдой? Смешно.

Он услышал звон разбитого окна, и в комнату пролезла одна из паучьих лап.

— Раз, два, три, четыре, пять, я ищу, кого сожрать, — пропело существо.

Михаил схватил табуретку и со всей силы ударил по лапе. Снаружи раздался сиплый визг, и она убралась обратно.

Он в панике крутился по комнате, ища хоть что-то. Можно подпереть дверь столом, ненадолго, но это его задержит, а что дальше? Дальше эта тварь выломает дверь и сожрёт его. Адреналин бил фонтаном, заставляя мозг искать выход из ситуации.

Печка, кухня, алтарь. Стоп!

Михаил метнулся к плитке, оторвал шланг и швырнул баллон к двери. Затем открыл нижний шкафчик и расплылся в мрачной улыбке: там стояла ещё пара запасных.

Стук паучьих лап раздался на крыльце.

Дверь в храм распахнулась, немного подвинув один из баллонов. Вперед протиснулись две длинные лапы, втаскивая за собой тело.

А что, если дед вытащил патроны? Волна ледяного ужаса прошлась по всему телу, заставляя кожу ощетиниться мурашками.

Существо остановилось у входа. Хелицеры чуть наклонили голову вперёд.

— Ты правда думаешь, что твоя игрушка тебе поможет, дурачок? — прокаркала тварь, роняя на пол кровавые слюни.

— Вот сейчас и узнаем, — ответил Михаил, прицелился и нажал на спусковой крючок.

— База, приём, борт два на связи, база, приём.

— Борт два, база на связи, приём. Что у вас?

— Вижу пожар в западной части леса. База, передаю координаты, приём.

— Борт два, горит лес?

— База, не похоже. Очаг точечный, сейчас спущусь пониже, попробую рассмотреть, приём.

— Борт два, принято. Жду информации, приём.

— База, приём. Вижу горящие развалины дома, явные последствия взрыва. Ниже спуститься не могу, приём.

— Борт два, принято. Вышлем команду спасателей, спасибо, приём.

— Принято, база, конец связи, приём.

Протокол осмотра места происшествия.

Дата: 23 января 2014г.

Место составления: Волоколамский район. Западная окраина леса.

Составил: Следователь, старший лейтенант Соколов А.Г.

В ходе осмотра проводилась фото- и видеосъёмка.

Причины следственных действий: Заявление спасательной команды МЧС, прибывшей на место происшествия.

Осмотром установлено: На месте происшествия обнаружено разрушенное строение, предположительно, храм, с явными признаками взрыва, произошедшего внутри помещения. Здание практически полностью разрушено.

По заявлению понятых в доме проживала семья священнослужителя:

1. Берёзов С.К. — отец-настоятель, 1965 года рождения.

2. Берёзова М.А. — жена, 1970 года рождения.

3. Берёзова А.С. — дочь, 2002 года рождения.

Предварительная причина взрыва: стрельба по газовым баллонам, предположительно, хранившимся внутри здания.

В ходе осмотра обнаружен труп ранее судимого Гаврилова М.Ю., в данный момент находящегося в розыске за нападение на инкассаторскую машину. Причина смерти: множественные ожоги и травмы, полученные в результате взрыва.

В разрушенной хозяйственной пристройке были обнаружены расчленённые тела, предположительно, священнослужителя и его жены — Берёзова С.К. и Берёзовой М.А.

Возле уличного туалета найден труп девочки, предположительно, Берёзовой А.С. Судя по положению тела, девочка явно от кого-то пряталась.

Примерно в 50 метрах от разрушенного здания обнаружена нижняя часть тела, предположительно, выброшенная из дома взрывом.

Верхняя часть пока не обнаружена.

Опознание тела потерпевшего в данный момент затруднено.

Обстоятельства дела выясняются.

Всё обнаруженное и изъятое при производстве следственного действия предъявлено понятым и другим участникам следственного действия.

Протокол предъявлен для ознакомления всем лицам, участвовавшим в следственном действии.

Небольшая лисица грязно-рыжим пятном бежала куда-то по своим делам, не спеша лавируя между чёрными стволами деревьев. Внезапно она остановилась, подняла мордочку и принюхалась.

Она не знала, что такое корица, не понимала, сладковатый это аромат или горьковатый, ей было всё равно. Важно, что запах был дразнящий. Он заставил животное остановиться и найти источник.

Лисица ещё раз втянула носом воздух, опустила морду к земле и медленно пошла вперёд. Цель была совсем рядом, но она ничего не видела перед собой, и это начинало её злить. Животное закрутилось юлой на месте, затем снова подняла морду вверх, принюхалась и остановилась в замешательстве.

Чуть позади, из непримечательного сугроба, почти бесшумно вытянулась вверх длинная тонкая паучья лапа.

Лисица, словно почуяв неладное, заметалась по сторонам. Она хотела сбежать, но запах стал ещё сильнее, вынуждая продолжить поиски.

Корявой серой веткой лапа замерла неподвижно.

Наконец лисица вроде бы поняла, откуда исходил дразнящий аромат. Она подошла почти вплотную к сугробу и озадаченно остановилась: запах, который только что окружал её со всех сторон, исчез.

Как жало скорпиона, лапа с невероятной скоростью метнулась вниз, пробила небольшое рыжее тельце насквозь и потащила к сугробу, оставляя за собой кровавую полосу.

Наколотая, как насекомое на иглу энтомолога, лиса хрипела, извивалась, скулила, она цеплялась лапками за мёрзлую землю, пытаясь высвободиться и сбежать.

Из сугроба поднялась ещё одна паучья конечность, новый стремительный укол — зверёк безвольно обмяк.

Теперь уже, как на большой вилке, её затащили в сугроб.

Прошло несколько секунд, и оттуда донеслось довольное урчание, смешанное с громким чавканьем.

У меня нет имени. Часть 2

Ссылка на первую часть

Мужчина проснулся и открыл глаза, но ничего не изменилось, вокруг был по-прежнему лишь плотный мрак.

Испугавшись, он начал вертеть головой, увидел тоненькую полоску света, скорее всего из-под двери, и немного успокоился. Ещё несколько минут ему потребовалась, чтобы вспомнить, где он и что с ним случилось.

Поморщившись от зудящей боли в ноге, мужчина сел на кровати. Он обнаружил, что из одежды на нём остались только трусы, а правая нога крепко забинтована. Стараясь не ступать на больную ногу, он прохромал к полоске света.

Старик возился у печки, помешивая что-то в булькающей кастрюльке, напевал себе под нос и, услышав скрип двери, обернулся с широкой улыбкой.

— А ты горазд спать! Как нога? Я уж постарался, как мог.

Раненый не ответил на улыбку, проковылял к столу и, снова поморщившись, медленно сел на лавку.

— И где же это ты научился пули вынимать, а?

— Ну, — развёл руками священник, — поживёшь тут с моё — не такое научишься делать. Ужинать будешь?

Старик поставил на стол две тарелки с густой мясной похлёбкой, достал из шкафчиков пару ложек и уселся напротив гостя.

Тот хмуро и подозрительно посмотрел на тарелку, тяжело вздохнул и протянул руку старику через стол.

— Анатолий Николаевич, то есть Анатолий, — снова улыбнулся старик.

— Толя, стало быть, — добавил раненый, взял ложку и осторожно, чтобы не обжечься, попробовал похлёбку.

— А вкусно! — удивлённо проговорил он.

— Это было проще, чем вытаскивать из тебя пулю, — довольно хмыкнул старик.

— Может, расскажешь, что с тобой случилось? Незваные гости у меня не часто бывают, чтоб ещё и такие, — Анатолий замолчал в ожидании.

— Знаешь, — ответил Михаил, — мой отец, старый козел, любил говорить: «Задавая вопрос, будь готов к ответу». Так вот, ты уверен, что готов?

— Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, — процитировал в ответ хозяин.

— Долго жил, много видел. Но ты можешь попробовать меня удивить.

— Затейно ты лепишь, дед. Инкассаторов мы кинули, только не тех, кого надо.

— Ну, как тебе объяснить? Одна машина может сегодня ехать в обычный банк за деньгами, а завтра, — Михаил замялся на секунду, — к более серьёзным людям. И наш наводчик, дебил, перепутал дни.

— И вы взяли не те деньги, — закончил за него Анатолий.

— Быстро смекаешь, — усмехнулся Михаил.

Он доел похлёбку, оставил ложку в тарелке и отодвинул её от себя.

— В общем, нашли нас быстро, успел свалить только я. Да и то недалеко. Погоня, стрельба, всё как в кино, короче. А, кстати, где мой.

— Там, в комнате, стоит, не переживай. Мне тут деньги ни к чему.

Священник тоже доел, собрал тарелки и отнёс их на кухню.

— Что думаешь дальше делать?

— Ну, раз меня до сих пор здесь не нашли, значит можно отсидеться, ногу залечить хотя бы.

Гость быстро глянул на Анатолия.

— Если ты не против, конечно.

— Да боже упаси, оставайся, само собой. Скрасишь моё одиночество.

— А, кстати, ты сам-то здесь что делаешь?

Он посмотрел на иконы вокруг, на алтарь и триптих впереди.

— По идейным соображениям? Или тоже спасаешься от чего-то?

Анатолий Николаевич вернулся к столу с двумя кружками.

— Держи, травяной чай. Успокаивает, тонизирует и всё такое.

Он подул на свою и продолжил.

— Наверное, больше по идейным. Утомил меня город, бесконечная суета. А здесь хорошо, тихо, спокойно. Летом так вообще красота.

— И что, сам себе молебны тут проводишь? — хмыкнул Михаил.

— Ну почему сам себе? Кто знает, тот приезжает ко мне иногда на службы, детей покрестить. Я тебе скажу, что нонче человек не особо доверяет городским церквям и священникам. Церковь себя в целом. Как же это слово… — Анатолий задумался.

— Дискредитировала, — подсказал ему Миша.

— Да! Именно. Все эти скандалы, слухи, дорогие машины… В общем, народ стал ездить за верой подальше от больших городов.

— Твоя правда. Так получается, люди к тебе всё-таки ездят?

Сначала Анатолий не понял, что имеет в виду его гость, но потом улыбнулся и покачал отрицательно головой.

— Не переживай, зимой почти никого не бывает. Сам же видел: дороги ко мне прямой нет, а по таким сугробам кому захочется тащиться.

— Ладно, — Михаил опёрся о стол и встал, стараясь не нагружать раненую ногу, — что-то я опять залипать начал, пойду прилягу.

Хромая, он пошёл обратно в комнатку. На полпути вдруг обернулся:

— Слушай, Толь, а если я там кровать занял, то ты.

— Всё нормально, — махнул рукой хозяин, — я раскладушку себе поставил у печки, пока там посплю. Поправишься — переедешь на моё место.

Михаил кивнул и поковылял дальше.

На этот раз он сам зажёг керосинку, проверил рюкзак и недоумённо покачал головой.

Прилёг на жёсткую деревянную кровать и почти сразу уснул.

За ночь керосиновая лампа успела догореть, и он снова проснулся в полной темноте. Нога болела уже не так сильно, но всё ещё ощутимо.

Хромая, он вышел из комнатки, как раз, когда Анатолий Николаевич поставил на стол большую сковородку с яичницей.

Он увидел нового соседа и добродушно пожурил:

— Я уж подумал, помер ты там что ль, всё спишь и спишь. Садись завтракать, пока не остыло.

— Не дождёшься, — хмыкнул в ответ Михаил.

Они позавтракали, и Анатолий сварил кофе.

— Толь, а где шмотьё моё? — спросил Миша, прихлёбывая обжигающий напиток.

— Так вон же, у печки висит. Я джинсы то почистил, но не обессудь. Уж как получилось.

— Да какой там, ты чё, Толь? — замотал головой его гость, — ты и так, мамкой за мной ухаживаешь.

Анатолий молча кивнул и начал собираться на улицу.

— Я пойду за дровами схожу, тут рядом. Ежели чё, кухня вся твоя. Вон, под окном, видишь шкафчик? Это ледник, с холодильником тут беда, сам понимаешь. В общем, там продукты, бери, коли понадобятся. И не шали тут.

— Погоди, туалет где у тебя?

— А, это ты на улицу выйдешь, и прям за домом стоит.

Анатолий Николаевич натянул валенки, махнул рукой и вышел в ослепительную белизну январского дня.

Михаил допил кофе, оставил кружку на столе и пошел снимать вещи с натянутых над печкой верёвок.

Через полчаса он стоял на крыльце храма и думал, как ему дойти до туалета, ведь снега намело столько, что казалось, сделай шаг и провалишься по пояс. И в этом его также убеждала цепочка глубоких следов, оставленных гостеприимным хозяином. Но тот был в валенках, а у Михаила лишь бестолковые кроссовки.

Правда, особых вариантов у мужчины не было. Конечно, по малой нужде он бы и с крылечка сходил, если бы хотел только по малой.

Чертыхнувшись про себя, он сделал первый шаг и тут же провалился почти по колено в снег. Ну, хоть не по пояс.

Продолжая ругать эту зиму и проклятый снег, он обогнул дом и увидел небольшой туалет с остроугольной крышей, покрытой огромной шапкой снега.

— Не хватало ещё, чтоб меня в туалете крышей придавило, — пробурчал он и пошёл (хотя, скорее, продолжил пробиваться сквозь снег) к своей цели.

Продрогнув, он быстро сделал все свои дела и с ужасом понял, что такие походы теперь ему придётся совершать не меньше пары раз в день. А если дед напортачит со стряпнёй, то и чаще.

Он вышел и в сердцах хлопнул хлипкой деревянной дверцей. С крыши, тихо хрустнув, поехал наст снега и ухнул прямо рядом с мужчиной, разметав всё под собой.

— Нервы ни к чёрту! — продолжил он диалог сам с собой, но вдруг осёкся на полуслове.

У туалета, как раз там, где упал снег, что-то чернело. Аккуратно, косясь на остатки снега на крыше, он подошёл поближе и остолбенел от вида находки.

Привалившись к стенке, явно от кого-то прячась, сидел замёрзший насмерть ребёнок. Девочка. Мишу замутило от увиденного, и он опёрся рукой о туалет.

Может, тоже заблудилась, как и он? Не смогла дойти до крыльца?

Он перевёл дух и подошёл к замёрзшей девочке поближе. Нет. Она точно здесь пряталась от кого-то или от чего-то. Сжимая в руках простенькую тряпичную куклу, она, словно украдкой, пыталась выглянуть из-за угла. В сторону храма.

Но почему она так и не вышла? Что её испугало, что заставило сидеть тут и замерзать под непрерывным снегопадом?

Он вспомнил, как сам недавно чуть не остался лежать под деревом, укутанный белым холодным саваном.

Говорят, под снегом человеку становится тепло, он засыпает и замерзает. Вот как эта девочка. Только у неё глаза открыты.

Всё-таки его вырвало.

Спустя пару минут, когда более-менее оклемался, Михаил заставил себя подойти к ней вплотную. Лёгкая курточка, штаны и валенки. В одной руке она сжимала куклу, а в кулачке другой — конец цепочки, свисающей с шеи. «Крестик», — отрешённо подумал он, не отрывая глаз от девочки.

Смутное и очень плохое предчувствие зашевелилось внутри него.

Михаил присел, пытаясь понять, куда она смотрела перед самой смертью. Вроде бы в сторону храма. Хотя нет, чуть дальше, скорее за него.

Он присмотрелся и увидел огромный сугроб у заднего фасада дома.

Не обращая внимания на боль в раненой ноге, раскидывая по дороге снег, поспешил в ту сторону. Вблизи оказалось, что это был не сугроб, а здание, похожее на сарайчик или сильно занесённую снегом пристройку к дому.

Мужчина вошёл внутрь, потихоньку привыкая к мягкому полумраку после яркого дня снаружи. Вдоль стен стояли полки, уставленные бесчисленными банками с консервами и зимними заготовками. В дальнем углу он увидел три пары лыж.

Две — взрослых и одна — детских.

Внутри него что-то оборвалось.

Рядом с лыжами стояли большие деревянные сани, накрытые огромным цветным одеялом. Повинуясь внезапному порыву, Михаил сделал пару шагов и скинул одеяло на дощатый пол.

Знай, что там увидит, он бы не сделал этого никогда в жизни.

Там лежали два голых тела, порубленных на части. Мужчина и женщина. Хотя даже это можно было понять с трудом. Куски нарубленных рук и ног прикрывали выпотрошенные туловища. Две отсеченные головы венчали эту жуткую пирамиду из мяса и костей. Их рты были приоткрыты, они смотрели друг на друга, словно застыв перед своим последним поцелуем.

— Ты знаешь, что любопытство сгубило кошку? — услышал знакомый голос Михаил.

Цап-цап

Асфальт на подъезде к Жданово заменили, а вот остановка осталась прежней — вся в дырах и проплешинах, через которые была видна застрявшая в цементе арматура. Изнутри темнели какие-то агитационные плакаты — то ли зовущие на давно прошедшие выборы, то ли на какие-то бесполезные собрания. Рядом с остановкой торчал огромный цементный пшеничный колос с надписью «Колхоз „Пламя“». Он тоже не изменился за прошедшие годы — лишь еще больше потемнел да рельеф на самой его верхушке уже начал осыпаться.

Семен подтащил свою сумку к остановке, присмотрелся было к лавочке, но та, грязная и обшарпанная, не вызвала в нем доверия. Тогда Семен поставил сумку на асфальт, где почище, достал сигарету — и закурил. Обернувшись на дорогу, он проводил взглядом исчезающий за поворотом автобус. Когда тот скрылся окончательно, Семен стал смотреть по сторонам.

Сверху палило солнце. Пахло разогретым асфальтом. По обочине дороги, по направлению к городу, топала совсем молодая, лет двадцати, девчонка в ярко-желтых шортах и розовых шлепках. Поравнявшись с остановкой, она заметила Семена и сбавила шаг.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Добрый день. — Семен улыбнулся. Он никак не мог привыкнуть к тому, что в деревнях все друг с другом здороваются. — А вы местная?

— А что? — поинтересовалась девушка. В ее голосе послышалось праздное любопытство.

— Я здесь в детстве когда-то жил. — Семен улыбался, щурясь на солнце. — Лет в шесть сюда приехал, почти на полтора года. Когда родители переезжали в Москву и ремонт там делали, а старую квартиру уже другим людям продали. У меня тут тетка жила, Маргарита Павловна, вон там, за речкой…

— Так она померла уже давно, — безразлично произнесла девушка, но вдруг спохватилась. — Ну, то есть вы же знаете?

— Да, знаю. — Семен кинул окурок в урну, но промахнулся. — Родственники ее из Калининграда письмо присылали, настоящее.

— В смысле — настоящее?

— Бумажное. На бумаге то есть.

Девушка непонимающе смотрела на Семена. Тот рассмеялся и пошел в сторону урны, рядом с которой продолжал дымиться бычок.

— Я к тому, что в наше время письма все шлют электронные. А тут — настоящее, бумажное письмо. Оно, правда, пришло, когда уже похоронили ее, поэтому я и не приехал. Только вот сейчас собрался.

— Так и дома ведь ее уже нет. — Девушка вытащила одну ногу из сланца и, вытянувшись, словно цапля, с наслаждением почесала пяткой у колена другой ноги. Затем сложила руки на груди и зевнула. — Сгорел год назад. Там алкаши летом жили. С ними и сгорел.

— Как с ними? — Семен, выпрямившись с дымящимся в пальцах бычком, обернулся к девушке. — Прямо с людьми?

— Говорю же — с алкашами.

— Ужас. — Семен посмотрел на дымящийся окурок, аккуратно потушил его и кинул в урну. — Но я так-то не в дом приехал. Я за грибами.

— За грибами? — протянула девушка. — Это за какими такими грибами?

— За вашими грибами. — Семен вернулся к своей сумке и легонько ее пнул. Сумка отозвалась металлическим звяканьем. — Вот и ведро с собой взял. В Смоленске, на вокзале, купил. Четыреста рублей. Оцинкованное.

— Да нет. — Семен посмотрел в сторону леса. — Я помню, тут грибов полно, все лето можно собирать. Где-то вон там, несколько километров если в ту сторону, там после плотины дорога такая была…

— Это на болото, что ли? — Девушка нахмурилась.

— Ну да, наверное. Так то ж болото.

Девушка с интересом разглядывала Семена, затем улыбнулась и покачала головой.

— Ну вы даете. На болото в одиночку, не зная дороги?

— И что? Опасно там, что ли?

— Бывает, — просто кивнула девушка. — Там же топь. И кочки все одинаковые да деревья. Заплутаете — до ночи не выберетесь. А ночью — все.

— Что — все? — Семен вытащил из сумки бутылку «Селивановской», открутил крышку, приложил к губам и поморщился. Минералка на жаре стала теплой и невкусной. — Русалки, что ли, в болото утащат?

— Да черт его знает. — Девушка пожала плечами. — Люди так-то пропадают, а отчего — не знает никто. Может, и русалки.

— Серьезно? — Семен убрал бутылку воды обратно в сумку. — Прямо вот так и говорят? Что русалки утащили?

— Говорят, что без вести пропали. В болотах пропадешь — тебя быстро оприходуют. Подъедят до костей, а потом мхом порастешь — и не найдет никто. Или в трясину ступишь — а ряска через несколько минут сойдется — как будто и не было тебя.

— Ну — так… В прошлом году — один всего…

— Пьющий? — уточнил с улыбкой Семен.

— Пьющий, да трезвый. — Девушка нахмурилась и наконец убрала ногу в шлепок. — А вообще — застоялась я. Мне пора к дому идти. А вы ступайте — куда хотите, хоть на болото. Я отговаривать не буду.

— Ну так она ж здесь жила, знала, где можно… — Девушка неопределенно махнула рукой. — У нее, может, свои способы были.

— Она у леса жила, много чего знала. Где пройти, куда не соваться. Поэтому и одна могла на болота. А обычный человек и пропасть может.

— Так я ж не дурак, знаю все. — Семен наклонился и расстегнул сумку. — Вот, у меня и компас, и вода, и брикеты протеиновые — если заблужусь. Но самое важное, — он вытащил ведро с пожитками, поставил на асфальт и хлопнул рукой по опустевшей сумке, в которой осталась лежать одежда, — вот эта вот сумка.

— А что в ней? — девушка попыталась заглянуть. — Одежда какая?

— Обычная моя, городская одежда. — Семен застегнул сумку. — В обычной дорожной сумке. Кроссовки новые. Я их позавчера прикупил, гляди — разноцветные. Не надевал еще их ни разу. И брюки синие.

— И как она тебе на болоте поможет-то? Сумка твоя?

— А так, что я ее с собой и не возьму. — Семен выпрямился. — Я ее здесь оставлю, словно якорь. И этот якорь меня держать будет — чтобы, значит, не унесло…

Девушка посмотрела ему в лицо, затем нахмурилась.

— Издеваешься? — спросила она.

— Нет. — Семен рассмеялся и покачал головой. — Это я просто болтаю много. Я сумку здесь собираюсь оставить. Я всегда так делаю. Я же много где был, и все — один. Оставлю сумку свою хорошим людям — а если не вернусь, — они уж и тревогу поднимут.

— И кому ты здесь сумку оставишь? — с интересом спросила девушка. — Ты ж не знаешь никого.

Девушка посмотрела вниз, на сумку. Затем — снова на Семена.

— Это ты чего, на меня намекаешь?

— Ты совсем дурной? — беззлобно спросила она. — Ты меня только что встретил.

— Я вот оттуда шла, — она махнула рукой за спину. — А ты здесь стоял. Две минуты назад это было. Помнишь?

— Я знаю, я же здесь был.

— И сумку мне свою вот так просто отдашь? — Она сощурилась. — А если я убегу с ней?

— В шлепках-то? Далеко? — Семен посмотрел ей в лицо и перестал улыбаться. — Ну то есть — а чего с ней бежать? Там ни денег, ни документов. Одежда только, пара книг в дорогу — и зарядка от телефона.

— Ну и зачем это мне? Что я с сумкой твоей буду делать?

— Пускай у тебя полежит, а вечером я вернусь — и заберу. А если не вернусь…

— А если не вернешься — мне, значит, в милицию звонить и потом объяснять, что я тебя нигде не закапывала?

— Ну — вроде того. Скажешь, куда пошел, откуда приехал, во что был одет.

— Чтобы они знали, где искать, да и…

— Не — мне-то это все зачем? — Она вновь вытащила ступню из шлепанца и стояла перед ним, будто девушка из рекламы йоги — только обгоревшая, чумазая и без белоснежной улыбки. — Еще и сумку твою тащить…

— Я тебе, как вернусь, пять сотен дам. За то, что вещи у себя подержала.

— Пять сотен? Этим вечером? — Она задумалась.

— Ага. А я на последнем автобусе вместе с грибами поеду обратно в Смоленск.

— С грибами… — протянула девушка. — Ну ладно. Сумка твоя у меня до вечера полежит. Но — на ночь не оставлю. Пропустишь автобус свой — ночуй где хошь, а к себе не пущу. Напускалась уже.

— Вот и правильно. — Она на ходу втиснулась в скинутый шлепок, шаркая ногами, подошла к Семену и протянула ему руку. — Марина.

— Семен. — Он пожал ее ладошку.

— Я Никитина. Живу за кладбищем, ближе к бывшей общаге. Желтое крыльцо.

— Что хорошо? Крыльцо желтое?

— Да нет же. Что живешь близко. От остановки недалеко совсем.

— Недалеко, да что в этом толку? Все равно хрен отсюда уеду. — Она выпустила ладонь Семена и, отвернувшись, зашагала по асфальту. — Пойдем уже, грибник. Сумку свою сам тащить будешь, я по жаре ленивая.

Семен рассмеялся, подхватил одной рукой ведро, другой — расстегнутую сумку и побежал вслед за Мариной.

Идти и правда было недалеко — каких-то десять минут. Марина шла молча, сложив руки на груди и изредка поглядывая через плечо на Семена, который всю дорогу смотрел по сторонам, примечая знакомые детали в изменившейся за двадцать лет местности. Вот расколотая молнией ветла у дороги, на которой они крепили тарзанку. Тарзанки уже не было, но вокруг ветлы желтела вытоптанная трава — видать, дети все еще лазают. Вот — виднеется вдалеке водокачка с гнездом аиста на ней — точно такая же, как в детстве, разве что аисты, должно быть, уже другие. Промелькнул по левую сторону кирпичный магазин, на скамейке у которого несколько детей поедали мороженое. Дети, продолжая жевать, проводили их внимательными глазками.

— Мы в детстве тоже в этот магазин бегали за мороженым, — сказал Семен.

— Не в этот, — бросила через плечо Марина. — Тот сгорел четыре года назад, один кирпич только остался. Потом перестраивали.

— Что же у вас тут горит-то все подряд? — удивился Семен.

— Не нравится — уезжай. — Марина покосилась в сторону магазина. — А вообще — это бывший владелец сжег. Колька Рогов. Не пошло у него — вот он и решил сжечь. Теперь сидит. Скоро выйти уже должен.

— Понятно. — Семен ускорил шаг и поравнялся с Мариной. — А ты тетку мою знала?

— Знала. Ну так — здоровалась, когда в магазине видала. Но в гости не ходила.

— Я у нее тут полтора года провел, когда…

— Ты рассказывал, — перебила его девушка. Они поравнялись с кладбищенской оградой, и Марина ускорила шаг. — Почти пришли. Сейчас кладбище закончится — и дом мой уже видно.

— Рядом с кладбищем жить?

— А чего его бояться? — Марина пожала плечами. — Я кладбище люблю. Там тихо. Лучше, если б скотный двор под боком был? Вон, Лупихины живут у скотников — постоянно дерьмом воняет, да коровы весь огород в прошлом году потоптали после дождя. Тут хотя б знаешь, что с кладбища никто не придет.

— Это да, — кивнул Семен. — Но все равно как-то неуютно…

— Кому как. — Марина свернула на тропинку. — Теперь уже близко. Вон мое крыльцо.

Когда они подходили к дому, с желтого крыльца сбежал мальчик лет трех-четырех и вцепился в ноги Марины. За ним, переваливаясь, выбежал из дома толстый щенок, но, остановившись перед ступеньками крыльца, жалобно запищал, вращая хвостиком и смотря на своих хозяев. — Это Руслан. Брат мой мелкий, — сказала Марина. — Сумку свою на терраску заноси. Внутрь не пущу.

— Я помню, да. — Семен улыбнулся мальчику, но тот спрятал лицо. — Я тогда на пол прямо поставлю, хорошо?

Он поднялся на крыльцо, и щенок мгновенно бросился к нему, заполз на ботинок и стал жевать шнурки. Семен, смеясь, нагнулся и, поставив звякнувшее ручкой ведро на доски крыльца, поднял щенка на руки.

— Какой у вас песик красивый, — сказал он.

— Какой есть. — Марина достала из кармана шорт яркую конфету и протянула мальчику. Тот сразу начал ее разворачивать, оторвавшись наконец от сестры. — Там еще кошка где-то бегает, но она, наверное, не вылезет — она чужих боится.

Со щенком в одной руке и сумкой в другой Семен зашел в терраску. Внутри было довольно грязно, пахло котами. На полу в беспорядке валялись игрушки — почти все старые и со следами зубов на них — то ли щенок баловался, то ли мальчишка. Семен поставил сумку поближе к окну, еще раз обернулся, посмотрел на столик с маленькой плиткой — готовили, видимо, тоже здесь, и пошел обратно на крыльцо. Щенок, прижатый к груди, теперь легонько покусывал его за пальцы.

— Я у окна поставил. — Семен опустил щенка на пол, и тот сразу же уцепился за его штанину. — Сумку свою в смысле.

— Понятно. — Марина махнула рукой на неухоженный двор. — Ну вот, теперь знаешь, где я живу. Вечером приходи за своей сумкой.

— Обязательно. — Семен аккуратно отодвинул щенка в сторону, подхватил ведро и спустился с крыльца. — Мне тогда прямо ведь быстрее, да? По дороге — а затем налево?

Марина вздохнула, закатывая глаза.

— Ладно уж, пойдем, провожу. Мелкий, будь у дома, понял? — Мелкий уже жевал конфету и потому просто кивнул. — Я сейчас дядю до леса провожу — и вернусь. Пойдем, — махнула она рукой Семену. — Я тебя тогда через деревню проведу, там быстрее.

Щенок за их спинами все-таки осмелился и нырнул со ступенек вниз головой, заворочался в пыли и, поднявшись на лапки, бросился к мальчику. Тот смотрел вслед взрослым с очень серьезным лицом, продолжая жевать свою конфету.

— Марина. — Семен поравнялся с девушкой, размахивая ведром из стороны в сторону. — Я тут подумал — а возьми еще двести рублей!

— Зачем это? — подозрительно спросила она и посмотрела по сторонам. На улице никого не было — видимо, в жару все уходили на озеро либо сидели по домам.

— Ну, брату своему купишь чего-нибудь. А то мне неудобно — зашел без гостинцев…

— На ночь все равно не пущу. — Марина посмотрела на две сотенных купюры, которые протягивал Семен. — И не тяни так деньги, а то вдруг кто увидит, еще чего подумают.

— Чего подумают? — Семен посмотрел на деньги в руке. — А-а-а… так здесь же мало совсем для этого?

— Мало для этого? — повторила Марина, сделав упор на «этого». — Серьезно? А сколько ты обычно «для этого» даешь?

— Да нет, я просто… — Семен, смутившись, опустил руку. — Я обычно ничего не даю. В смысле — и так все как-то получается…

— Очень, наверное, хорошо, что как-то так все получается. Без двух сотен-то. Только все равно — нет.

— Да нет же. — Семен попытался засунуть деньги ей в карман шорт, но, коснувшись джинсовой ткани на ягодице, вдруг понял, что делает что-то неправильно, и отдернул руку. — Я тут просто…

— Да давай уже сюда. — Марина выхватила двести рублей и засунула в карман шорт. Вновь осмотревшись, она сложила руки на груди и ускорила шаг. — Спасибо. Куплю ему чего-нибудь. Хотя ему сегодня больше не надо, а то еще не заснет.

— Понятно, — кивнул Семен, хотя мало что понял. — А родители ваши где?

— Мама померла лет семь назад, а отца и не было, — равнодушно бросила Марина, а затем вдруг осеклась и осторожно взглянула на Семена. Тот шагал рядом, разглядывая деревенские разноцветные дома, и по его лицу ничего нельзя было понять.

«Двадцать лет, — думал Семен. — Двадцать лет прошло, а деревня не поменялась. Все так же стоит на том же месте, и живут здесь такие же люди. Мать умирает, а спустя несколько лет у молодой девчонки рождается „младший брат”. И взять деньги у незнакомца у всех на виду — практически проституция… Деревня не меняется. — Семен грустно улыбнулся. — Сколько бы лет ни прошло — она все подметит и все припомнит».

Они свернули с наезженной пыльной дороги и зашагали по заросшей колее в сторону леса. Марина как будто вся расслабилась, сложенные на груди руки наконец опустились вниз, пальцы вытянули сочную травинку и засунули меж зубов — и вот она уже заулыбалась, разглядывая Семена.

— А чего это ты решил сейчас, по жаре, за грибами приехать? Почему не позже?

— Да что-то вспомнилось вдруг, — пожал Семен плечами. — Тетка всегда грибов нам присылала, в посылках таких. И сушеных, и в банках. Ну — до того, как в армию пошел. Потом уже она, видимо, болела, а я весь в делах был — и не заметил даже, что посылки больше не приходят. А потом умерла. Я все хотел как-нибудь приехать, посмотреть, что здесь да как, но все некогда… А недавно приснилось что-то такое, знаешь, детское и счастливое — и как раз с работой как-то застопорилось. Я подумал — а чего откладывать? Поеду прямо сейчас, возьму на три дня отгул, наберу грибов — и обратно. Ехать, правда, через Смоленск своим ходом долго, но зато — поезд, автобус, потом пешком — прямо туризм! Я раньше так часто ездил, по командировкам всяким… Сейчас уже реже.

— Или растет, — сказал Семен, смотря на лес. — Я в детстве когда здесь был — лес только за плотиной начинался, а теперь уже и здесь все заросло…

— Поля не пашет никто, вот они и зарастают. — Марина выплюнула изжеванную травинку. — Значит, теперь понял, где плотина? Дойдешь теперь сам?

— Ну вот и хорошо. — Она остановилась. — Обратно так же иди. И сразу же — ко мне шуруй, понял? Мы спать рано сейчас ложимся, Руслана я укладываю еще засветло, а встречать тебя не пойду и ждать не стану. Опоздаешь — костер тебе в ночи жечь не буду — двери запру да спать лягу, и не открою потом, сколько ни стучи. Наоткрывалась уже.

— Хорошо, — улыбнулся Семен. — Тогда я пойду?

— Иди. — Марина отвернулась и зашагала в сторону видневшейся вдалеке деревни, но вдруг сбавила шаг, а затем и вовсе остановилась и посмотрела на Семена через плечо. — Это не брат мой. Ты уже догадался, наверное, да?

Семен осторожно кивнул.

— Ну вот. Сын это мой. А мужа у меня нет и не было никогда. И всем это известно вокруг. Я просто так про брата ляпнула, не подумав. Не хотела на вопросы твои дурацкие отвечать. И сейчас на них отвечать не намерена, понял?

— Понял, — повторил за ней Семен. — Тяжело, наверное?

— Я не одна, — сказала Марина и направилась к деревне. — Я с сыном.

Семен смотрел, как маленькая фигурка исчезла за густой некошеной травой, и, вздохнув, зашагал в сторону плотины.

— Эй, ребятня! — заорал Семен, и три мокрых головы повернулись в его сторону. — Как там, не холодно?

— С чего бы это? — Один из купающихся мальчишек схватился за кривую арматурину, торчащую из плотины, подтянулся — и вылез из воды. Вниз весело побежали ручейки. — Вода вообще парная!

— Верю на слово! — рассмеялся Семен. — А что, где тут лучше всего в лес заходить?

Мальчишка обернулся к своим товарищам. Те не спеша подплывали к плотине, чтобы получше рассмотреть незнакомца.

— А зачем вам в лес? — Мальчишка, стоящий на цементном краю плотины, громко кричал, чтобы перекрыть звук падающей воды, и его голос, звонкий и глубокий, разлетался над гладью водохранилища. — Там проходу нет, деревня в другой стороне.

— А я из деревни и иду!

— Из Жданово? — недоверчиво крикнул паренек и, перебирая ногами по железной решетке, заспешил к берегу, спрыгнул с плотины и затряс черной шевелюрой, роняя в пыль крупные капли. Остальные мальчишки уже выбирались из воды — все как один тощие и дочерна загорелые. — А где вы там живете?

— Я из Смоленска приехал. На автобусе.

— А зачем? — продолжал допытываться пацан. — Чего здесь искать?

— Я на болото хочу сходить.

— Я тоже так считаю. — Семен подумал, что и в деревне встречаются рациональные ребята, но радость его была недолгой.

— Дьявол там бродит — это да, — продолжил говорить пацан. — А смерти нет никакой.

— Ого. А дьявол этот как выглядит?

— А не знает никто. Кто видел — тот уже не расскажет. Но хватает он людей — и затаскивает в ад. В прошлом году человека одного утащил. Он тоже на болото пошел. Только не за грибами, а так — по дурости.

— Нет там Дьявола, — внезапным тонким голосом заговорил еще один «пацан», и Семен, присмотревшись, понял, что это совсем еще маленькая девчонка, в одних трусах — и такая же загорелая, как и остальные. Смутившись, он отвел взгляд, а девчонка продолжала: — Там ведьмы живут, целых шестьсот шестьдесят шесть. Они друг друга за волосы хватают, и в круг становятся, и бегают так друг за другом, а как разгонятся — взмывают к луне и алкают там крови.

— Не неси, Машка, без тебе нанесут, — поморщился чернявый. — Ведьм не существует, а Дьявол существует. В книгах почитай.

— В книгах и про вампиров пишут тоже, и в кино я их глядела. А где эти вампиры? Нету их нигде, они только в Америке в школу ходят, у нас не дождешься, — недовольно сказала девчонка.

— В общем, не волнуйтесь, — сказал чернявый пацан уверенно. — Никаких ведьм тама нету. И смерти. Только Дьявол.

— А что, Дьявол вас уже не пугает? — рассмеялся Семен. — Или средство какое знаете? Подéлитесь?

— Это откуда у тебя такие познания? — удивился Семен.

— Я книжки читаю, — сурово ответил пацан, но сзади раздались смешки.

— Бабка у него в церкви в Ярцево свечками торгует, вот оттудова и знает все! — закричала девчонка. — А дьявола никакого нет. Иначе бы он Вольку не тронул.

— Волька сам дурак, — махнул рукой первый пацан, который, видимо, не хотел уступать место лидера какой-то девчонке. — Он из дому сбежал, а это грех.

— И ничего не грех, если потом возвращаешься, — сказал осторожно пацан с выгоревшими бровями и сплюнул на гальку. — Не должен за такое дьявол ребятенка хватать.

— А кто такой Волька? — заинтересованно спросил Семен.

— Да это наша звезда местная, — крикнула девчонка и, рассмеявшись, обернулась куда-то за дамбу. — Волька! Иди сюда скорее, тут тебя ищут! Хватит там каменюки перебирать!

От дамбы отделилась незаметная раньше фигура мальчишки и двинулась к ним. Семен, прищурившись, наблюдал за нелепой походкой, рыхлым лицом с отсутствующим взглядом и свалявшимися от пота и грязи волосами. Мальчик был явно не в порядке.

— Привет, Волька! — сказал Семен, когда мальчик остановился рядом с другими ребятами.

Мальчик не посмотрел ему в лицо, ничего не ответил, а остался стоять за спинами товарищей. Те, улыбаясь, поглядывали то на него, то на Семена.

— Он обычно поразговорчивее будет, — сказал выгоревший. — Только, видать, стесняется чего-то… Ну-ка, Володька, расскажи, кто тебя в болото увел?

— Цапа, — пробормотал Волька, а затем поднял пухлую ладошку, всю в маленьких бородавках, и несколько раз схватил воздух перед своим лицом.

— Вот и все, что говорит об этом. Только цапу какую-то помнит, — сказала девчонка.

— А он что, на болоте потерялся?

— А то ж! Два дня искали! Это в позапрошлом году было, в июне. Ему мама крапивой наподдала за то, что коров не встретил, — а он в лес бросился. А там уже темнеет. Собак привозили вынюхивать, да только не нашли.

— Потому что Дьявол следы путает, — сказал чернявый пацан.

— Так что же? — спросил Семен, не отрывая взгляда от Вольки. — Как же ты вышел?

— Цапа… — сказал он опять. Ладошка опять сжала воздух перед лицом, а потом медленно раскрылась в ладонь. — Отпустила…

— Мама его пошла в лес да душу Дьяволу продала, — просто сказал чернявый. — Так и спасся.

— Не говори глупостей. — Девчонка вдруг стала очень серьезной. — Не говори, чего не знаешь. Никакую душу она не продавала.

— Погодите. — Семен понял, что запутался. — Мама его тоже пропала?

— Какая печальная история, — сказал Семен. Мальчика и вправду было жалко. Он стоял, поминутно теребя свой покрасневший нос пальчиками с россыпью бородавок, и, казалось, вообще не интересовался происходящим вокруг него. — А что, его не определили никуда?

— Куда? — не понял чернявый.

— Ну — в интернат какой…

— Куда там, — махнул рукой мальчишка. — Отец у него пьет с тех пор, а Волька у бабки живет своей. В интернат ярцевский его возили, да он там ссаться и кусаться начал, его обратно бабке привезли. Здесь ему хорошо, бегает с нами везде, камнями в воду кидается да сопли на кулаки наматывает. Только у него после болота бородавки начались, йодом лечили — не проходят. Поэтому он вроде как на карантине немного. Хотя они не передаются, даже если расчешешь. Мы пробовали.

— Понятно, — сказал Семен. — Так все же — где мне лучше в лес войти, чтобы к болоту выйти?

Ребята переглянулись друг с другом, девчонка закатила глаза.

— Да зачем вам туда идти? Грибов и на трассе купить можно.

— Лисичек? — улыбнулся Семен. — Червивых?

— Ну хоть и их. — Пацан вздохнул и обернулся лицом в сторону леса. — Короче, если по вот этой дороге, то это в сад колхозный бывший выйдете. Там грибов нет, там только яблоки, но они сейчас кислые. Вам надо двинуть вверх, по склону, там сначала по полю, но потом на колею выйдете. Направо дойдете к асфальту, и по нему можно будет обратно в Жданово прийти, только это долго. А если налево двинете — то там к просеке выйдете, по которой провода идут. На ту сторону перейдете — там бор уже будет, там малина даже есть. Можно по просеке этот бор обойти, а можно прямо через него пролезть, там километр где-то, а прямо уже за этим бором, там уже…

— Цапа, — сказал Волька, и все повернулись к нему.

— Болото? — уточнил Семен.

— Ну да, там уже болото начинается.

— А откуда вы знаете это, если туда не ходите? — спросил Семен.

— Так мы ходим, — сказала девчонка, и остальные закивали. — Только с народом ходим, человек по восемь, когда голубика пойдет или черника. Когда много народу — не заблудишься ведь.

— Цапа. — Волька вдруг поднял голову и посмотрел прямо на него. — Цап-цап. — Его ладошка вытянулась в сторону лица Семена, пальцы зашлепали друг по другу. — Цап-цап!

— Ого! — Девчонка подошла к Вольке, но тот уже вновь опустил глаза. — Эк его на жаре двигать начало! Волька! Ау! Ты бошку окунуть в воду не хочешь, а то напекло небось!

— Не-е-е, — твердо сказал Волька и замотал головой. — Не надо в воду. Не пойду.

— Брось, гиблое дело, его в воду силком не затянешь. — Чернявый полез обратно на дамбу. — Прощевай, дядька! Берегись дьяволов!

И они втроем, хохоча и толкаясь, побежали к краю дамбы и бухнулись в темную парную воду.

Семен, сбивая дыхание, тяжело шагал вверх по склону, переступая через кротовьи рытвины и улыбаясь звучащим позади него ребячьим выкрикам. Остановившись на самом верху, он кинул взгляд на плотину — и вздрогнул.

Волька стоял, подняв голову в его сторону, — и смотрел прямо на Семена. Его поднятая рука шевелилась в воздухе, раз за разом сжимаясь в пустоте; губы дурачка шевелились.

Семен был слишком далеко, чтобы разобрать слова, но он и так догадался, что именно говорил ему вслед Волька.

— Цап-цап, — пробормотал Семен и снова вздрогнул. Слова эти показались теперь угрожающими. Семен помотал головой, отвернулся от плотины и быстрым шагом направился по указанному ребятами пути.

За его спиной Волька опустил руки, сел на землю и, обхватив колени руками в бородавках, стал смотреть в сторону леса.

Евгений Шиков. Продолжение в комментах

Дела семейные

Отец не любил рассказывать, что случилось с его вторым братом. Но еще в детстве из разговоров взрослых Николай узнал, что Гриша («другой папин брат») пропал без вести.

«Второй, другой» – так говорилось, потому что было их трое мальчишек-близнецов, не было среди них младших и старших. В объемистом семейном архиве обкомовца Язова почему-то сохранилась лишь пара фотографий, где все его три сына были вместе: будто клонированные в фоторедакторе, которого ждать еще полвека. Одинаковые улыбки, одинаковые проборы, даже складки на мешковатых шортах по моде пятидесятых – и то одинаковые. Надо было как следует присмотреться, чтобы заметить разницу между мальчиками. Гриша был самым тощеньким и на обеих фотографиях стоял несколько на отшибе.

Снимки Николай обнаружил, когда занялся расхламлением квартиры. Квартира ему досталась в наследство – бабушка, перед смертью в свои девяносто с лишним лет, оставаясь, впрочем, до самых последних дней в сознании до жути ясном, записала квартиру на единственного внука. Не на отца, так и жившего с матерью в однушке-малометражке, которую им когда-то сообща организовала материна родня и где прошло Николаево детство. Не на дядю Глеба, мотавшегося по общежитиям, а может, в очередной раз «присевшего». Именно на Николая.

На своей памяти Николай был вообще единственным, кого бабушка признавала из всей малочисленной родни. Николашечка – эту карамельную вариацию собственного имени он не выносил до сих пор. Лет аж до двадцати, хочешь не хочешь, Николай в обязательном порядке должен был провести у бабушки выходные. Он, вроде важной посылки, доставлялся отцом до порога (мать к бабушке не ходила никогда) и всю бесконечно длинную субботу и такое же длинное и тоскливое воскресенье обретался в громадной, как череда залов правительственных заседаний, и загроможденной, как мебельный склад, четырехкомнатной квартире на последнем, двенадцатом, этаже неприступной, похожей на донжон, серой «сталинки» с могучим черным цоколем, не растерявшей своей внушительности даже на фоне новых многоэтажек по соседству.

Дом был архитектурным памятником федерального значения и композиционным центром «жилкомбината», комплекса жилых зданий, построенных в тридцатые специально для чиновников областного правительства. При взгляде на чугунные ворота, перегородившие по-царски монументальную арку, легко можно было представить выезжающие со двора зловещие «воронки». А они-то сюда точно приезжали, причем именно за арестованными: комплект здешних советских царей не раз менялся и вычищался самыми радикальными мерами. Деду Николая, Климу Язову, второму секретарю обкома КПСС, невероятно повезло: его не коснулись никакие чистки.

Бабушка (судя по фотографиям, в молодости очень красивая – яркой, но несколько тяжеловесной, бровастой казацкой красотой) была младше мужа лет на двадцать. Тем не менее в семье заправляла именно она. Сыновья перед ней трепетали. Отец, передавая Николая бабушке, ни разу не переступил порог квартиры. Дело было в том, что отец находился у бабушки в немилости с тех пор, как женился «на этой лахудре драной, твоей, Николашечка, матери». А женился он очень поздно, ему уж за сорок было. До того тихо жил в угловой комнате наверху сталинского донжона, бывшей своей детской, писал научные статьи про советских литературных классиков, получил кандидата, потом доктора филологических наук и был «хорошим мальчиком», покуда не влюбился в одну свою студентку – мать Николая. Брат отца, Глеб, к тому времени из семьи выбыл давным-давно, вроде как сам сбежал еще в студенчестве, бросив заодно с родными пенатами и вуз, в котором тогда учился. Бабушка про дядю Глеба вовсе не хотела слышать, только плевалась.

У бабушки маленький Николай изнемогал от скуки: дома был видеомагнитофон, игривый рыжий кот, музыкальный CD-проигрыватель и нормальные книги, а в бабушкиных хоромах имелась лишь радиоточка, иногда вещающая насморочным голосом что-то неразборчивое, напоминавшее отголоски заблудившихся передач полувековой давности, со снотворными радиоспектаклями и унылым бренчанием рояля, да черно-белый телевизор, показывавший лишь два канала с новостями, перемежающимися рекламой. Был еще никогда не включавшийся проигрыватель грампластинок, у которого Николай иногда тайком от бабушки вращал пальцем диск, приподнимая тяжелую прозрачную крышку.

И, конечно, всюду, даже в коридоре и на кухне, стояли громадные шкафы с центнерами книг. Книги эти были нечитабельны. Недаром на корешках многих из них, в черных липких обложках, было написано лаконичное предупреждение: «Горький». Было еще много чахоточно-зеленых книг с кашляющей надписью «Чехов», толстенные серые тома закономерно назывались «Толстой», полно было разнокалиберного «Пушкина» – в общем, профессору литературы, автору многих монографий Людмиле Язовой так и не удалось привить внуку любовь к классике, а отец, тоже литературовед и профессор, даже не пытался.

Самым интересным для маленького Николая оказались многочисленные шкафы с одеждой. Все они были заперты, и открывать их строго-настрого запрещалось, но однажды Николай подсмотрел, в каком ящике комода бабушка держит ключи, принес из дома игрушечный фонарик на слабенькой батарейке и стал играть в исследователя пещер, он даже знал, как эта профессия называется: спелеолог. Под коленками хрустели и проминались залежи картонных коробок с обувью, что не носилась уже десятки лет, лицо шершаво трогали полы тесно развешенных пальто. В шкафах было таинственно и чуть страшновато.

Наиболее привлекательным для игры был встроенный, выкрашенный масляной краской в тон серым косякам шкаф в конце коридора, трехстворчатый и высоченный, переходивший в недосягаемые антресоли. Николай долго не мог подобрать к нему ключ, а когда наконец удалось, перед ним открылась почти настоящая пещера, глубокая, с тремя рядами многослойной одежды на плечиках и какими-то дремучими сундуками внизу. Николай шагнул внутрь и прикрыл за собой дверцу, чтобы бабушка ничего не заметила. Замок тихо щелкнул, но Николай не обратил на это внимания – ключ-то был у него – и полез в недра шкафа. Фонарик светил очень тускло: садилась батарейка. Казалось, прошло много времени, прежде чем Николай добрался до задней стенки. Воняло здесь так, что слезы на глаза наворачивались: вездесущим нафталином от моли. У бабушки никогда не водилось ни моли, ни тараканов, ни клопов, любая живность избегала этой сумрачной, невзирая на огромные окна, квартиры, но бабушка все равно регулярно раскладывала свежие нафталиновые брикеты из своих запасов и ловушки для тараканов, брызгала дихлофосом в вентиляцию, забираясь по стремянке, так что в ванную и на кухню потом невозможно было зайти. Николай расчихался от шкафной вони, и тут фонарик погас: батарейка окончательно издохла.

В кромешной темноте, путаясь в свисающей одежде, оступаясь на коробках, Николай полез в сторону выхода. Стукнулся об окованный угол сундука, заскулил: очень больно. К тому же захотелось в туалет. А дверь шкафа все не находилась. Кругом лишь топорщились жесткие полы старого шмотья, припасенного будто на целую роту, да ноги путались в сваленных как попало заскорузлых сапогах и калошах. Хныкая, Николай рванулся вперед и уперся в стену. Пошел вдоль нее, чудовищно долго перелезая через коробки и сундуки (мочевой пузырь уже едва не лопался), и тут выяснилось, что дверь шкафа заперта и ключ не вставляется: с обратной стороны скважины в замке не было. Наказывала бабушка сурово – могла и в угол поставить, и обеда лишить, и дедовым офицерским ремнем всыпать, но делать-то нечего. Николай стал со всей силы колотить в дверцы шкафа и кричать. Никто не отзывался. Время шло. Сначала он отбил кулаки и пятки, затем охрип от воплей и плача и в конце концов обмочился.

Сколько он тогда просидел в шкафу, осталось неясным. От духоты и вони начала кружиться голова. Именно тогда Николаю почудилось, будто он тут не один – тьма словно зашевелилась, повеяло затхлостью и плесенью, что-то отчетливо зашуршало в глубине, закачались, задевая макушку, бесчисленные пальто, хотя Николай давно сидел замерев, сжавшись в комок, привалившись плечом к злополучной двери. Кажется, что-то прохладное дотронулось до его лодыжки. Николай почти потерял сознание от страха. Таким его и обнаружила бабушка, когда отперла шкаф. Грубо выволокла за шиворот и коротко, как взрослого, ударила кулаком в лицо, аж зубы лязгнули. Она была бледно-серой, с дикими глазами.

– Ты что, совсем сдурел?!

А затем в первый и последний раз Николай услышал от нее, филологини, мат.

С тех пор к шкафам в бабушкиной квартире Николай не подходил. И отчаянно протестовал каждое субботнее утро – ненавистное утро очередной «ссылки». «Я туда не хочу! Сам туда иди!» Отец вздыхал: «Семейные дела – это долг. Твой долг – навещать бабушку. Ее сердить нельзя». Мать не вмешивалась.

Николай часами сидел в углу дивана, на равном удалении от всех шкафов в гостиной, и пытался читать иллюстрированную энциклопедию про космос, но книга, такая увлекательная дома, здесь не затягивала. Подходил к окну, смотрел поверх высокого подоконника на улицу – в основном там было видно лишь небо, забранное решеткой. Решетки на окна бабушка заказала еще в самом начале девяностых – тогда ограбили соседей со второго этажа, залезли через окно, вынесли золото и документы. Едва ли какой-то сумасшедший акробат проник бы в квартиру через окна на двенадцатом этаже, но бабушка с тех пор боялась грабителей. Так появились эти толстые, частые, под стать тюремным, решетки и в придачу относительно новая входная дверь, тяжеленная, сварная, хоть на сейф ставь, запиравшаяся на три хитрых замка длинными ключами.

В этом жилище, способном выдержать осаду, Николаю всегда очень плохо спалось. До происшествия со шкафом его лишь донимала бессонница, а темнота, такая простая и уютная дома, здесь казалась враждебной, с непонятными поскрипываниями паркета и мебели. Ну а после происшествия ночь с субботы на воскресенье вовсе превратилась в пытку. Постоянно мерещились шорохи. Оба окна (спал Николай в бывшей отцовской комнате) не были зашторены: когда бабушка уходила, он тут же отдергивал портьеры. С озаряющим потолок йодисто-рыжим светом близкого проспекта темнота не была настолько нестерпимой. Но все равно в углах – особенно заметно было боковым зрением – что-то явственно шевелилось. Николай пялился туда до сухости в глазах, почему-то уверенный: пока смотришь, то, что там копошится, не нападет. Засыпал он под утро, когда с проспекта доносились трамвайные трели, а тьма в окнах истончалась до предрассветного сумрака. И каждое воскресенье проходило в отупении от недосыпа.

В первые недели после случая со шкафом Николай умолял бабушку, чтобы та завела котенка или щенка, да хоть морскую свинку – отчего-то казалось, будто в присутствии беззаботного пушистого существа ночи перестанут быть такими тягостными. Однако бабушка терпеть не могла животных. «Ни за что! Грязи от них! Мебель попортят! Не вздумай притащить кого – в окно выброшу!» С неясным, но очень взрослым чувством, в котором восьмилетке не под силу было распознать раздражение напополам с ненавистью, Николай оставил эту тему. Но однажды принес из дома отводок фикуса в горшке: бабушкины необитаемые подоконники с некрополями из громоздких статуэток, стопок пропылившихся «Октябрей» и мертвых настольных ламп нагоняли тоску. Через неделю Николай обнаружил растение засохшим и почерневшим, будто его специально выставили на мороз. Возможно, бабушка просто не закрыла на ночь окно, а к выходным здорово похолодало.

– Ты вообще что-нибудь любишь, кроме вещей? – спросил тогда Николай.

– Какой же ты неблагодарный! – оскорбилась бабушка. – В точности как твой отец! Я же все, все для тебя делаю!

Для единственного наследника семьи Язовых она делала и впрямь немало: поспособствовала тому, чтобы троечника Николая перевели из затрапезной школы в элитную гимназию, к старшим классам нашла отличных репетиторов для поступления в вуз.

Во времена студенчества стало проще: днем Николай учился, вечерами подрабатывал и на выходные приходил к бабушке отсыпаться. Детские страхи теперь казались глупостью. Впрочем, бабушкины шкафы Николай по-прежнему трогать остерегался. Он притаскивал ноутбук с играми и наушники – с таким оснащением «ссылка» сделалась вполне терпимой. Бабушка со своими причудами и горами старого барахла теперь выглядела скорее смешной, чем грозной. Ночами Николай спал и не видел никаких снов. До поры до времени.

– Может, тебе разменять этот ангар на что-нибудь более компактное? – как-то раз вечером сказал он бабушке, сетовавшей на пенсию и дороговизну лекарств. – Тут же одна коммуналка жрет прорву денег. А еще гнилые трубы. И потолок вон сыпется. Купили бы две нормальные двухкомнатные квартиры, одну тебе, другую родителям, а я б в однушке остался – пока самое то.

– Да ты сдурел?! – вскинулась бабушка. – Никогда я не продам эту квартиру, никогда! И ты не вздумай продавать! Это же наш дом! А дома, как говорится, и стены помогают…

Той ночью Николаю приснился жуткий многослойный сон. Будто кто-то тянет его за руку с кровати, он открывает глаза и видит: его кисть обхватывают две маленькие ладошки. Детские руки. С косо отрубленными запястьями, сросшимися местами срезов. Николай судорожно стряхивает пакость, резко просыпается, садится на кровати. И слышит дробный мелкий топот, будто по коридору бежит что-то маленькое и многоногое. Появляются на пороге эти сросшиеся детские ручки, шустро перебирают по паркету бескровными пальчиками… Николай вздрагивает, мучительно просыпается, потирает глаза. И снова слышит в коридоре легкий проворный топоток. Он вскакивает, матерясь, выбегает в коридор – совсем рядом дверь кладовки, а в ней, помимо прочего хлама, есть большой строительный лом, валяется возле самого порога. Тяжелым стальным прутом с загнутым наконечником Николай что было силы бьет мелкую нечисть, отчетливо слышит хруст тонких пястных косточек – а что потом, выбросить в мусорку?! Однако дрянь не хочет умирать и вдруг прыгает ему на грудь. Николай просыпается в липком холоднющем поту, от ужаса и омерзения его подташнивает.

Тем утром он сразу запихал ноутбук в сумку, вежливо сказал ошарашенной бабушке «до свидания» («Да ты что, Николашечка, да ты куда?!») и вышел из квартиры. И не появлялся в ней больше десятка лет. Почему ему раньше не пришло в голову просто взять и уйти? Почему у него так поздно дало трещину это чертово гипнотическое повиновение взрослым? Конечно, отец негодовал, а бабушка без конца названивала по городскому телефону. Мать молчала. Двадцатилетний Николай усмехался, поводил раздавшимися плечами: «С меня хватит этих ваших семейных игр. Сами играйте. А у меня других дел полно».

На этом все вроде бы закончилось. Скоро Николай съехал в съемную квартиру, в которой не было городского телефона, из родни общался только с родителями и полагал, что тоже, как отец, попал у бабушки в немилость (ну и наплевать, детских ночных бдений во имя родственной любви ему хватило на всю жизнь вперед). Годы шли, здоровье бабушки ухудшалось. Отец неоднократно передавал Николаю ее просьбу навестить. «Бабушка хочет сказать тебе что-то очень важное». Николай вежливо уверял, что непременно навестит, но даже не думал выполнять обещание. Объявился пропадавший где-то много лет дядя Глеб, принялся обхаживать отца на случай, если бабушка завещает тому свою огромную квартиру (у обоих братьев были подозрения, что их непримиримая мать отпишет квартиру государству). Николай во все это не вникал и даже на бабушкины похороны не пришел: как раз тогда, по счастью, улетел в длительную командировку.

Тем удивительнее было, что по бабушкиному завещанию квартира со всем добром отошла именно Николаю. Сначала он предложил родителям переехать из однушки, пожить, наконец, с размахом, но те, вполне ожидаемо, отказались наотрез. Не отцу же с матерью горбатиться, делая в этой дыре ремонт, рассудил Николай, и выставил квартиру на продажу. Прошла уже пара лет, но, удивительное дело, охотников на жилье в самом центре не находилось – ни покупать, ни снимать. Возможно, потенциальных покупателей или съемщиков приводил в ужас потолок, с которого отваливались глыбины штукатурки. Возможно, пугал статус памятника архитектуры, из-за чего, даже чтобы поменять старые окна на современные пластиковые, нужно было пройти череду сложных согласований.

В квартиру Николай пришел перекантоваться, когда крупно поссорился со своей женой Иркой. Они долго жили вместе, мирно и вполне счастливо, и тут Ирку угораздило начать пилить его на тему «давай родим ребенка». Никаких детей Николай не хотел.

– Слушай, ну тебе действительно так охота этот гемор? Двух котов недостаточно?

– Не то чтобы охота… но пора ведь. Время-то идет.

– В старости жалеть будем.

– Да прямо уж. Тебе вот в самом деле хочется всей этой возни, таскать его в садик, в школу, воспитывать?

– Ну вот он скажет: «Я не хочу в садик, там игры дурацкие. И в школу не хочу, сидеть пять уроков, свихнуться можно». А я ему скажу: «Ну и не ходи – ни в садик, ни в школу. Я и сам в детстве от всего этого говна чуть не спятил». И кто из него вырастет? Чтобы воспитывать, надо заставлять, понимаешь? А я даже котов заставить обрабатывать когтеточку вместо дивана не могу. Вопли, наказания. Не для меня вся эта тряхомудина.

– Не думала, что ты такой инфантил.

В общем, поссорились они всерьез. Ирка сказала, что пока хочет пожить одна, подумать, что делать дальше. Николай оставил ее в их съемной квартире, а сам пошел пожить в бабушкиной – может, хоть порядок там наведет, косметический ремонт сделает, глядишь, и найдутся на чертовы монументальные хоромы охотники.

Не то чтобы он совсем не переносил детей, просто действительно терпеть не мог на кого-то давить. А еще при одном слове «детство» в его сознании раскрывалась череда загроможденных мебелью сумрачных помещений, и вонь нафталина с дихлофосом, и бесконечные ночи с вглядыванием в шевелящуюся тьму.

Первым делом Николай потратил несколько вечеров на то, чтобы вынести на помойку фантастическое количество старой одежды и обуви. Рассортировал книги, статуэтки и прочее барахло – что-то пойдет в антиквариат и букинистику, что-то на свалку. Вооружившись тем самым ломом из сна, с мстительным удовольствием разнес выгоревшие на солнце, просевшие шкафы во всех комнатах и отнес доски к мусорным бакам. Встроенный шкаф в коридоре пока оставил – на десерт. Расправляясь с жупелами своего детства, он, изумляясь самому себе, ощущал некое освобождение.

Вот тогда-то к нему и пришел дядя Глеб. Видимо, узнал от родителей, что Николай сейчас живет в бабушкиной квартире. Телефон в хоромах давным-давно был отключен, как и домофон, даже дверной звонок Николай не включал в розетку (на площадке, кроме бабушкиной, было только две квартиры, и обе необитаемые: жильцы-старики давно умерли, наследников не объявилось, а кровля там была в аварийном состоянии и все не решался вопрос с реставрацией).

Так что Николай очень удивился, когда кто-то принялся барабанить в дверь. Дядя Глеб в свои семьдесят с лишним выглядел куда хуже отца – тощий, весь какой-то желтый. Хотя до сих пор они были похожи. Оба смахивали на актера Тихонова. Потому-то мать в отца когда-то и влюбилась: по стародевическим коридорам филфака курсировали лишь тетки, а тут вдруг такой Штирлиц. Тихоновская внешность досталась и Николаю.

– Хлам выкидываешь? – первым делом кивнул дядя Глеб на сваленные у порога туго набитые мусорные мешки. – Поверь, все дерьмо из этой квартиры вовек не выгребешь.

– Зачем пришел? – не слишком дружелюбно спросил Николай.

Дядю Глеба он видел редко и знал плохо. Судя по скупым рассказам родителей, тот время от времени сидел за что-то в тюрьме. Видимо, в тюрьме же его ударили в горло заточкой: в артерию не попали, но повредили голосовые связки, из-за чего дядя Глеб не столько говорил, сколько сипел. Если честно, Николаю хотелось просто вытолкать его за порог.

– По делам семейным пришел, – ответил дядя Глеб, щербато улыбаясь. – Нехорошо, видишь, получилось. Тебе целая квартира досталась…

– Деньги, что ли, нужны? – скучно спросил Николай. – Вот продам я эту долбаную квартиру, отсчитаю тебе треть. Треть будет родителям, треть мне. Все честно.

– С ума сошел – продавать?

– Ну а чего тебе еще надо-то?

– Отпиши мне квартиру, а? Все равно тебе эти деньги счастья не принесут.

Вот теперь желание вытолкать наглого родственничка прочь подавить было очень трудно. Николай рефлекторно сжал кулаки.

– Прям всю квартиру тебе одному? Рожа-то не треснет? С какой радости вообще?

– Я хочу умереть здесь.

– Так я тебе и поверил. Давай-ка уходи по-хорошему, а то выпровожу.

– Давай-ка я тебе кое-что расскажу. – Дядя Глеб тем временем стащил башмаки и, скрипя паркетом, направился в сторону кухни. – Сам поймешь, нельзя продавать эту квартиру.

– Расскажи хоть, за что тебя бабушка так ненавидела. – Николай пошел следом. – За то, что из дому сбежал? И учти, халабудину эту я все равно продам. Соглашайся на треть, пока предлагаю. Потом вообще хер получишь.

Кухню Николай разобрать еще не успел. Дядя Глеб открыл угловую тумбочку возле отключенного допотопного холодильника «ЗИЛ Москва», безошибочно выудил из глубины бутылку водки с пожелтевшей от времени этикеткой. Николай заглянул внутрь и присвистнул: в тумбочке стоял солидный запас спиртного еще с советских времен.

– И ты это будешь пить? Она ж древняя как говно мамонта.

– А чего ей сделается? – хмыкнул дядя Глеб. – Ты садись и слушай.

Рассказ Оксаны Витловской. Продолжение в комментах

Источник