продолжение повести научи меня прощать
Научи меня прощать. Глава 116
Баба Нюра полулежала на кровати в своей «лубяной избушке», как прозвали они маленький летний домик, выстроенный Павлом Ефимовичем на их большом земельном участке.
Входная дверь была открыта, в неё было видно, как по участку проходит то Полина, хлопочущая по хозяйству, то старший сын, опять без перерыва стучащий топором или молотком.
Вздыхая, она ворочалась с боку на бок, всё пытаясь удобнее пристроить на кровати больные ноги, но это не получалось. Как только удавалось утихомирить боль в одной ноге – начинала ныть другая.
Августовские дни радовали стойким, почти летним, теплом, хотя ночами уже чувствовалось приближение сентябрьской прохлады. Подкрадывалась осень. Незаметно, исподволь, то и дело оставляя в природе пока ещё едва уловимые отметки о своём присутствии.
Они были незаметны городским жителям, но ей, всю свою жизнь прожившей «на земле», эти отметки были хорошо знакомы.
Появились опята в перелеске – лето закончилось… Да и вправду говорят: в августе до обеда лето, после обеда – осень.
В этом году снова не дождались они городских гостей. Очень хотелось увидеть младшего сына, Виктора, невестку, внучек…
Вера уже студентка, Надюшке исполнилось пять.
Иногда она получала от Веры письма. Это были особые, радостные дни.
Получив письмо, она разворачивала лист и, подслеповато щурясь, принималась медленно читать написанное. Очки она категорически не признавала, хотя вынуждена была осознавать, что с годами зрение её стало хуже. В конце концов, дети чуть ли ни силком отправили её к окулисту, и очки были куплены.
Но упрямая старушка их всячески игнорировала, пользуясь «окулярами», как она их презрительно именовала, исключительно в полном одиночестве, когда её никто не видел.
Сегодня как раз был «день письма».
Водрузив очки на нос, баба Нюра подозрительно покосилась в сторону открытой двери и, убедившись в своём одиночестве, с нетерпением надорвала конверт.
Текст был написал крупными, ровными буквами. Вера, зная, что старушке тяжело разбирать мелкий почерк, нарочно писала так, что буквы выходили размером чуть не со всю строку.
Украдкой вытирая слёзы, чтобы их не увидел кто-нибудь из домашних, продолжала читать: «У нас всё хорошо. Я учусь, Надя ходит в детский сад. Мама и папа работают. В последнем письме ты спрашивала, бабушка, как у меня «дела на личном фронте». Могу тебе ответить пока, что никак. Я решила, что главное для меня сейчас – это учёба. Последние события в моей жизни показали мне, что для женщины очень важна самостоятельность. Можешь меня ругать за это, но сначала я стану независимой, а потом уже буду думать о личной жизни».
Во как… Баба Нюра задумалась.
Эх, внучечка, внучечка… Что же такое там у тебя произошло, чтобы у заневестившейся девушки такие мысли появились? Видать, кто-то обидел из «мужеского полу».
Баба Нюра покачала головой.
«Во все времена женщинам приходилось несладко. Я будущий историк и много читаю об этом. По сути, ситуация круто поменялась не так уж и давно. Всего каких-то сто лет. Раньше женщинами распоряжались как вещью, они не имели права ни на что в мире мужчин. Так называемое «приданое» поступало в полную собственность мужа, он мог просто растранжирить эти средства по своему усмотрению. Разве не так?».
Вот это рассуждения у внучки! Баба Нюра поправила очки и принялась читать дальше.
«Знаешь, бабуля, мне кажется, что мужская логика не слишком изменилась за эти сто лет. Осталось полным-полно людей, которые убеждены в том, что женщинам ни к чему независимость, потому что за них всё решают они, мужчины. Как им жить и что делать. А я не хочу, чтобы за меня решали, что я должна, а что я не должна. Я хочу нормальную семью. Когда решения принимают вдвоём, а не просто стучат кулаком по столу: «Потому что я так сказал». Я хочу семью такую, как у папы с мамой».
Прочтя это, старушка улыбнулась. Вот недаром она всегда говорила, что детям всё равно, что ты говоришь. Главное, что ты делаешь… Если слова с делом разнятся – да разве это дело…
Видимо, и вправду у внучки что-то произошло. Светлана вроде говорила, что встречается Вера с кем-то, первая любовь у неё. Ну что же… Первая любовь бывает и такая. С разочарованием.
Баба Нюра невольно задумалась. Перед глазами мелькали картинки её жизни.
Ей повезло когда-то, её первая любовь оказалось первой и последней, на всю жизнь.
Они познакомились с Ефимом перед самой войной. Она жила тогда в селе, только-только стала налаживаться жизнь. Отгремела революция, но этого времени она не помнила, а в 1939-ом ей исполнилось девятнадцать лет.
Она была тогда статной, чернобровой, коса в руку толщиной. Довольно мелкие черты лица, тонкие губы, острый подбородок. Не писаная красавица, но несла она себя так, словно краше её на свете никого не было.
Ефим только приехал с матерью в село, работал трактористом. На первой же «вечёрке»* заприметил гордую девушку, отказывающей в «кадрили» всем подряд.
А «гордячка» вдруг не отказала. Взяла его руку, и, также высоко неся голову, пошла танцевать.
Свадьбу сыграли быстро, в 1941-ом родился старший сын – Павел. Потом началась война…
Она не любила вспоминать это время. Холод, голод, вечное ожидание письма с фронта. Паника, когда Ефим написал, что серьёзно ранен, находится в госпитале, и, возможно, не выживет.
Теперь сыновья – её гордость и опора.
Тяжёлая работа и лишения не оставили и следа от былой стати и красоты. С годами лицо покрылось морщинами, спина сгорбилась. И только коса осталась прежней, теперь уже почти совсем седой.
Но она не жалела о прожитой жизни.
Ефим ушёл из жизни рано, как многие выжившие на войне. Сказалось тяжёлое ранение. А вот она живёт. Радуется солнышку, помогает сыновьям, возится с правнуком.
Жаль только, что Виктор с семьей уехал из их городка, сразу, как только закончил институт. Потом она со старшим сыном и Полиной переехали в Сосновку. Теперь дочки Виктора бывают в гостях не часто, как и сам Виктор с женой.
Но такова жизнь. Разбросала, раскидала…
Вернувшись из омута воспоминаний, старушка посмотрела на листок в руке. Вот ведь, старость не радость. Ещё до конца не прочла, а уже мыслями куда-то улетела.
Она принялась читать дальше, невольно шевеля губами, словно шепча молитву.
«Бабуля, ты только не подумай, я не мужененавистница какая-нибудь. Просто решила, что сначала получу образование, чтобы не было так, как у других девчонок у нас на курсе. Одну, Марину, муж на сессии не отпускает, она уезжает из дома со скандалами. Ревнует жену, хотя сам сначала был совсем не против её учёбы. У второй, Женьки, недавно ребёнок родился, тоже насмотрелась я, как она между лекциями его кормить бегает. Ещё хорошо, что не приезжая, городская. Я так не хочу. Я точно для себя решила, что всему должно быть своё время. Как думаешь, я права?»
Баба Нюра снова растрогалась. Вот ведь какая у неё внучка! Совета бабушкиного спрашивает! Не то, что мальчишки. Сыновья её совета не спрашивали, когда невесток в дом приводили. Хотя, чего это она? Ей грех жаловаться. Что Полина, что Светлана – всем хороши оказались невестки. И к ней, Анне Степановне, относились всегда с уважением, а потом и с любовью.
Как раз в это момент и заглянула в домик Полина.
Баба Нюра вздрогнула и тут же стащила с носа очки. Полина, пряча улыбку, сделала вид, что не заметила поспешного жеста старушки.
— Мама! Ты как? Ужинать пора. Я тебя зову-зову, а ты и не слышишь.
Баба Нюра с трудом поднялась с кровати, опираясь на руку невестки.
— Пошли-пошли! Да письмо вот от Веруньки получила и зачиталась.
— Что Вера пишет? – тут же заинтересовалась Полина.
Баба Нюра важно приосанилась.
— Пишет, что хорошо всё у них, приветы вам с Павлом передаёт, и совета у меня спрашивает.
— Ого! Это хорошо. К старшим надо прислушиваться.
Баба Нюра приосанилась ещё больше.
— Отказала она, видать, кавалеру-то своему, про которого давеча Светлана по телефону говорила.
— А что тут думать-то, это по письму видно. Только правильно отказала. Знать, что не её это человек.
— То-то мне показалось, что Светлана чего-то недоговаривает.
— Правильно, не может же она о чужих секретах рассказывать.
Женщины поднялись на крыльцо дома и скрылись за дверью веранды.
Любовь сидела в комнате, и разглядывала зеленоватый цветок на обоях. Накрытый красивой скатертью стол постепенно заполнялся тарелками.
Алексей и его бывший однокашник Роман оживлённо разговаривали, а Наталья, жена Романа, суетилась, накрывая на стол и бегая на кухню и обратно.
Иногда она бросала многозначительные взгляды на гостью, как бы приглашая присоединиться к её суете, но Любовь на приглашения не реагировала.
В честь чего она должна бегать? Она в гостях.
Их пригласили в гости. Приглашение означает, что гости приходят к уже накрытому столу, а не вооружаются фартуком и прихваткой, чтобы помочь хозяевам готовить и накрывать.
И потом, Люба надела своё любимое сиреневое платье. А вдруг она поставит на него жирное пятно? Конечно, может посадить пятно и за столом, к примеру, но тогда это будет не так обидно. Сама будет виновата.
Алексей, разговаривая с Романом, тоже несколько раз посмотрел в её сторону.
Она ответила лёгкой, ничего не значащей улыбкой.
Конечно, он видел, что жена откровенно скучала.
Когда они собирались в гости, Алексей предложил ей остаться дома. Но Люба категорически отказалась.
Если честно, она стала серьёзно подумывать о том, что их брак действительно трещит по швам.
Ей надоело рассматривать обои, и она переключилась на скатерть.
Скатерть была добротная, льняная, вышитая по краю крестиком. Любе стало интересно, она украдкой посмотрела изнанку вышивки. Изнанка была той самой, которую принято называть «идеальной».
От нечего делать она принялась считать крестики.
Хлопнула входная дверь, в коридоре раздались детские голоса. Наталья, которая поставила на стол очередную тарелку, вышла к детям.
— Лиля, помоги брату, проследи, чтобы он вымыл руки! – раздался её голос из прихожей.
Её лицо слегка нахмурилось и побледнело…
— Я ведь говорила, следи за братом! Опять он за стол сел с грязными руками!
Мать придирчиво осмотрела руки малыша и теперь смотрела на дочь так, словно та была преступницей.
Девочка за столом вздрогнула от неожиданно прилетевшего от отца подзатыльника.
Она съёжилась, сползла со стула, взяла за руку упиравшегося братишку и потащила его за собой в ванну.
Молча открыла кран с водой, попыталась сунуть руки малыша под струю.
Мальчишка заверещал так, что у неё заложило уши.
Девочка произнесла это бесцветным голосом.
Мальчик удивленно на неё посмотрел, но подчинился. Она вытерла ему руки серым, застиранным полотенцем, повела обратно за стол.
За столом сидели отец, мать и ещё двое её братьев. Девочка была старшей, ей исполнилось четырнадцать.
Братьям Антону и Андрею было восемь и семь лет, они были уже школьниками.
Младшему, Николеньке, исполнилось пять. Именно из-за него сейчас доставались Любе многочисленные тычки и шишки.
Например, сегодня она не попала из-за него на занятия биологического кружка. Ей снова пришлось забирать Кольку из детского сада.
Родители очень гордились сыновьями, отец часто повторял, что мол, дочь – это его «ошибка молодости», а «сыновья отцовское сердце радуют».
Как только родился Антошка, Люба сразу же получила статус «старшей», хотя ей было всего шесть лет. Но мать с отцом заявили ей, что она «уже большая» и должна выполнять определенные обязанности.
Когда она пошла в школу, родится второй брат, через два года – Николенька, «свет в окошке». А она так и утвердилась в роли вечной няньки для всех троих.
Когда братья подросли, пришлось особенно тяжело. Они быстро сообразили, что можно помыкать сестрой без какого-либо для себя ущерба. Виноватой всё равно посчитают Любашу. Поэтому без конца придумывали разные каверзы, за которые сестре доставались бесконечные подзатыльники.
Вот, например, сегодня ей предстоит перештопать кучу носков. В некоторых дырки были сделаны нарочно. Просто чтобы прибавить сестре работы.
Учительница биологии и химии Анастасия Сергеевна не на шутку забеспокоилась, когда Любаша почти перестала посещать биологический кружок.
Она поймала её на переменке.
— Люба, подожди, мне нужно с тобой поговорить.
Девочка стояла, опустив глаза и мяла в руках тетрадку.
— Почему тебя почти не видно на занятиях? Тебе стало неинтересно?
— Нет, Анастасия Сергеевна, что Вы. У Вас всегда очень интересно! Но…
Любаша немного помялась, не зная, как продолжить.
— Понимаете, у меня очень много дел дома, я ничего не успеваю. Занятия кружка вечером, а мне нужно забирать брата из детского сада. Потом ещё ужин готовить…
— Погоди, а как же родители? – учительница нахмурилась. – Почему кто-то из них не забирает брата?
Как объяснить, что это ещё далеко не все её обязанности? После школы она должна накормить братьев обедом, перемыть посуду, проследить, выучили ли Антон с Андреем уроки, убрать комнаты и проследить за порядком, забрать из сада младшего брата и приготовить ужин. Только потом у неё есть время на уроки. Иногда она засиживалась над книгами за полночь.
Анастасия Сергеевна нахмурилась ещё больше. Конечно, она знала семью своей ученицы, поскольку жила с ними в одном доме.
— Любаша, скажи, а в выходные у тебя есть свободное время?
Девочка подняла на неё глаза.
— Есть. В воскресенье.
Анастасия Сергеевна положила руку её на плечо.
— Тогда давай договоримся. Ты будешь приходить ко мне в воскресенье, скажем… в два часа дня. И я буду с тобой заниматься. Хорошо?
— Правда? – девочка с надеждой посмотрела на учительницу.
— Правда. Я поговорю с твоими родителями.
— Не надо! – Любаша испуганно подняла на неё глаза.
— Не бойся. Я поговорю так, как надо.
Учительница не обманула и действительно о чем-то переговорила с её отцом, остановив того во дворе, когда он возвращался с работы.
В этот день отец за ужином объявил:
— По воскресеньям будешь ходить на занятия к Анастасии Сергеевне. Она сказала – бесплатно. Поможет тебе в медицинское училище поступить. Станешь медсестрой, будешь уколы ходить делать, копейку в семью зарабатывать. Не всё время тебе на моей шее сидеть.
Любаша не верила своим ушам.
Главное – дождаться восемнадцатилетия. Тогда она уедет! Навсегда уедет.
Никогда больше не вспомнит, что у неё где-то есть отец и мать, есть братья.
Наконец-то она перестанет быть «Любкой-нянькой» и станет просто Любой.
Она будет весёлой, будет жить только своей жизнью, не оглядываясь ни на кого.
Часы, проведённые у Анастасии Сергеевны, казались Любе посещением рая. Она ждала этих воскресений, с нетерпением хватала сумку с книгами и неслась в соседний подъезд.
Закончив медучилище, Люба собрала свои небольшие пожитки, уместившиеся в два чемодана, и уехала из дома, не оставив записки. Она просто исчезла навсегда из жизни людей, которые были её семьёй.
С тех пор она всем говорила, что родителей у неё нет. Обычно, из вежливости, больше никаких вопросов никто не задавал.
Она осталась одна, но она была свободна…
Алексей тоже не знал о её прежней жизни. Она сказала, что родителей у неё нет, для неё это больной вопрос, и лучше на эту тему разговоров не вести. Деликатный Алексей так и сделал.
И вот теперь эти дети…
Снова стать «Любкой-нянькой»?! Ни за что!
Не для того она сбежала из дома, разорвала все связи с семьёй, чтобы в результате прийти тому же самому, от чего она убежала четырнадцать лет назад.
Только как теперь объяснить это Алексею?
Как рассказать, что на самом деле её родители живы, что у неё есть ещё трое братьев, которых она не видела почти пятнадцать лет?
На эти вопросы Любовь ответа не знала…
_______________
Научи меня прощать. Глава 100
Дмитрий смотрел в окно вагона, за которым мелькали деревья, какие-то маленькие полустанки, и снова деревья…
В своих многочисленных переездах и скитаниях по стране ранее он даже находил некую романтическую прелесть. Его нигде ничто не держало, он был свободен, и эта свобода опьяняла и дарила чувство полёта.
Но в этот раз всё было как-то не так.
Пиво, которое он купил с собой, чтобы скоротать дорогу – было тёплым и горчило сверх меры, вобла казалась пересушенной. Даже чай, крепкий, густого кирпичного цвета, который принесла ему в купе проводница, не радовал глаз, не бодрил, а одиноко и забыто стоял теперь на столике в красивом никелевом подстаканнике.
Народа в вагоне почти не было.
Все, кто мог – покупали билеты в плацкартные вагоны.
Раскатывать в купе сейчас было очень дорого. Дмитрий, любивший комфорт, обычно покупал две нижние полки, чтобы сократить возможность желающих заказать места в его купе. Верхние полки сейчас практически не брали, поэтому он рассчитывал доехать до пункта назначения в полном одиночестве.
Перестук колёс опять пробудил непонятную, щемящую душу тоску, которую он всё гнал и гнал от себя.
От Георгия он ушёл чудом.
Когда он пришёл к нему с иконой, «старик» ничего не заподозрил.
Он осмотрел икону очень внимательно. Недорогой оклад, потемневшую от времени роспись, перевернул образ и очень внимательно осмотрел с обратной стороны.
Пока этот небольшой кусок доски находился в его руках, сердце Дмитрия колотилось так отчаянно, что он боялся, что эти громкие, гулкие удары разнесутся по квартире, и вот-вот, Георгий чутким ухом уловит этот колокольный звук, и тогда ему, Дмитрию, придёт конец.
Прямо на том самом месте, где он стоит.
Однако Георгий, довольно прищурился, улыбнулся и похлопал Дмитрия по плечу.
— Молодец! Вот, я же говорил – у каждой женщины имеется тонкая душевная струна, на которой можно сыграть. Как говорил Урри из «Приключений электроника»: «Главное, узнать, где у него кнопка!»
Георгий рассмеялся, но неожиданно замолчал и добавил задумчиво:
— Кнопка есть у всех женщин! Кроме одной…
— Вы о ком? – Дмитрий едва дышал, но старался из всех сил дышать спокойно и изображать равнодушие.
Георгий Вячеславович махнул рукой на знакомое кресло.
— Садись, выпьем. За успех, за удачу и за тебя! Я не ошибся, сделав когда-то такое удачное «приобретение»!
Дмитрий в кресло буквально рухнул. У него подкашивались ноги, он едва стоял. Однако со стороны казалось, что красивый, хорошо одетый молодой человек вальяжно развалился в кресле.
Играл виртуозно, как всегда. Но сейчас он понимал, что от этой игры напрямую зависит его жизнь.
«Старик» достал из бара бутылку, два бокала, привычным жестом подвинул ближе к Дмитрию пепельницу и протянул старинный серебряный портсигар.
Едкий, но вкусный табачный дым крепкого табака поплыл по комнате, как только Дмитрий закурил.
Голова приятно закружилась после первой глубокой затяжки, но в голове быстро прояснилось, словно мозг, распробовав табачный дым, заработал настолько ожесточенно, что нужные мысли стали возникать мгновенно. Как будто внутри кто-то включил волшебное табло с бегущей строкой.
— Молодец! – снова повторил Георгий, наполняя бокалы с кусочками льда импортным виски.
Бокалы сразу запотели. Крепкий напиток красиво поблескивал сквозь запотевшие стенки, лёд казался огромными, не огранёнными алмазными кусками.
Дмитрий опять похолодел и внутренне собрался.
Вот оно! Ему нужен был именно этот один единственный момент.
Как бы он не относился к Георгию, но он – человек слова. Если пообещает, можно быть уверенным, что обещание он сдержит. Если только просьба не будет противоречить его личным интересам.
— Давайте сначала выпьем, Георгий Вячеславович! – Дмитрий снова с удовольствием затянулся сигаретой. – Нужно отметить удачно законченное предприятие.
Они слегка «чокнулись» бокалами. Те отозвались глухо. Толстое стекло не звенело, поэтому звук получился таким, словно на половинки развалился обычный глиняный кувшин.
Георгий Вячеславович подмигнул.
— За нас! – подхватил Дмитрий.
Вот сейчас! Он должен просить сейчас! Иначе «старик» передумает. Куй железо, пока оно горячо.
Дмитрий закинул ногу на ногу и постарался расслабиться по-настоящему.
Алкоголь на этот раз не помогал. Не было знакомого, приятного чувства «моря по колено». Скорее наоборот, все его инстинкты обострились, словно он охотник в саванне, охотящийся на львов, который никогда не знает, с какой стороны ему ждать нападения.
Георгий слегка напрягся, это не ускользнуло от взгляда проницательного Виконта.
— Ну? Что замолчал? – мужчина усмехнулся. – Боишься?
— Почему боюсь? – Дмитрий улыбнулся одной из самых своих очаровательных улыбок. – Я хочу попросить свободу.
— Чтоооооо?! – Георгий Вячеславович расхохотался. – Свободу?! Виконт, зачем тебе
– свобода? Ты же не умеешь жить свободным человеком. У тебя всегда будет хозяин, ты просто не можешь иначе.
Про себя Дмитрий испуганно вздохнул, но на лице его блуждала всё та же беспечная улыбка.
— Вы меня не так поняли.
Он сделал большой глоток из своего бокала. Алкоголь снова обжег горло, помогая мозгу выстраивать мысли в нужном порядке.
Пожилой мужчина понимающе прищурился.
— Оооооо… В Виконте проснулся искатель приключений. Что же… Понимаю. Даже согласен, что подобный «отпуск» ты заслужил. Однако…
При этом «однако…» Дмитрий вновь похолодел.
— К морю поеду! – не моргнув глазом, соврал Дмитрий.
Георгий снова понимающе кивнул и даже погрозил пальцем.
— Ах, шалун! – воскликнул он театрально, – будешь, значит, за черноморскими девчонками гоняться? Что же… Вполне резонно.
Дмитрий выдохнул. Неужели «прокатило»? Ничего не заподозрил? Принял всё за чистую монету?
В конце концов, он даже не обманул. В прямом смысле этого слова.
Он ведь правду сказал: «Поеду к морю!». Не его вина, что «старику» не пришло в голову спросить, к какому именно.
Для Георгия существует только одно море. То, где можно отдыхать. Черное, разумеется. Ещё Средиземное.
Ну, а что? Поедет на родину Ломоносова. Вот крепкий был мужик… Гений!
Но о Ломоносове Дмитрий предусмотрительно промолчал, продолжая вальяжно покачивать ногой.
— Значит, договорились? – Он довольно улыбнулся и поставил бокал на журнальный столик. – Георгий Вячеславович, где мои щедрые «отпускные»?
Пожилой мужчина на секунду застыл, а потом снова принялся хохотать. Отсмеявшись и вытерев выступившие слёзы, он принялся выгружать из старинного бюро увесистые денежные пачки.
— Чемодан дать? – хохотнул он. – Нынче цены такие, что тебе для денег теперь не кошелёк, тебе чемодан нужен. Хотя ты умный, Виконт, сообразишь, что к чему.
Подкину тебе ещё вместо этой бумаги золотишко. С ним точно не пропадешь.
И он положил поверх денег длинные прямоугольные бруски, которые глухо звякнули.
Дмитрий довольно оглядел свои «отпускные».
— Не то слово, Георгий Вячеславович! В расчёте! Буду у Вас ровно через четыре месяца.
Глаза «старика» хищно блеснули.
— У меня хорошая память. Особенно на должников.
Дмитрий почувствовал, как покрылся «гусиной кожей» под рубашкой.
Он не торопясь допил виски, встал, вышел в коридор и вернулся с… черным кожаным мужским портфелем.
Дмитрий под острым взглядом Георгия невозмутимо и аккуратно уложил пачки в портфель. Золотые бруски, предварительно взвесив их на ладони, он опустил во внутренний карман пиджака.
— Что передать Тамарочке? – Голос Георгия звучал довольно ехидно.
Дмитрий поморщился, вспомнив о своей крашенной «подруге», с которой его познакомил Георгий.
— Передайте, что, мол, укатил Дмитрий в неведомые края. Как пилигрим. Передавал пламенный привет и наилучшие пожелания. Хотя я ей это сам передам. Прощальным письмом.
Георгий Вячеславович опять разразился хохотом.
— Вот что мне в тебе нравится, Виконт – ты умеешь меня забавлять. Мне будет тебя не хватать всё это время. А, может, не поедешь? Ну его, это побережье?
Душа Дмитрия за секунду ушла в пятки. Неужели что-то заподозрил?!
Однако было похоже, что Георгий просто искренне веселился, подшучивая над ним.
— Да езжай уже, езжай! Разрешаю.
Только попав на улицу, Дмитрий стал дышать спокойно.
Отойдя от дома на достаточное расстояние, он устало привалился к металлической ограде небольшого сквера.
Получилось! Неужели у него получилось?! Теперь главное – не останавливаться. Делать нужно всё быстро и максимально точно.
Он уже рассчитался с хозяином квартиры, которую снимал, у него в запасе оставался ещё один день. Вещей набралось много. Два чемодана. Только основное – одежда, документы, ценности.
Свой обширный гардероб он спешно распродавал последние дни. Навести на подозрение это не могло. Приятели по легкой жизни уже привыкли, что он часто продавал свои «шмотки», когда хотел купить новые.
В этот раз вещей для продажи было в разы больше, но вряд ли на это обратят внимание. Золотые вещи (в основном это были подарки от женщин) он тщательно зашил в специальный пояс, а также за подкладку пиджака.
Не совсем удобно, зато надежнее, чем везти это в портфеле. Даже если всюду таскать портфель с собой.
Портфель и пиджак он всегда предусмотрительно укладывал вниз, в багажное отделение под нижней полкой, прежде чем улечься спать.
Сейчас он ехал один, но кто его знает…
Дверь купе открылась и женщина-проводник, миловидная пухленькая блондинка, заглянула внутрь.
— Ой, что же Вы не выпили чай? – она расстроено покосилась на стакан в подстаканнике. – Я так старалась, сделала Вам покрепче…
Она кокетливо поправила прическу.
— Может быть, Вам горяченького принести? Этот уже остыл!
Болтовня проводницы раздражала, но Дмитрий ослепительно улыбнулся.
— Спасибо, пока не нужно. Но вот через часик, пожалуй, я не откажусь. Договорились?
Женщина призывно заулыбалась, стрельнув в него глазами с ловко нарисованными длинными стрелками.
— Вот и договорились!
Когда за ней закрылась дверь, Дмитрий облегченно вздохнул.
Ему всё казалось, что его всё-таки остановят, что Георгий, этот хитрый паук, распознает подвох.
А подвох был. И нешуточный.
Он обошёлся Дмитрию в круглую сумму и поездку в соседний город. Именно там обитал «Репин».
Звучная фамилия «Репин» было просто прозвищем. Поскольку художник, растерявший немалый талант из-за «сорокоградусной», действительно звался Ильёй, то своё прозвище он получил по понятным причинам.
«Репин» был настоящим «самородком». Весьма известным в определенных кругах.
Однако с тех пор, как он начал прикладываться к бутылке, заказов у него резко поубавилось.
Именно к нему и пришел Дмитрий.
Илья открыл дверь своего дома и удивился. Гости теперь к нему захаживали нечасто.
— Какие люди! Виконт! Давно не виделись. Чем обязан столь позднему визиту?
Дмитрий поставил портфель на стол. Открыл его, аккуратно достал икону.
— Сможешь повторить? Особенно меня интересует знак на обратной стороне.
Художник взял икону в руки осторожно и бережно, словно дорогое дитя. Бегло осмотрел.
— Тебя это не касается. Обратную сторону осмотри.
Илья перевернул икону.
— Минимальные сроки и плачу вдвойне. Если сам не отличу подделку – ещё накину. Договорились? Всё равно работы у тебя никакой сейчас нет.
Глаза Илья радостно блеснули.
«Репин» не подвёл. Георгий не отличил подделку.
Впрочем, он ведь и не подозревал, какой сюрприз ему приготовил Дмитрий.
А всё из Лерки, из-за королевы.
Запала в душу, бередила сердце.
Дмитрий вздохнул. Почему она не простила его?
Поезд остановился на очередном маленьком полустанке, где стоянка от силы минуты две.
Он закрыл глаза. Представил Валерию рядом.
Вот она, сидит напротив него, такая же красивая, какой он её запомнил в новогоднюю ночь.
Густые волосы свободно падают на плечи, она то и дело проводит рукой по непокорным волосам, убирая за ухо очередную мешающую прядь.
Она смешно ела бутерброд с икрой, одна икринка прилипла над верхней губой, она пыталась её слизнуть, но только подгоняла её языком ещё выше.
В конце концов, он не выдержал, отобрал у неё бутерброд, слизнул с пухлых губ икринку сам. И уже не смог от них оторваться. Он целовал и целовал солоноватого вкуса губы, смеющееся лицо, вдыхая опьяняющий аромат её духов.
Теперь он тоже почувствовал этот запах. Наваждение было настолько сильным, что он отказывался открывать глаза. Может быть, это правда? Валерия вдруг, вот так просто, окажется рядом с ним? В этом самом купе…
Они поедут вдвоём в новый мир. Мир только для них двоих… В новую жизнь!
В купе негромко кашлянули.
Дмитрий тут же открыл глаза.
Напротив него сидел мужчина.
Средних лет, с густой, черной, аккуратно подстриженной окладистой бородой, в которой кое-где серебрились серебряные нити.
— Простите, я Вам помешал?
Голос неожиданного попутчика был низкий, какой-то «рокочущий» и неприятный.
Неприятный потому, что так не вовремя и нагловато ворвался в его мысли.
Но Дмитрий не подал виду, насколько он взбешен этим бессовестным вторжением.
— Нет, отчего же, Вы вовсе не помешали.
Мужчина улыбнулся по-доброму, широко.
— Будем знакомы! Меня зовут Владимиром.
В голосе Дмитрия теперь откровенно сквозило неприкрытое раздражение.
Он так надеялся на поездку в полном одиночестве! Купил два места, настроился на размышления.
Что теперь? Сейчас этот Владимир займет, естественно, нижнюю, выкупленную им, Дмитрием, полку. И начнется – расспросы, «за знакомство» и так далее.
Дмитрий мысленно выругался.
Лицо Владимира вдруг помрачнело, словно он услышал эту мысленную ругань, но тотчас снова потеплело.
— Не переживайте, я Вам не помешаю. Сейчас только выпью чаю и залезу на свою верхнюю полку.
Он кивнул на полку над Дмитрием.
— Вы даже видеть меня не будете.
Дмитрий обреченно вздохнул.
Ну что же… Не будет, так не будет.
Колеса все также мерно стучали, отбивая особенный, удивительно успокаивающий такт.
Ту-ту, ту-ту… Ту-ту, ту-ту… Дробно и гулко.