прости меня тетя наташа
Осенние этюды тетя Наташа
Вадька сам упросил отца, чтобы тот отпустил его к тете Наташе.
Ну почему? А во-первых, там, в поселке, свои пацаны, с которыми Вадька дружил.
Во-вторых, отец собирался жениться.
Это печальное(для парня) событие должно было произойти через пару недель.
И мачеха Вадима не радовала.
Она была старше отца лет на пять, и была настолько некрасива, что когда Вадим увидел ее впервые, то сразу запрезирал отца. Нашел на кого маму променять!
Мать Вадима и впрвду была красавица.
Вадька был весь в нее.
И широкоскул и голубоглаз. И русоволос. И телом тонок.
Отец-то ярким брюнетом вышел..И невысок и коренаст.
После смерти мамы отец Вадима думал прожить бобылем.
Уж очень любил Марину, жену.
Год прошел, они с Вадькой приспособились к мужскому бытию: вместе готовили по вечерам, ужинали, потом вместе решали Вадькины задачки, смотрели телек..
Но на работе у отца случилась романтика( так Вадька диагноз определил).
Лилия давно и тайно была влюблена в брутального брюнета, хоть и женатого.
А когда тот овдовел, не смогла таиться.
Чтобы не травмировать сынишку такой рокировкой (да и знал отец,не нравится Лиля сыну), решено было отправить Вадьку к родной тетке пожить.
Пацан вопил, мешая сопли и слезы.
Не успевая переварить боль, охал, дергаясь от удара, хватая ртом воздух.
Пытался просить, кричал невнятно:
— АААА! НЕ БУУУУ..ААА.! ПАЖААААА!!ТЕТЯАААААА!
Тетя не реагировала на его вопли, продолжала сечь.
Измочаленный прут методично заменялся свежим.
Рубцы взбухали и пересекались друг с другом, разукрашивая в бордово-розовое поле наказуемое место.
Вадька хрипло взвизгивал, выл, сучил ногами по краю лавки, закидывал голову.
Теперь уже тетя Наташа с каждым новым замахом, ударом, c каждым свежим рубцом на мягком месте племянника стала приговаривать:
За лень! За разгильдяйство! За лень! За разгильдяйство!
Запомни! Запомни! Запомни!
Вадька снова пытался умолять: НЕ БУУУ! НЕ НАААДАА! Я БУУУДУУУ! ТЕЕЕТЯАААА!
Но не одну субботу пришлось полежать Вадику на той самой садовой скамье со спущенными штанами, чтобы выполнить свое обещание и учиться как и положено племяннику завуча.
Сев. Быль. Дева Ната. Мама. Тетя Катя и др. 4gf
Северная быль. Девочка Наташа. Мама. Тетя Катя и другие 4gf
Наташа слышала, как ее тетка сказала ей:
— Я не могу оторвать глаз от своей тети, когда она учит меня.
Наташа от страха забыла вообще, как это перевести на английский, у нее не открывался рот… захотелось заплакать…
— Алло, гараж… Для начала ты будешь повторять за мной, Поняла? — резко привела Наташу в себя тетя Катя,— пока не начнешь работать, я буду шлепать тебя по заднице!
— «I can’t take my eyes off my aunt when she teaches me», — повторяй!
Тетка слегка шлепнула племянницу по попке, сказав все это, и звук ее шлепка эхом отразился от стен спальни.
— У меня нет никаких причин, из-зв которых я завалю английский язык, потому что я полная незнайка в английском языке! I have no reason to fail English, because I am a complete ignoramus in English!
Она снова шлепнула ее, на этот раз даже сильнее, насколько это было возможно, от острой боли у нее на глазах выступили слезы. Наташа хотела присесть, чтобы она больше не могла ее шлепать, но она все еще крепко держала ее за ухо, что означало только то, что попытка сесть заставит ее тянуть за ухо сильнее и причинит еще большую боль.
— А-а-а! — закричала и застонала от боли Наташа:
— П-пожалуйста, прости меня, тетя! Это больше не повторится, клянусь!
— And now you will say everything in English! (Сейчас скажешь все это по английски!, — сквозь зубы сказала тетя Катя.
Она умоляла, не зная за что она просила простить, но тетка ответила мне еще одним крепким шлепком.
— This is so that you will always remember that we only speak English.(Это чтобы ты запомнила навсегда, что мы разговариваем только по-английски).
— Вот так во времена моей бабушки частные учителя расправлялись с маленькими избалованными детками вроде тебя, примитивно, но эффективно, жаль, что в школе больше не разрешают таких наказаний, я чувствую, что это все еще лучший способ дисциплинировать непослушных девочек вроде тебя!
Тетка выставила одну ногу вперед и положила руку на колено, и Наташа подняла глаза, тетка смотрела прямо на нее, шевеля указательным пальцем и указывая взглядом на свою руку, и Наташа уже знала, что должна делать, поэтому она заметила, что она сама смотрит на ее руку, — сказала она себе, прежде чем положить ее руку себе на голову и склонить голову в полной покорности прямо к ногам ее тетки.
По какой-то причине Наташа чувствовала себя так хорошо, как будто это было ее место, прямо у ног своей тети, поклоняясь ей, как богине.
Наташа вдруг почувствовала, как она схватила ее за пучок волос и грубо потянула, заставляя ползти по паркету на четвереньках позади нее, она остановилась у кровати и удобно села на ее край, оставив Наташу на полу около ней.
— Ты только не думай, что это просто так, это урок, как должна вести себя маленькая леди перед своим молодым человеком. Только вместо руки можешь предложить свою ножку, но в нейлоновом чулочке, потому что это очень стильно…
Наташа ахнула, когда почувствовала, как другая нога тети нежно погладила ее возбужденную промежность. Она мягко пнула ее, слегка придавила подошвой своей туфли и потом и терлась об ее промежность все время, пока Наташа принимала ее другую ногу.
— Never take off your shoes yourself! This should be done by your partner. Understand? (Никогда не снимай свои туфли сама! Это должен делать твой партнер. Поняла?
Наташа поняла, что дальше будет только английский, она внимательно слушала и старалась понять тетку.
— Чтобы в будущем ты не хотела не открывать рот, я вынуждена тебе преподнести угощение, сердитым голосом пошутила тетя Ката, последствия не ждали себя ждать.
Мордюкова и Тихонов успели простить друг друга
«Я отлично помню, как мама во дворе на двух кирпичах жарила яичницу для знаменитого режиссера Сергея Герасимова. Печки-то летом не топили. И такой божественный запах от этой сковородки шел! Мы-то яичницы отродясь не ели… Правда, благословения на брак с Нонной Герасимов не получил. А пойти против воли матери сестра не могла», — в канун дня рождения Нонны Мордюковой рассказывает ее младшая сестра Татьяна.
Однажды слушаю радио, и вдруг объявляют: «Британская энциклопедия «Кто есть кто» включила Нонну Мордюкову в первую двадцатку лучших актрис мира». Сразу звоню сестре: «Нонна, ты знаешь, что ты в списке лучших актрис мира?!» — «Танька, да ладно тебе ерунду говорить — утка очередная». — «Нонна, но я только что своими ушами слышала! Получается, по радио пошутили?» Это было начало девяностых годов. По всему миру только что триумфально прошли показы запрещенного в СССР на двадцать лет фильма «Комиссар» Александра Аскольдова. Мордюкову не просто узнали на Западе, ее талант оценили. На родине же сестра обрела популярность гораздо раньше. После выхода на экраны фильма Сергея Герасимова «Молодая гвардия» стала лауреатом Сталинской премии. Дальнейшие работы и роли лишь укрепили славу Мордюковой и народную любовь к ней. Она была родной, своей, теплой, любимой для каждого, кто соприкасался с ее талантом. Помню, приехала сестра ко мне в гости, а у подъезда стоял алкоголик, живший в нашем доме. Увидел Мордюкову — глазам не поверил, воскликнул сипло: «Нонка, ты?» А сестра спокойно, без тени пафоса или раздражения отвечает: «Я».
А вот какой ценой ей давалась слава, я однажды увидела своими глазами. Мы, сестры и братья, обычно приезжали к ней без звонков. Нонна всегда радушно принимала нас и наших друзей. Однажды я нагрянула с будущим мужем. Нонну застали на пороге с чемоданом в руках, она отправлялась на гастроли. Мой жених, конечно, забрал у нее чемодан, но еле донес его до такси — таким он был тяжелым. Оказалось, что в этом чемодане сестра возила огромные бобины с пленками в металлических футлярах — фрагменты из ее фильмов. Неудивительно, что у сестры был больной позвоночник — с детства натаскалась тяжестей. Приехали на вокзал, входим в купе, а там сидят трое военных — кажется, генералы, — у меня в глазах зарябило от количества звезд на их погонах. И представляете, в такой компании Мордюковой предстояло ехать. А значит, всю дорогу надо держать себя — расслабиться невозможно. Тогда я и поняла, насколько ей тяжело. Ведь встречи со зрителями были основным заработком сестры, снималась она не так много, а содержала себя, сына, нам всегда помогала! Ладно еще в поезде с военными ехать, а ведь до иных поселков добирались по разбитым дорогам, на оленях, на собаках — она весь СССР объездила!
Сейчас многие утверждают, что близко знали мою сестру. Рассказывают всякие небылицы… Уже после смерти Нонны я посетила наши родные места. Зашла во двор дома в Азовском переулке, в котором мы когда-то жили, — навестить одноклассницу. И вдруг какая-то соседка, узнав, что я сестра Нонны, принялась кричать: «Ну вы только посмотрите! Я купила книгу Мордюковой, деньги потратила. Прочитала от корки до корки, а обо мне там ни слова!»
На этот крик во двор высыпали соседи, а тетка все стоит и орет. Я слова вставить не могла, ушла от греха подальше… Но эта женщина свое взяла — отыгралась на звезде. Когда Мордюковой открывали памятник в Ейске, краевед Евгений Котенко (кстати, одноклассник моего брата Гены) вручил всем гостям книгу воспоминаний о Мордюковой «Наша Нонна». В книге я нашла рассказ и этой скандалистки. Она представилась чуть ли не одноклассницей Нонны и на голубом глазу поведала миру о том, как в Ейск приезжал свататься знаменитый режиссер Герасимов. В ее изложении эта история обросла совершенно фантастическими подробностями. Будто бы наша мама привезла из колхоза гарбузы (тыквы) и Герасимов сидел во дворе на этой груде гарбузов, когда состоялось его объяснение с нашей мамой, и он получил отказ на брак с Нонной… Так вот, во-первых, в нашей голодной жизни никогда не было никакой груды гарбузов, а во-вторых, Герасимов приезжал, когда мы уже жили на улице Энгельса. Так что соседка с Азовского никак не могла быть свидетельницей этой сцены.
А дело было так: сестра, студентка Института кинематографии, на каникулы обязательно приезжала домой, и никогда с пустыми руками — всегда привозила нам гостинцы. Я отлично помню, как однажды летом сестра отправилась на вокзал встречать Сергея Герасимова. С вокзала к дому Нонна и знаменитый кинорежиссер шли пешком, а за ними на тележке носильщик вез элегантный чемодан Герасимова. Сергея Аполлинариевича мама разместила у приятельницы. У нас места не было. Но столоваться он приходил к нам. Мне запомнилось, как мама во дворе на двух кирпичах жарила легендарному режиссеру яичницу. Печки-то летом не топили. И такой божественный запах шел от этой сковородки! Мы-то яичницы отродясь не ели… Словом, мама принимала Герасимова со всем уважением, хотя благословения на брак с ним Нонне и не дала. А пойти против ее воли дочь не могла. Вскоре Нонна все-таки вышла замуж, но не за Герасимова, а за Вячеслава Тихонова.
Мама у нас была замечательная. Комсомолка двадцатых годов, активистка, очень талантливая от природы. Прекрасная рассказчица, она и спектакли ставила в колхозах. А как мама пела! У нас была фотография режиссера Бориса Бибикова — вгиковского мастера Нонны. Он подписал и подарил ее именно нашей маме, которой искренне восхищался.
Мама осталась сиротой в двенадцать лет. Не знаю, кто до смерти замучил ее отца, красные или белые… Но ей повезло: она попала в семью священника, где и получила воспитание. А вот ее старшие сестры, тетя Паша и тетя Еля, выросли совсем другими людьми. Тетя Еля жила в Ейске, она была бездетной, а тетя Паша — в селе Широчанском, у нее было четверо детей, двое из которых умерли от туберкулеза. Причем мама хлопотала за них — ей удалось пробить больным детям путевки в санаторий. Но не помогло. Тетя Паша была на редкость скупая, и если в детстве кто-то из нас жадничал, ему говорили: «Вот будешь как тетя Паша». Это сразу действовало отрезвляюще!
Мама работала председателем в колхозах. Во множественном числе — потому что колхозы часто менялись, мамина кристальная честность и прямота не позволяли ей долго задерживаться на одном месте. Однажды втайне от нее я побывала на колхозном собрании, спряталась на задних рядах. (Это было, когда мы уже жили под Павловским Посадом.) Помню, люди кричали, спорили. Зашла речь и о маме. И кто-то вдруг выкрикнул: «Вы ею недовольны, потому что она не хочет с вами пить и воровать!» Словом, неудивительно, что в Ейске мы жили беднее всех в округе. Мама неделями пропадала на работе, а мы, дети, оставались в городе, потому что ходили там в школу. Для нас мама оставляла тете Еле скудные продуктовые пайки. Та готовила, а мы с бидончиками ходили к ней за едой. Тетя Еля была своеобразная. Мало сказать, что мы недоедали, мы откровенно голодали. Сегодня предполагаю, что мама могла об этом просто не знать. Тетка кормила нас постным борщом или кашей из кукурузной крупы крупного помола, которая драла горло. Каша была, конечно, на воде. Праздник, если вдруг где-то мелькнет запах подсолнечного масла — казалось, вкуснее некуда.
Конечно, мы всегда очень ждали маму. Помню, сидит старший брат Гена с луковицей в руках, кусает ее, запивает кипятком (у нас даже хлеба не было) и говорит: «Вот сейчас досчитаю до ста, и, если мама не приедет, ляжем спать». Досчитал до ста: «Нет, еще раз посчитаю. » Как и Нонна, Гена всю жизнь опекал нас, младших. Следил, чтобы и дом, и мы были в чистоте, и каждую неделю водил нас в баню. Гена учился хорошо, ходил заниматься в струнный оркестр в школе. А ночью электричество отключали, так он жег бумагу и читал — тянулся к знаниям. Мы утром вставали, а у нас у всех под носом — черная дорожка от копоти.
После школы Гена решил, что хочет ловить шпионов. Нонна в Москве замолвила за него словечко, и брата направили в Алма-Ату в погранучилище. А после командировали служить в Таджикистан на границу с Афганистаном, где в 22 года Гена стал начальником погранзаставы. Сейчас ему уже 88 лет.
Нонна среди нас — старшая. Между мной и ею разница — 16 лет. Вот и отчий дом она покинула первой — уехала в Москву учиться во ВГИКе. Знаю по ее рассказам, что в послевоенной столице было не сытнее, чем у нас, и сестра страдала от голода в своем общежитии. С подругами они даже ели болтушку из клейстера. Нонна рассказывала, что однажды увидела, как соседка положила в тумбочку бутерброд и куда-то ушла. Сестра мучилась, мучилась… Не выдержала, бросилась к чужой тумбочке и съела этот бутерброд. А когда соседка вернулась и хватилась пропажи, честно во всем призналась.
После успеха «Молодой гвардии» и вручения Сталинской премии дела пошли, конечно, лучше. Первой в Москву Нонна забрала Наташу. Молодым востребованным артистам Тихонову и Мордюковой была необходима помощь с ребенком, да и нашей маме было тяжело с такой оравой детей. Потом и мама перебралась в Москву. Она поехала проведать Нонну с Наташей, в столице сходила к кому-то на прием, и ее перевели агрономом в колхоз под Павловским Посадом, где, кстати, жили родители Тихонова. Маме нужно было время, чтобы освоиться на новом месте. И целый год мы с младшим братом Васей оставались в Ейске под присмотром нашей средней сестры — Люды. Геннадий в это время уже служил…
Люда училась в седьмом классе, я — в четвертом, Вася — во втором. Готовка, стирка, все хозяйство — на Людмиле. Я помогала, чем могла. Через год мама забрала нас в Подмосковье. Под Павловским Посадом в деревне Игнатово мы прожили два года. У Тихоновых (Василия Романовича и Валентины Вячеславовны, родителей Славы) если и бывали, то редко. Занимали они второй этаж большого частного дома, на первом жили какие-то родственники, с которыми они не общались. При доме — огромный сад, сарай. Еще помню, была у них собака — дог.
Однажды я поехала навестить сестру Наташу, которая в отсутствие Нонны и Славы жила с маленьким Володей у родителей Тихонова. Мама попросила меня отдать Наташе письмо от Нонны. И я, наивная, с этим письмом в руках оказалась наедине с Валентиной Вячеславовной. Она говорит: «А что это у тебя?» — берет письмо и читает. А там Нонна пишет: «Мама, я от Славы немножко денег утаила, чтобы тебе выслать…» Что уж подумала свекровь, не знаю — она промолчала.
Нонна и Слава, конечно, были очень разные. Сестра никогда не жила для себя, ничего не копила, была человеком широкой души: щедрым, сочувствующим, внимательным ко всем. Тихонов же, напротив, — закрытый, экономный, даже прижимистый. Были в их молодой жизни времена, когда Нонна бегала по соседям, чтобы занять денег — накормить мужа и сына. И в это же время она в кармане плаща Славы, который собиралась постирать, обнаружила крупную заначку. В другой раз Нонна с Наташей делали генеральную уборку, отодвинули комод, а за ним — подвешенный мешочек с деньгами. Слава тайком копил на машину. А для Нонны не было ничего важнее, чем помочь нам, своей родне. Помню, она купила Наташе пальто — такое красивое, голубое! И, чтобы оправдать эту покупку перед мужем, вызвала свою лучшую подругу Лору Кронберг: «Лорка, давай так. Ты как будто приезжаешь с этим пальто. Славе скажешь, что тебе его откуда-то привезли, но оно не подошло, поэтому отдаешь за символические деньги». В общем, устроили целый спектакль…
Маму из Павловского Посада перевели в совхоз «Люберецкие поля орошения» бригадиром, и она попросила, чтобы Наташа вернулась от Нонны к нам. В бараке в одной 15-метровой комнате с печкой стали жить мама, Наташа, Люда, Вася и я. Одной маминой зарплаты, конечно, не хватало. Вскоре Люда окончила 10 классов, и они с Наташей устроились в «почтовый ящик» в Томилино. Жизнь стала налаживаться, но тут заболела мама. У нее обнаружили рак в последней стадии. Помню, она была очень слаба, уже не вставала, когда по телевидению показывали фильм «Екатерина Воронина» с участием Нонны. Я одна пошла к соседям, чтобы посмотреть эту картину. На весь совхоз было всего два телевизора. Вернувшись домой, я очень подробно пересказала маме весь фильм. «Вот, дочка, спасибо, — сказала она, — как будто сама посмотрела». Мама очень гордилась нашей Нонной, как и мы все.
В тот период сестра приезжала к нам ежедневно. До Люберец на электричке, потом на автобусе и два с половиной километра пешком. Люда с Наташей на работе. А надо вскипятить шприцы, сходить за медсестрой, накормить маму. Я часто пропускала учебу — помогала готовить, варила маме компоты, бегала за рецептами к фельдшеру в соседнюю деревню, ездила с Нонной в Москву по аптекам. А аптек было мало. Приезжаем в одну — нам лекарство не дают. Говорят, печати не хватает. Мы — в другую. Нонна, бедная, разрыдалась. Ее узнали, отпустили лекарство без печати…
Через неделю после маминой смерти пришла телеграмма от Нонны: «Таню ждут в Павловском Посаде». И я поехала к родителям Тихонова заниматься племянником. А какой из меня воспитатель? Я сама инфантильная, больная, инвалид с детства — рано переболела менингоэнцефалитом. Я родилась во время войны. Мама помогала партизанам, поэтому мы прятались, жили около леса, на отшибе, а не в станице. Видимо, там меня клещ и укусил. Всю жизнь я не вылезаю из больниц. Помню, у меня обострение началось, я и говорю маме Славы: «Мне надо в Москву, к врачу». А она: «А как же Вовочка?» Валентина Вячеславовна была человеком сухим. Вроде сама работала воспитателем в детском саду, но внуком не занималась. Ни разу не видела, чтобы она читала ребенку книгу. К первому классу Володя не умел ни читать, ни писать. Все время проводил с детьми из соседской семьи пастуха, их было десять ребятишек. Матом начал ругаться, а бабушка даже замечаний не делала. Гораздо больше она заботилась о гигиене. Например, Нонна присылает сыну апельсины, Володя берет один, чистит. А бабушка охает и заламывает руки: «Вова, Вова, почему ты его не помыл?! Мы же не знаем, где он рос, кто его вез, какие руки его держали». Кстати, Володя, будучи артистичным мальчиком, блестяще пародировал бабушку, изображая все это. Он и отца своего очень смешно изображал. Помню, как Володя разыгрывал такую сценку: приходят они со Славой в магазин. Тихонов в темных очках. Обращается к продавщице: «Девушка, будьте добры, покажите…» Продавщица, как это было принято в советских магазинах, не глядя на покупателя, что-то пренебрежительно отвечает. Тогда Тихонов снимает темные очки и повторяет просьбу: «Девушка, может быть, вы уделите мне минуточку внимания…» Его узнают, и сразу все начинает крутиться вокруг знаменитого актера.
Осенью 1957 года, когда моему племяннику Володе предстояло пойти в первый класс, сестра забрала и сына, и меня от родителей Тихонова в Москву — в их со Славой 14-метровую комнатку в коммуналке на Большой Пироговке. Я водила Володю в школу и наблюдала семейную жизнь Нонны изнутри. Помню, сплю однажды за своей ширмочкой, и вдруг около полуночи приезжают Тихонов, Майя Менглет и Станислав Ростоцкий (в это время снимался фильм «Дело было в Пенькове»). Нонны дома не было, она тоже где-то снималась. И вот я слышу разговор. Майя говорит: «Хорошо, Слава, допустим, я рожу от тебя ребенка…» Тихонов вскочил и бросился к моей ширмочке: «Таня, ты спишь?» Я, конечно, притворилась, что сплю. Сестре ничего не сказала, но подумала, что у Тихонова с партнершей по картине роман. Много позже я узнала, что роман у Менглет был не с Тихоновым, а с Ростоцким. Как-то читаю в ее интервью: «В период съемок «Дело было в Пенькове» я к Тихонову с Мордюковой часто приезжала… Уже тогда у них были плохие отношения». Но я могу засвидетельствовать, что отношения между супругами были самые нежные. Развелись Нонна и Слава только спустя 6 лет, в 1963 году.
После их развода я встречала Тихонова лишь дважды: на похоронах Володи в 1990-м и последний раз в 2007-м, когда проходила реабилитацию в Перхушково в клинике восстановительного лечения. Мы с одной женщиной, тоже пациенткой этого заведения, пошли на станцию. Остановились на улице у лотка с зеленью, и вдруг чувствую, что за моей спиной встал кто-то высокий. Невольно обернулась. Вижу — Тихонов! Там Рублево-Успенское шоссе рядом, и он, видимо, заехал на станцию по пути на дачу. Говорю: «Славочка, здравствуй». Он хмуро обернулся — мол, кто это к нему так фамильярно обращается. Объясняю: «Слава, я — Таня Мордюкова». Он заулыбался, стал расспрашивать: «Как там Гена, у него все та же жена?» Я говорю: «Да». — «Гена у вас хороший. А Наташа как?» Отвечаю: «А Наташа у Нонны сейчас живет, ухаживает за ней». — «Наташа у вас хорошая. А ты как?» Говорю: «Я живу одна. Обе дочери замужем». И вдруг у него мелькнули искорки в глазах и… погасли. Мне кажется, в тот момент он подумал, а не пригласить ли меня к себе жить. Потому что он постоянно жил на даче один, жена его оставалась в Москве. И Слава, бедненький, ходил неухоженным, питался кое-как. Но, видимо, не решился. Мы поговорили и расстались. Про Нонну он так и не спросил…
Когда я вернулась из Перхушково в Москву, сразу позвонила сестре: «Нонна, я Славу встретила!» Она: «Да ты что?!» И стала меня подробно расспрашивать. Я с ней поделилась: «Мне кажется, у него мысль такая мелькнула — а не пригласить ли меня к себе на дачу жить…» Тогда Нонна позвонила ему и сказала: «Славочка, может быть, ты ко мне переедешь? За мной ухаживают Наташа, сестры. Они и тебе будут рады, окружат тебя заботой». А Тихонов ответил: «Уже слишком поздно». — «Ты прости меня, Слава, за все». — «И ты прости, Нонна». Этот разговор стал их прощальным…
…После смерти мамы в Москву вернулся наш старший брат Гена — поступил в военную академию. Он уже был женат, имел маленькую дочку Леночку, а потом родился Илюша (Илья Мордюков — оператор, спецкор бюро ВГТРК в Великобритании. — Прим. ред.). Полтора года я прожила с Нонной и Славой и тоже вернулась в наш барак в совхозе, оканчивать десятый класс. Я и Вася остались на иждивении Гены. Жили все на его стипендию. И денег этих катастрофически не хватало. Поэтому Гена прикупил сарай, и мы завели маленького поросенка. А буквально через два месяца приходит к нам комендант совхоза и говорит: «Знаю, Гена, у тебя дети, и сирот двоих растишь, но по закону частникам запрещено держать домашнюю скотину, поэтому разрешаю тебе поросенка не сдавать, но нужно его зарезать». Как сироты, мы получили земельный надел от совхоза. Картошку сажали, огурцы на зиму солили. Питались очень скромно, но ничего, нам не привыкать.
После меня к Нонне со Славой опять переехала Наташа. Оказавшись с Нонной в экспедиции на съемках фильма «Отчий дом», Наташа познакомилась с Петром Катаевым. Выдающийся оператор, сын писателя Евгения Петрова стал ее мужем. Естественно, после этого Наташа съехала от сестры. На какое-то время у Нонны поселилась Люда, чтобы присматривать за Володей. Но у нее самой вскоре родился сын — Павлик (Павел Мордюков — музыкант и солист группы «Несчастный случай». — Прим. ред.). И Нонна, которая к этому времени уже рассталась с Тихоновым, уезжая на съемки, была вынуждена оставлять Володю на каких-то случайных женщин, подруг, соседей. Нанять кого-то постоянного возможности не было. Володя был предоставлен сам себе, и это имело для него трагические последствия (Владимира Тихонова не стало в 1990 году в возрасте сорока лет, мать пережила его на 18 лет. — Прим. ред.).
В 1961 году мы наконец-то переехали из барака — нашей большой семье выделили трехкомнатную квартиру в Люберцах. А в 1972-м все окончательно разъехались. Гена служил в КГБ, и его семье предоставили жилье в Химках. Вася женился, а у нас с Людой появились дети: у меня — Юля, у нее — Павлик. И «трешку» мы разменяли. Я попала в самые худшие условия. Комната метров пятнадцать, первый этаж, сырость, в щели из-под дощатого пола дует.
В этот тяжелый период меня постоянно выручала Нонна. Благодарна я ей и за то, что стала матерью. Забеременела я вне брака. А как мне быть одной с моим здоровьем и ребенком на руках? Звоню сестре: «Нонна, я хотела бы к тебе приехать, поговорить». — «Таня, приезжай, я буду поздно, тебе соседка откроет дверь»… Нонна вернулась в половине двенадцатого, я еще не спала, но сделала вид, что сплю, — чтобы дать ей отдохнуть. А утром слышу, Нонна ворочается: «Танька, чувствую, ты уже не спишь». Я говорю: «Не сплю». И вдруг спрашивает: «Ты беременная, что ли?» Представляете, какая прозорливость! Она людей насквозь видела. «Да, — говорю. — Но как мне быть? Отец ребенка жениться не собирается». — «Таня, рожать! Мы поможем. Тебе уже 27 лет, может, больше шанса не будет!»
Забирала меня из роддома тоже сестра. Когда взяла мою дочку Юлю на руки, воскликнула: «Ой, какая хорошенькая!» Мордюкову, конечно, узнали, в роддоме начался ажиотаж. В итоге выводили нас через подвальное помещение. В машине, которую Нонна наняла нас встречать, меня с дочкой ждал подарок — детская кроватка. Сестра была очень щедрым человеком. Однажды приезжаю к ней, а она собирает посылку — вещи укладывает. Я спрашиваю: «Нонна, это для кого?» — «Знаешь, была на гастролях в Ташкенте, познакомилась с многодетной семьей. Они такие бедные! Вот вещи собираю, может быть, что-то перешьют».
Я и сама всю жизнь перешивала вещи Нонны. Начать шить и вязать надоумила меня сестра. Нонна сама со студенческих лет прекрасно шила и вязала. Представляете, сама связала себе пальто. Я налюбоваться на эту вещь не могла. Окончив библиотечный техникум, я сказала сестре, что хочу поступать в Институт культуры. А она меня отговорила: «Таня, здоровые люди учатся, а у них потом дырка в легких. А куда тебе с таким здоровьем, да еще из Люберец мотаться! Иди на курсы вязания, всегда пригодится». Оказалась права Нонна. Мне эти навыки таким подспорьем всю жизнь были! Я и себя обшивала-обвязывала, и обеих своих дочерей. Швейную машинку мне купила, конечно, Нонна. Как-то я ей связала кружевные белые носочки, которые она использовала как часть сценического костюма. После народного успеха фильма «Родня» Никиты Михалкова сестра стала открывать свои выступления, разыгрывая мизансцену из этой картины. Сначала показывали кадры из фильма, а потом в образе своей героини появлялась Мордюкова с ведром в руке и котомками через плечо, в ботиночках, из-под которых выглядывали мои белые носочки. Нонна так ими гордилась. Говорила коллегам: «Это мне сестра связала!»
Был период, когда Нонна много выступала и гастролировала с цыганским трио «Ромэн». Конечно, для артистов была большая честь, что такая звезда вместе с ними на сцене. Однажды по их просьбе Мордюкова даже выступила в тюрьме, чтобы их соплеменнику скостили срок. А такого цыгане не забывают. Нонна всегда была у них почетным гостем. Как-то Нонна пригласила меня с собой в ресторан гостиницы «Россия». Гуляли цыгане. Представляете, во всю длину огромного ресторана было накрыто два стола: один — для женщин, другой — для мужчин. Я ни таких столов, ни такой сервировки никогда в жизни не видела. Буквально через каждые полметра стоял набор бутылок разнообразных напитков, жареные поросята на блюдах (я их тоже впервые видела не в кино), огромные осетры. Весь ресторан заполнили шумные цыгане: кто-то из женщин за занавеской грудью кормит малыша, кругом коляски, дети на велосипедах катаются.
Нонна в то время жила в малогабаритной «двушке» в доме рядом с Театром Советской армии. В этом же подъезде она справила однокомнатную квартиру сыну. И вот у нее собрались гости: Никита Михалков и цыгане, в том числе Валя Пономарева из трио «Ромэн». Если говорить объективно, голос у Вали не сильный, но она всегда пела сердцем и душой. Думаю, именно после этой встречи Никита Михалков порекомендовал ее Эльдару Рязанову как исполнительницу для фильма «Жестокий романс». А в тот день во время застолья в квартире Нонне вдруг стало плохо. Она вышла в другую комнату и прилегла. Грелок у нее не было. Тогда я налила горячую воду в пластиковые бутылки, положила ей в ноги, на грудь прилепила горчичники. Сестра полежала, и вроде бы ее уже стало отпускать, как вдруг цыгане с Михалковым тихонько запели в соседней комнате. У Нонны по щеке покатилась слеза: «Ах, как поют, сволочи!» Она была очень чувствительным, ранимым, неравнодушным, способным к сопереживанию человеком.
В каком бы состоянии сестра ни была, она всегда продолжала думать и заботиться о других. Обязательно расспрашивала про всех наших близких, про каждого из братьев и сестер, про каждого из племянников и внуков. И не было в этом интересе никакой формальности, а только любовь, сопереживание и радость за успехи близких. Этот свой рассказ я могла бы озаглавить одним словом — «Родня». Как-то сестра в сердцах нам сказала: «Это я для вас никто, а там я — Мордюкова!» Конечно, она знала, что это не так — мы все Нонну ценили и обожали. И все же для нас она в первую очередь не актриса, а старшая сестра. Нонна и брат Геннадий были и остаются столпами нашей большой семьи. Так и идем мы по жизни все вместе рука об руку. А как может быть иначе — ведь мы родня!