профессор персиков роковые яйца

Профессор персиков роковые яйца

КУРРИКУЛЮМ ВИТЭ ПРОФЕССОРА ПЕРСИКОВА

16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV государственного университета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.

Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этот злосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считать именно профессора Владимира Ипатьевича Персикова.

Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя губа выпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколько капризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибо эрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. А вне своей области, т. е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии, профессор Персиков почти ничего не говорил.

Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессора сбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему записку такого содержания:

«Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них».

Профессор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыльчив, но отходчив, любил чай с морошкой, жил на Пречистенке, в квартире из 5 комнат, одну из которых занимала сухенькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за профессором, как нянька.

В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3. Тогда он заявил Марье Степановне:

– Если они не прекратят эти безобразия, Марья Степановна, я уеду за границу.

Нет сомнения, что, если бы профессор осуществил этот план, ему очень легко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира, ибо ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая так или иначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел, за исключением профессоров Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо Бартоломео Беккари в Риме. Читал профессор на 4 языках кроме русского, а по-французски и немецки говорил как по-русски. Намерения своего относительно заграницы Персиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже 19-го. Произошли события, и притом одно за другим. Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена. Затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановились на 11 с 1/4, и, наконец, в террариях зоологического института, не вынеся всех пертурбаций знаменитого года, издохли первоначально 8 великолепных экземпляров квакшей, затем 15 обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр жабы Суринамской.

Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голых гадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых, переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не входящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем, была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков определил сразу:

Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кормить мукой, а жаб мучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые. Персиков оставшиеся 20 экземпляров квакш попробовал перевести на питание тараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостное отношение к военному коммунизму. Таким образом, и последние экземпляры пришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института.

Действие смертей, и в особенности Суринамской жабы, на Персикова не поддается описанию. В смертях он целиком почему-то обвинил тогдашнего наркома просвещения.

Стоя в шапке и калошах в коридоре выстывающего института, Персиков говорил своему ассистенту Иванову, изящнейшему джентльмену с острой белокурой бородкой:

Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в институте промерзли насквозь, так что цветистый лед сидел на внутренней поверхности стекол. Издохли кролики, лисицы, волки, рыбы – и все до единого ужи. Персиков стал молчать целыми днями, потом заболел воспалением легких, но не умер. Когда оправился, приходил 2 раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, 8 слушателям цикл лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса». Все остальное время Персиков лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурки, которую золочеными стульями топила Марья Степановна, вспоминал Суринамскую жабу.

Но все на свете кончается. Кончился 20-й и 21-й год, а в 22-м началось какое-то обратное движение. Во-первых: на месте покойного Власа появился Панкрат, еще молодой, но подающий большие надежды зоологический сторож, институт стали топить понемногу. А летом Персиков, при помощи Панкрата, на Клязьме поймал 14 штук вульгарных жаб. В террариях вновь закипела жизнь. В 23-м году Персиков уже читал 8 раз в неделю – 3 в институте и 5 в университете, в 24-м году 13 раз в неделю и, кроме того, на рабфаках, а в 25-м, весной, прославился тем, что на экзаменах срезал 76 человек студентов, и всех на голых гадах:

– Марксист, – угасая, отвечал зарезанный.

– Так вот, пожалуйста, осенью, – вежливо говорил Персиков и бодро кричал Панкрату: – Давай следующего! Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи при первом обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах 300 рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919—1925.

Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной в 2 комнатах. Теперь профессор все 5 получил обратно, расширился, расположил 2 1/2 тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете.

Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремового краской, провели по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла на зеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные столы, шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей.

Персиков ожил, и весь мир неожиданно узнал об этом, лишь только в декабре 1926 года вышла в свет брошюра: «Еще к вопросу о размножении бляшконосных, или хитонов». 126 стр. «Известия IV университета».

А в 1927-м, осенью, капитальный труд в 350 страниц, переведенный на 6 языков, в том числе японский: «Эмбриология пип, чесночниц и лягушек». Цена 3 рубля. Госиздат.

А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное.

Итак, профессор зажег шар и огляделся. Зажег рефлектор на длинном экспериментальном столе, надел белый халат, позвенел какими-то инструментами на столе.

Источник

«Вокруг Булгакова»: Рокк профессора Персикова

Фантастическая повесть Булгакова повторяет привычный сюжет романа-катастрофы: сумасшедший учёный делает необычайное открытие, неправильное применение которого ставит человечество на грань гибели. Где-то мы это видели, согласитесь.

Причём изначально всё выглядит мирно: профессор Владимир Персиков изобретает «красный луч», в котором зародыши развиваются быстрее. Изобретение совершенно случайное — Персиков не физик-оптик, а зоолог. Его изобретение пытаются использовать во благо страны, чтобы выращивать кур. Но в результате ошибки руководителю опытного хозяйства Александру Рокку приходят ящики со змеиными яйцами, предназначенными для Персикова…

Лучи и газ

Повесть «Роковые яйца» писалась в рамках моды (точнее — заказа) на советскую фантастику. Написана она была в 1925 году, в том же году вышел «Летающий пролетарий» Владимира Маяковского, а в 1927 появился «Гиперболоид инженера Гарина» Алексея Толстого, во многом напоминающий книгу Булгакова. В том же 1925 году вышел на экраны фильм «Луч смерти» Льва Кулешова.

Тема с «лучами смерти» была очень популярна в первые десятилетия XX века. Например, в 1924 году журнал «Радио» писал, что «в последнее время за границей поднят чрезвычайно большой шум около нового изобретения английского исследователя Гринделя Матьюза. По словам самого изобретателя, его «лучи смерти», как он их сам назвал, дают возможность убивать на расстоянии живые организмы, производить взрывы пороха, останавливать на ходу автомобили, аэропланы и пр.». Такого рода сообщений было довольно много, и они не могли не отразиться в литературе.

Вот, например, у Маяковского империалисты направляют на СССР тысячу беспилотников, которым не страшны газы и лучи.

География событий

В повести есть три важные точки, в которых происходят действия.

1. Профессор Персиков живёт на Пречистенке (улица Кропоткинская в то время). Это не случайно.

Во-первых, одним из прототипов Персикова был дядя Булгакова Николай Покровский, живший как раз на Пречистенке. Покровский также прототип профессора Преображенского из «Собачьего сердца», а его дом и сейчас известен как «Калабуховский».

Во-вторых, с 1924 года сам Булгаков жил на Пречистенке — в доме №9 по Чистому переулку.

Правда, собственно действий там никаких не происходит — Персиков домой ходит только спать, и то не всегда. Так-то он днюет и ночует в Зоологическом институте. Какие-никакие события касаются в основном маршрута между домом и работой профессора.

2. Институт Персикова находится на углу Большой Никитской (в то время — Герцена) и Моховой (проспектом Маркса она стала только в 1961 году). Тут Булгаков ничего не придумал — имеется в виду Зоологический музей. Он, правда, находится не прямо на углу с Моховой, а несколько в глубине, но фактически это первый дом по чётной стороне от перекрёстка.

Здание построено в 1902 году в неоклассическом (ампир) стиле по проекту архитектора Константина Быковского и изначально было предназначено для размещения музейной коллекции.

Более того, в 1920-х годах в музейном комплексе находился НИИ зоологии, а затем, уже в 30-е, ему вернули статус музея, прикреплённого к Биологическому факультету МГУ. Часть здания в 1934-70 годах занималась историческим факультетом, сейчас на этих площадях находится издательство.

3. Совхоз «Красный луч», который возглавляет Рокк, находится в ныне несуществующем селе Никольском Сычёвского (у Булгакова всюду Грачёвка) уезда Смоленской губернии. То самое место, где в 1916-17 годах работал земским врачом Булгаков. Этот опыт был описан им в «Записках юного врача» и «Морфии».

Больница стояла обособленно, но на расстоянии прямой видимости от неё находилась усадьба Шереметевых Высокое. Участок достался Николаю Шереметеву (правнуку петровского фельдмаршала Бориса Шереметева) в качестве приданого Александры Мельниковой. Усадьба была застроена в 1867-68 годах по проекту маститого архитектора Николая Бенуа. В комплекс входили господский дом, конный завод, помещение для работников, церковь Пресвятой Богородицы, два парка.

Именно в бывших шереметевских оранжереях Рокк выращивал кур, которые внезапно оказались змеями…

Надо отметить, что Михаил Афанасьевич к советским спецслужбам относился с приличествующим почтением, но и с лёгкой иронией. Он даже некоторые свои фельетоны подписывал «Г.П. Ухов», что звучало даже некоторым вызовом.

Впрочем, в «Роковых яйцах» ГПУ подано в самом лучшем свете, причём (в отличие от «Мастера и Маргариты») называется прямо.

Агенты ГПУ охраняют Персикова, спасая его от назойливых журналистов и защищая от погромщиков (увы, силы оказываются неравны, профессор погибает).

Агенты ГПУ по сигналу Персикова моментально приезжают в институт и по калошам вычисляют иностранного шпиона, пытавшегося выкупить у него аппарат красного луча.

Агенты ГПУ по сигналу Рокка выезжают в Никольское и первыми принимают бой с выведенными им чудовищными гадами.

В общем, складывается впечатление, что для государственника Булгакова ГПУ является олицетворением государственной власти, и наведённый в стране порядок связывается в том числе и с работой этой службы.

Нечистая сила

Во всех крупных булгаковских произведениях обязательно явно или неявно присутствует нечистая сила.

Непосредственным выражением вмешательства нечистой силы является личность Александра Рокка (одна фамилия чего стоит). Он посещает открытую лекцию Персикова, посвящённую «красному лучу», и выступает с инициативой создания образцового хозяйства на новой технологии, что ему и доверяют.

Надо отметить, что профессор чувствует какую-то засаду — появление Рокка вызывает у него беспокойство. Правда, беспокойство автор связывает с тем, что Рокк «был страшно старомоден. В 1919 году этот человек был бы совершенно уместен на улицах столицы, он был бы терпим в 1924 году, в начале его, но в 1928 году он был странен» (действие повести разворачивается в 1928-м).

Удивительно, что сразу после открытия Персиковым «красного луча» начинается куриный мор, который, собственно, приводит к контакту между профессором и активистом по классу флейты Рокком.

Не без участия нечистой силы произошла, судя по всему, и странная путаница ящиков с яйцами. Упаковка, конечно, похожая, но какое отношение груз для совхоза на Смоленщине имеет отношение к грузу для института в Москве? Правда, те и другие яйца происходили вроде бы из Америки, но кажется маловероятным, чтобы поставщик куриных и змеиных яиц был один. Как-то не похоже на случайность.

Кстати, тут есть непонятный момент, который автор никак не раскрывает.

Профессор Персиков вообще-то занимается в основном лягушками и на этом специально акцентируется внимание. Потом он, судя по подготовке (помещения института укрепляют, завозят отравляющий газ и средства защиты для сотрудников), действительно собирается заняться змеями.

Но вот откуда взялись яйца крокодилов и тем более страусов? Есть подозрение, что появление на страницах повести страусов было связано исключительно с тем, чтобы отправить в газету «Известия» следующее объявление: «В уезде появилась курица величиною с лошадь и лягается как конь. Вместо хвоста у неё буржуазные дамские перья».

В конечном итоге развязка наступает после убийства Персикова — сразу же начинаются сильнейшие морозы (в августе), которые убивают и змей, и их потомство… Кстати, в точности по модели «Войны миров» Уэллса. Просто Уэллс — научный фантаст, который как-то объясняет произошедшее, Булгаков же мистик, произведениям которого лишние объяснения только вредят. «Морозный бог на машине» — что вам ещё нужно?

Вообще повесть и начинается, и заканчивается вмешательством какой-то потусторонней силы. Повторимся — Персиков не физик и красный луч открывает случайно. Первую камеру красного луча собирает на коленке его ассистент Иванов, но после смерти профессора он повторить свою работу не может. «Очевидно, для этого нужно было что-то особенное, кроме знания, чем обладал в мире только один человек — покойный профессор Владимир Ипатьевич Персиков», — глубокомысленно завершает повесть автор, оставляя нам возможность задуматься над тем, что же это такое и откуда оно у Персикова взялось. Не наущением ли Воланда?

Источник

Роковые яйца — Булгаков М.А.

Глава 1. Куррикулюм витэ профессора Персикова

16 апреля 1928 года, вече­ром, про­фес­сор зоо­ло­гии IV госу­дар­ствен­ного уни­вер­си­тета и дирек­тор зоо­ин­сти­тута в Москве Пер­си­ков вошел в свой каби­нет, поме­ща­ю­щийся в зоо­ин­сти­туте, что на улице Гер­цена. Про­фес­сор зажег верх­ний мато­вый шар и огляделся.

Начало ужа­са­ю­щей ката­строфы нужно счи­тать зало­жен­ным именно в этот зло­счаст­ный вечер, равно как пер­во­при­чи­ною этой ката­строфы сле­дует счи­тать именно про­фес­сора Вла­ди­мира Ипа­тье­вича Персикова.

Ему было ровно 58 лет. Голова заме­ча­тель­ная, тол­ка­чом, лысая, с пуч­ками жел­то­ва­тых волос, тор­ча­щими по бокам. Лицо гладко выбри­тое, ниж­няя губа выпя­чена впе­ред. От этого пер­си­ков­ское лицо вечно носило на себе несколько каприз­ный отпе­ча­ток. На крас­ном носу ста­ро­мод­ные малень­кие очки в сереб­ря­ной оправе, глазки бле­стя­щие, неболь­шие, росту высо­кого, суту­ло­ват. Гово­рил скри­пу­чим, тон­ким, ква­ка­ю­щим голо­сом и среди дру­гих стран­но­стей имел такую: когда гово­рил что-либо веско и уве­ренно, ука­за­тель­ный палец пра­вой руки пре­вра­щал в крю­чок и щурил глазки. А так как он гово­рил все­гда уве­ренно, ибо эру­ди­ция в его обла­сти у него была совер­шенно фено­ме­наль­ная, то крю­чок очень часто появ­лялся перед гла­зами собе­сед­ни­ков про­фес­сора Пер­си­кова. А вне своей обла­сти, т.е. зоо­ло­гии, эмбрио­ло­гии, ана­то­мии, бота­ники и гео­гра­фии, про­фес­сор Пер­си­ков почти нико­гда не говорил.

Газет про­фес­сор Пер­си­ков не читал, в театр не ходил, а жена про­фес­сора сбе­жала от него с тено­ром оперы Зимина в 1913 году, оста­вив ему записку такого содержания:

Невы­но­си­мую дрожь отвра­ще­ния воз­буж­дают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них.

Про­фес­сор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыль­чив, но отход­чив, любил чай с морош­кой, жил на Пре­чи­стенке, в квар­тире из 5 ком­нат, одну из кото­рых зани­мала сухонь­кая ста­рушка, эко­номка Марья Сте­па­новна, ходив­шая за про­фес­со­ром как нянька.

В 1919 году у про­фес­сора отняли из 5 ком­нат 3. Тогда он заявил Марье Степановне:

– Если они не пре­кра­тят эти без­об­ра­зия, Марья Сте­па­новна, я уеду за границу.

Нет сомне­ния, что если бы про­фес­сор осу­ще­ствил этот план, ему очень легко уда­лось бы устро­иться при кафедре зоо­ло­гии в любом уни­вер­си­тете мира, ибо уче­ный он был совер­шенно пер­во­класс­ный, а в той обла­сти, кото­рая так или иначе каса­ется зем­но­вод­ных или голых гадов, и рав­ных себе не имел за исклю­че­нием про­фес­со­ров Уильяма Веккля в Кем­бри­дже и Джи­а­комо Бар­то­ло­мео Бек­кари в Риме. Читал про­фес­сор на 4 язы­ках, кроме рус­ского, а по-фран­цуз­ски и немецки гово­рил как по-рус­ски. Наме­ре­ния сво­его отно­си­тельно загра­ницы Пер­си­ков не выпол­нил, и 20‑й год вышел еще хуже 19-го. Про­изо­шли собы­тия, и при­том одно за дру­гим. Боль­шую Никит­скую пере­име­но­вали в улицу Гер­цена. Затем часы, вре­зан­ные в стену дома на углу Гер­цена и Мохо­вой, оста­но­ви­лись на 11 с 1/4, и, нако­нец, в тер­ра­риях зоо­ло­ги­че­ского инсти­тута, не вынеся всех пер­тур­ба­ций зна­ме­ни­того года, издохли пер­во­на­чально 8 вели­ко­леп­ных экзем­пля­ров квак­шей, затем 15 обык­но­вен­ных жаб и, нако­нец, исклю­чи­тель­ней­ший экзем­пляр жабы Суринамской.

Непо­сред­ственно вслед за жабами, опу­сто­шив­шими тот пер­вый отряд голых гадов, кото­рый по спра­вед­ли­во­сти назван клас­сом гадов бес­хво­стых, пере­се­лился в луч­ший мир бес­смен­ный сто­рож инсти­тута ста­рик Влас, не вхо­дя­щий в класс голых гадов. При­чина смерти его, впро­чем, была та же, что и у бед­ных гадов, и ее Пер­си­ков опре­де­лил сразу:

Уче­ный был совер­шенно прав: Власа нужно было кор­мить мукой, а жаб муч­ными чер­вями, но поскольку про­пала пер­вая, постольку исчезли и вто­рые. Пер­си­ков остав­ши­еся 20 экзем­пля­ров квакш попро­бо­вал пере­ве­сти на пита­ние тара­ка­нами, но и тара­каны куда-то про­ва­ли­лись, пока­зав свое злост­ное отно­ше­ние к воен­ному ком­му­низму. Таким обра­зом, и послед­ние экзем­пляры при­шлось выки­нуть в выгреб­ные ямы на дворе института.

Дей­ствие смер­тей и в осо­бен­но­сти Сури­нам­ской жабы на Пер­си­кова не под­да­ется опи­са­нию. В смер­тях он цели­ком почему-то обви­нил тогдаш­него нар­кома просвещения.

Стоя в шапке и кало­шах в кори­доре высты­ва­ю­щего инсти­тута, Пер­си­ков гово­рил сво­ему асси­стенту Ива­нову, изящ­ней­шему джентль­мену с острой бело­ку­рой бородкой:

Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в инсти­туте про­мерзли насквозь, так что цве­ти­стый лед сидел на внут­рен­ней поверх­но­сти сте­кол. Издохли кро­лики, лисицы, волки, рыбы и все до еди­ного ужи. Пер­си­ков стал мол­чать целыми днями, потом забо­лел вос­па­ле­нием лег­ких, но не умер. Когда опра­вился, при­хо­дил два раза в неделю в инсти­тут и в круг­лом зале, где было все­гда, почему-то не изме­ня­ясь, 5 гра­ду­сов мороза, неза­ви­симо от того, сколько на улице, читал в кало­шах, в шапке с науш­ни­ками и в кашне, выды­хая белый пар, 8 слу­ша­те­лям цикл лек­ций на тему «Пре­смы­ка­ю­щи­еся жар­кого пояса». Все осталь­ное время Пер­си­ков лежал у себя на Пре­чи­стенке на диване, в ком­нате, до потолка наби­той кни­гами, под пле­дом, каш­лял и смот­рел в пасть огнен­ной печурке, кото­рую золо­че­ными сту­льями топила Марья Сте­па­новна, вспо­ми­нал Сури­нам­скую жабу.

Но все на свете кон­ча­ется. Кон­чился 20‑й и 21‑й год, а в 22‑м нача­лось какое-то обрат­ное дви­же­ние. Во-пер­вых: на месте покой­ного Власа появился Пан­крат, еще моло­дой, но пода­ю­щий боль­шие надежды зоо­ло­ги­че­ский сто­рож, инсти­тут стали топить поне­многу. А летом Пер­си­ков, при помощи Пан­крата, на Клязьме пой­мал 14 штук вуль­гар­ных жаб. В тер­ра­риях вновь заки­пела жизнь… В 23‑м году Пер­си­ков уже читал 8 раз в неделю – 3 в инсти­туте и 5 в уни­вер­си­тете, в 24‑м году 13 раз в неделю и, кроме того, на раб­фа­ках, а в 25‑м, вес­ной, про­сла­вился тем, что на экза­ме­нах сре­зал 76 чело­век сту­ден­тов и всех на голых гадах:

– Марк­сист, – уга­сая, отве­чал зарезанный.

– Так вот, пожа­луй­ста, осе­нью, – веж­ливо гово­рил Пер­си­ков и бодро кри­чал Пан­крату: – Давай следующего!

Подобно тому, как амфи­бии ожи­вают после дол­гой засухи при пер­вом обиль­ном дожде, ожил про­фес­сор Пер­си­ков в 1926 году, когда соеди­нен­ная аме­ри­кано-рус­ская ком­па­ния выстро­ила, начав с угла Газет­ного пере­улка и Твер­ской, в цен­тре Москвы, 15 пят­на­дца­ти­этаж­ных домов, а на окра­и­нах – 300 рабо­чих кот­те­джей, каж­дый на 8 квар­тир, раз и навсе­гда при­кон­чив тот страш­ный и смеш­ной жилищ­ный кри­зис, кото­рый так тер­зал моск­ви­чей в годы 1919–1925.

Вообще это было заме­ча­тель­ное лето в жизни Пер­си­кова, и порою он с тихим и доволь­ным хихи­ка­ньем поти­рал руки, вспо­ми­ная, как он жался с Марьей Сте­па­нов­ной в 2 ком­на­тах. Теперь про­фес­сор все 5 полу­чил обратно, рас­ши­рился, рас­по­ло­жил две с поло­ви­ной тысячи книг, чучела, диа­граммы, пре­па­раты, зажег на столе зеле­ную лампу в кабинете.

Инсти­тут тоже узнать было нельзя: его покрыли кре­мо­вою крас­кой, про­вели по спе­ци­аль­ному водо­про­воду воду в ком­нату гадов, сме­нили все стекла на зер­каль­ные, при­слали 5 новых мик­ро­ско­пов, стек­лян­ные пре­па­ра­ци­он­ные столы, шары по 2000 ламп с отра­жен­ным све­том, рефлек­торы, шкапы в музей.

Пер­си­ков ожил, и весь мир неожи­данно узнал об этом, лишь только в декабре 1926 года вышла в свет бро­шюра: «Еще к вопросу о раз­мно­же­нии бляш­ко­но­сых или хито­нов», 126 стр., «Изве­стия IV Университета».

А в 1927‑м, осе­нью, капи­таль­ный труд в 350 стра­ниц, пере­ве­ден­ный на 6 язы­ков, в том числе и япон­ский: «Эмбрио­ло­гия пип, чес­ноч­ниц и лягу­шек». Цена 3 руб. Госиздат.

А летом 1928 года про­изо­шло то неве­ро­ят­ное, ужасное…

Источник

Михаил Булгаков

August 2014

Профессор Персиков.

Краткую и, вместе с тем, исчерпывающую характеристику профессора М.А. Булгаков дает на первой же странице повести:

«. Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя губа выпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколько капризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибо эрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. А вне своей области, т.е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии, профессор Персиков почти никогда не говорил.
Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессора сбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему записку такого содержания: «Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них».
Профессор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыльчив, но отходчив, любил чай с морошкой, жил на Пречистенке( как и профессор Преображенский), в квартире из 5 комнат, одну из которых занимала сухонькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за профессором как нянька. «

Из описания видно, что профессор Персиков был весьма и даже чересчур предан науке, главным образом зоологии. А в обычной жизни, это был молчаливый странный неприспособленный человек. То есть, он был во многом стереотипным чудаковатым ученым. Такие ученые смело продвигались вглубь земли, не обращая на родных и материальные трудности, летали на луну, породили немецкую философию и, вообще, очень много дали нашей цивилизации.

Профессор Персиков погиб от рук разъяренной толпы пролетариев, считающий его виноватым во всем.

«. Низкий человек, на обезьяньих кривых ногах, в разорванном пиджаке, в разорванной манишке, сбившейся на сторону, опередил других, дорвался до Персикова и страшным ударом палки раскроил ему голову. Персиков качнулся, стал падать на бок, и последним его словом было:- Панкрат. Панкрат. «

Возможно, Владимир Ипатьевич родился не в то время и не в том месте и поэтому его жизнь оборвалась столь трагическим образом.

Posted on Jun. 3rd, 2014 at 09:39 am | Link | Leave a comment | Share | Flag

Источник