меня убивает собственный сын
Конфликт матери и подростка: как выжить самой и помочь выжить ребёнку
Многие матери переживают тяжёлые конфликты с детьми-подростками. Это признак сепарации, то есть, эмоционального взросления ребёнка и психологического отделения его от матери. Если сепарация не происходит, подросток не становится психологически взрослым.
Большинство родителей не осознаёт важности этого процесса, поэтому ведёт себя некорректно: либо подавляет подростковый протест, либо теряет контакт с ребёнком и позволяет этому протесту проходит у себя за спиной в токсичной и опасной форме. Я хочу поговорить с вами о том, как прожить период сепарации рядом с ребёнком, не искалечив ни его, ни себя.
Роды одного и того же ребёнка второй раз
Есть две крайности в прохождении процесса психологического разделения матери и ребёнка.В первую крайность впадают созависимые матери, которые обвиняют детей в непокорности и пытаются вернуть их в родительское стойло. Если гайки закручиваются, а крылья подростка обрубаются ударом материнского топора, сепарации вообще не происходит. А если нет сепарации, не рождается личность ребёнка, иными словами, он становится старше, но эмоционально не развивается и остаётся инфантильным. Седовласые старцы могут оказаться на эмоциональном уровне развития ребёнка и умереть, не став психологически взрослыми.
Материнская мудрость
В контакте матери и ребёнка важно продемонстрировать, какими прочными, но гибкими могут быть личные границы. Тогда и ребёнок, у которого формируется личность, сможет выстроить рядом с матерью свои гибкие, но вполне жизнеспособные, чёткие и надёжные границы.
Материнское слово против слова матерного: как противостоять бунту
Одна моя клиентка попросила эмоциональной поддержки в конфликтных отношениях с дочерью. Дочь с 12 лет будто подменили: из ласковой девочки она начала превращаться в неистовую фурию, грязно матерящуюся и пытающуюся скрыть под маской грубости зарождающуюся женственность.
Сочувствие и сострадание подростку не означает для родителей, что ребёнку по причине его сложной трансформации будет позволено всё. Подросток идёт на свою войну и бьётся с родителями, сопровождая битву криками и бранью, чтобы в чём-то победить, а в чём-то проиграть. Если у подростка не будет сопротивления, он не добьётся успеха в борьбе за независимость. Но важно найти ту тонкую грань, которая помогает родителям выжить в этой войне, не разрушиться самим, но и не уничтожить личность ребёнка.
Обнаглевшие от безнаказанности дети: история жительницы Казани, которую избивает собственный сын
Мать подала в суд, но пока не добилась защиты
Иногда в редакцию ProKazan.ru приходят со своими историями приходят простые люди, жители Казани. Они надеются, что мы сможем помочь, рассказав об их ситуации, или кто-то другой, столкнувшийся с подобным, увидит статью и откликнется, даст совет. Именно с такой целью к нам в офис пришла Тамара Васильевна. Настоящее имя она попросила не разглашать: опасается реакции родственников.
Корреспондент ProKazan.ru выслушал историю Тамары Васильевны и обратился за помощью к психологу Александре Аринкиной и адвокату Ильдару Халлирахманову, чтобы узнать, как может мать защитить себя на законодательном уровне и психологически.
«Это не просто хулиганская выходка, это бандитизм»
Чтобы разобраться в ситуации в тот вечер, женщине пришлось вызывать полицию. Однако полицейский, приехавший по вызову, справиться с пьяным мужчиной не смог.
«Она меня зовет «этой женщиной»
По словам Тамары Васильевны, брак его сына с Ритой фиктивный и также навязан Носовым.
«Компенсации женщина не добьется»
Первое заявление в полицию наша героиня написала еще в начале августа прошлого года, когда ей позвонили соседи и сообщили, что неизвестная девушка бьет ее пьяного сына головой о стенку возле дверей квартиры и пытается выбросить из окна. Женщина сначала не поверила, однако, приехав к дому, увидела свою будущую невестку. Оказывается, та его таким образом «наказывала» за потерянные ключи. Сын же, как и в случае со свастикой, утверждал, будто ударился сам, и его жена, тогда еще невеста, здесь ни при чем.
Адвокат Ильдар Халлирахманов пояснил корреспонденту ProKazan.ru, почему Тамара Васильевна не сможет получить денежную выплату за моральный ущерб, нанесенный ей сыном.
23 июня Тамара Васильевна отослала исковое заявление о компенсации морального вреда из почтового отделения на Зорге. Около 16 часов она спустилась в близлежащее метро, чтобы поехать домой, однако дорогу ей преградил сын. Вместо проявления любви, он избил мать на глазах у толпы: набросился с гитарой, с помощью которой ранее здесь же побирался, и начал наносить удары. В результате он повредил матери руку. По словам Тамары Васильевны, вокруг было много людей, некоторые кричали. Один молодой человек подбежал, чтобы оттащить от нее сына. Именно он удерживал того до прибытия полиции.
Она уверена: случилось это из-за иска. По ее словам, сын и сноха знали о претензии, ведь, согласно судопроизводству, копии иска теперь отправляют всем сторонам еще до того, как исковое заявление уйдет в суд.
Эта ситуация стала возможна не только из-за иска, но и по причине других семейных разногласий. Тамара Васильевна сообщает, что сноха давно заявляет на право быть прописанной в квартире, а сын всячески старается не допускать мать на порог дома.
Адвокат Ильдар Халирахманов уточняет, что попытка отсудить по закону квартиру, скорее всего, также не увенчается успехом.
«Недодала, недолюбила, не научила»
Психолог Александра Аринкина про ситуацию, когда родители опасаются собственных детей и не могут уладить с ними конфликт, говорит: в таких случаях каждый участник находится в связке с другим и поведение одного из членов семьи влечет за собой поведение другого.
О том, как справиться, Александра может говорить лишь в общих чертах, ведь для каждого случая требуется тщательная проработка проблемы с глазу на глаз.
«На наркотики сын подсел еще в школе». Три истории матерей
Имена героев изменены.
«Юра умер на моих руках»
Светлана Николаевна, 71 год:
— Два года назад я похоронила сына. Юре был 41 год. Последние 20 лет я только и помню, что уговаривала лечиться, отдавала его долги и плакала. Я прошла через ад.
Умер он не от передозировки, нет. Просто его организм был настолько истощен, что Юра не мог дышать и шевелиться. Когда я его незадолго до смерти водила в больницу, он еле передвигался. К терапевту нужно было идти на второй этаж, он поднимется на одну ступень, сядет на нее, отдышится, снова поднимется с моей помощью, а потом тихонько дальше шагает.
Последние два дня жизни это был просто живой труп.
Дважды вызывали скорую. Второй раз Юра просит: «Мамочка, мне так плохо, вызови, пожалуйста, я задыхаюсь». Медсестре той я очень благодарна. Несмотря на то, что она уже смену сдала свою, все равно приехала, обеспечила кислородной подушкой, пыталась меня утешить, но тихо так сказала: «Готовьтесь, он уже не жилец». Через несколько минут Юры не стало. В морге после вскрытия сказали, что и крови-то в его теле почти не было.
«Вернулся из пекла целым»
Полегчало ли мне, что он ушел? Нет. Вот стоит его фото на столе. Каждый день с ним разговариваю, что-то рассказываю. На фото он красивый, в военной форме. Юра был участником Парада Победы на Красной площади в 99-м. Пусть таким и останется в моей памяти.
Похоронили мы его красиво, совместно с военкоматом сделали памятник как участнику боевых действий в Чечне. Там он тоже прошел через ад. Когда я приезжала навестить его в армию, видела в госпитале 18-летних пареньков, которые остались без рук и ног. Юра вернулся из того пекла целым.
«Пришла проверить, а он лежит в луже крови»
История с наркотиками началась еще до армии, но я его уговорами убедила пройти лечение, и он попал в хорошие войска, вернулся живым, выбрался из чеченской мясорубки. Но дома снова принялся за старое.
Откуда-то появились «друзья», которые давали одну дозу бесплатно, а потом уже капал долговой процент.
Пришла проверить его в очередной раз, а он лежит в квартире в луже крови — к нему приходили выбивать долги среди ночи.
Изобьют до полусмерти, я его выхожу, а потом снова.
Юра стал врать. Он работал все это время, с перебоями, с выключениями из реальности из-за наркотиков. Денег ему не хватало. Обращался ко мне. Я давала. Не на наркотики, конечно. Потом стала пресекать такие просьбы, взывать к совести.
Потом он стал брать займы в микрофинансовых организациях. Я обежала все такие конторы в нашем небольшом городке, плакала, просила, чтобы ему не давали. Но кто меня будет слушать. Там же главная идея — деньги.
Однажды Юра так занял тысячу рублей, просил у меня, чтобы отдать, но долг не заплатил. А потом я уже расплачивалась с этим кредитом. Сумма долга выросла до 87 тысяч.
Когда все это началось, мне было 50 лет и я еще работала. Назанимаю денег, потом всю зарплату отдаю. Потом снова занимаю, и так бесконечно.
В каком состоянии я только не видела Юру. Однажды ему было так плохо от наркотиков, что он чуть не умер, спас сосед — вызвал скорую. Мы тогда еще и штраф заплатили. Я уже и не помню, откуда был он и за что. Наверное, что-то, связанное с общественным порядком.
«Голову поднять было стыдно»
Все эти 20 лет я веду дневник. Мне не с кем посоветоваться, не с кем поделиться, некому выплакаться. Я все это время одна.
Муж меня не особо поддерживал, видел, как Юра выкачивает из меня и деньги, и жизненные силы, ему это не нравилось. А еще никак не мог смириться с тем, что у него, уважаемого человека в нашем городке, такой сын.
Я работала в районном отделе образования. Голову поднять было стыдно, людям в глаза смотреть. С кем поделишься своей болью? Ни с кем. Подруг у меня таких, с кем можно хотя бы просто поплакать, нет. Дочь старшая все знала, но ее тревожить лишний раз я тоже не смела. Зачем ей это. Поплачу, дневнику расскажу и вперед.
Где только не лечила Юру! Наркологические диспансеры, психиатрические больницы. Платно и бесплатно. Еще были народные заговоры и бабушки. Но проходит месяц-два, и все по новой.
Что говорили врачи? Ничего особенного. Просто выводили его из сложного состояния, и все.
Юра часто писал мне письма (видимо, просто так не мог сказать, глядя в глаза). В письмах говорил, что больше не хочет так жить, что исправится и будет вести здоровый образ жизни. И, знаете, я верила. Очень хотела верить. Всегда поддерживала, находила ему новое занятие, предлагала учиться. Но он быстро ко всему терял интерес. И все начиналось снова.
«Даже сын не смог Юру удержать»
У Юры есть сын Сережа. Так получилось, что в первый же год жизни мы оформили на него опекунство. Понятно, что Юра с ним не жил, а мама мальчика, жена Юры, тоже оказалась ненадежной. Она и сейчас уходит в глубокие запои.
Однажды мы пришли проверить, что и как у них. Зашли в дом, а на пороге рядом с кошками обнаружили Сережу.
Мальчик был никому не нужен. И мы его забрали.
Одиннадцать лет посвятили этому ребенку, а два года назад поняли, что не справляемся. Он перестал слушаться, начал дерзить, плохо учиться. Никакие наши кружки и секции, поездки к морю и другие путешествия не помогли.
Мой муж сильно сдал в последнее время. У него инвалидность, и он тихо умирает. Поведение Сережи каждый раз ему доставляло большую боль.
Сережа начал приходить к маме, а она была настроена получать пенсию Сережи по потере кормильца сама. Я понимала, что все это не приведет ни к чему хорошему.
Чего мне стоило пойти в опеку… Вместе с мужем и сотрудниками опеки приняли решение временно устроить Сережу в интернат. Два года он уже там. Это в другом городе, у нас нет такого учреждения.
Езжу к нему каждый месяц, через день звоню. Мне кажется, что у него все хорошо, появилась девушка. Он закончил восьмой класс.
Юра очень любил Сережу, никогда не приходил к нему с пустыми руками, всегда чем-то радовал. Видно было, что мальчик тянется к папе, но даже это Юру не смогло удержать.
О чем я сожалею? Обо всем. Юры уже нет, а я привыкла ходить по нашему городку, опустив голову. Все это время я не жила, а мучилась.
Что меня держало? Доверительные разговоры с Юрой, когда он был не под действием наркотиков. Он же добрым очень был, только очень слабым. Своего ребенка не бросишь и до последнего будешь рядом.
« Егора посадили почти на пять лет»
— «Мам, ты это, не переживай, ладно? Тебя в полицию вызовут, скорее всего. Там так себе, ерунда, я справлюсь», — огорошил меня 17-летний сын. Он пришел ко мне на работу, чтобы сообщить эту новость.
Меня бросило в пот. Срочные документы, подписи на банковских счетах — все это больше не имело значения. Я даже не задала ему вопрос, почему он сегодня снова домой вернулся под утро. Слава Богу, что нашелся.
Фото: David Tesinsky
Мы живем в довольно большом поселке, но отделение полиции в десяти минутах ходьбы от моего рабочего места. По иронии судьбы я еще состою в попечительском совете полиции и в попечительском совете исправительной колонии, которая сто лет как работает на территории нашего района.
Прибежала в полицию:
— Вы знаете, что ваш сын сегодня ночью был задержан по подозрению в сбыте наркотиков?
Я сползла по стене. Дальше помню плохо.
«Продавал наркоту»
Той ночью они с ребятами оказались в городе, в ста километрах от нашего поселка. В каком-то лесу забрали закладку. Их вела полиция. Взяли всех троих на обратном пути. Ума выбросить ту дрянь из машины, видимо, не хватило. Спрятали под коврик. Это все нашли, конечно.
Сына тогда отпустили, но на следующий день ему позвонил парень, они договорились встретиться. После Егор пошел в близлежащий магазин и там его задержали. Как потом мне сказал следователь, Егор «снова продавал наркоту». Видимо, ничего не понял.
Мне позвонила знакомая продавец, я прибежала в магазин. Час пик. Народ с работы идет за продуктами. Пять полицейских, что-то пишет следователь, Егор в наручниках, понятые и я, одинокая и раздавленная. Такое видела только в фильмах и всегда думала: «Господи! С нами же такого не будет, да?»
Сына увезли в полицию, я пошла туда же. Егор несовершеннолетний. Общение со следователем в полиции — в присутствии законного представителя.
«Под диваном — остатки какой-то травы»
Ящики письменного стола тоже оказались полны сюрпризов — какие-то непонятные приборы для курения, от всего этого исходит тошнотворный запах.
Два года назад до тех событий я прибиралась в его шкафах, но потом решила, что парень уже взрослый и может это делать сам. Проверять ящики и карманы на наличие в них чего-то запретного? Даже мыслей не было.
Понятые — соседи — сочувственно поглядывали.
Все мое существо превратилось в один глубочайший стыд. Стыдно, что так воспитала, не так любила, мало, мало давала.
За то, что сейчас надо как-то смотреть в глаза людям, за то, что я плохая мать, за то, что все это происходит в моем доме, за то, что когда-то развелась с мужем, который регулярно избивал меня. Думалось, что, наверное, зря я лишила ребенка отца. Стыдно было вообще за все. За то, что сама родилась и сына родила.
Приехала моя подруга, просто взяла за руку и крепко ее сжала. Смотрела в глаза и повторяла: «Лена, дыши». Она задавала адекватные вопросы полиции, уточняла и пыталась что-то до меня донести.
Помню, что подошел участковый и тихо сказал: «Все, мы уходим, Егора забираем. Возьмите себя в руки, соберитесь и осмотрите все чердаки надворных построек, подумайте, что и где может быть у него спрятано. Скорее всего, завтра мы снова придем».
Мне уже было все равно. Безразличие, а вместе с тем — желание орать и рыдать. Но не получалось ни то, ни другое.
«Тащить его на веревке к наркологу?»
Дело передали в Следственный комитет. Начались допросы. Я там узнала столько, что волосы встали дыбом. Оказывается, под каждым кустом можно оставить и забрать закладку с наркотиками.
Сейчас мне каждый может сказать: «А вы что, не видели раньше ничего подозрительного?» Видела. Как-то была изумлена тем, что Егор может спать до пяти вечера. И спать так, словно его и нет, и он не дышит. Испугалась. Будила, он нервничал. На все вопросы отвечал: «Ты чего, ма?»
«Нет», — это его ответ на вопрос про то, что он, может быть, что-то не то курит?
Пойти к специалисту, к психологу хотя бы? Его ответ: «Нет».
Егор стал нервным, перестал держать обещания и помогать. С учебой были проблемы всегда, этому я не удивлялась.
Что я могла сделать тогда? Уговоры, манипуляции, взывания к совести — ничего не работало. Тащить его на веревке к наркологу? Как бы я это сделала? Иногда обиженно кричал: «Хочешь меня обидеть, унизить? Давай, пойду сдам анализы на присутствие веществ в крови».
Я предпочитала верить. От страха, от непонимания, куда бежать, что делать. И в надежде на то, что все обойдется. Не обошлось.
Еще я заметила тогда, что Егор сильно похудел. И худоба эта нездоровая. Мой семнадцатилетний сын с подкачанными мышцами, всегда следивший за своим внешним видом, вдруг стал худым, как Кащей.
Встревожилась: «Егор, пожалуйста, давай пройдем обследование, мало ли что». Категоричное: «Нет». А потом он исчез из дома на двое суток.
После долго объяснялся: «Мамуль, я работал. Это было в деревне, связи там нет. Мы занимались распиловкой дров». «Дровами» он объяснял свое отсутствие еще пару раз. И правда приносил деньги. Потом я поняла, откуда они.
Купил новые кроссовки. «На что?» — «Заработал, мам». — «Где?» — «Детские аттракционы, продавал билеты». Так многие подростки у нас зарабатывали. Действительно, работал и там.
«Не любила я его в тот момент — презирала»
Следствие длилось с лета. Все это время я не жила — думала, чем помочь, как справиться. Решила, что нам нужен адвокат, а то я вообще ничего не понимаю, как и что нужно правильно делать. Если бы не поддержка подруг и сестры, я бы умерла.
Молилась. Но молитва шла автоматически. Я не понимала, о чем она. Потом стала делать это своими словами. Когда обращалась к Николаю Чудотворцу, меня словно бы отпускало, я начинала немного соображать. Но как только думала, что сын окажется за решеткой, кидало в панику. Я не могла сосредоточиться ни на чем. Успокоительные не помогали, перестала спать.
Переживала за каждый возможный грамм травы, которую обнаружили у Егора. Внимательно изучала дело, но его подробности во мне не вызывали ничего, кроме эмоций — как такое возможно?
Егор сказал следователю, что наркотики, которые изъяли тогда ночью в машине, его. И все то, что дома нашли, — тоже. «Мам, а как я мог иначе? Саня совершеннолетний, его сразу закроют, у Кирилла есть условный, тоже так себе перспектива», — вывалил мне сын. На убеждения и уговоры о том, что он портит себе жизнь, реакции не было.
Мы почти каждый день ходили на допросы в Следственный комитет. Каждый раз испытывала животный страх. Теперь я знаю, что означает это выражение.
С сыном отношения испортились. Понимаю, что мои разговоры были, мягко говоря, сильно запоздалыми, да и он реагировал так: «Мама, хватит, мне без того плохо». Поддержать его я не находила слов. Сказать «люблю тебя» не могла. Потому что, знаете, не любила я его в тот момент. Презирала.
А когда поняла, что презираю его за то, что он испортил мне жизнь и все мои, пусть даже самые призрачные, надежды на него рухнули, зарыдала. От невозможности любить своего собственного сына. Сердце рвалось на части. Я не могла его поддержать.
«Глаза дикие, что-то кричал»
Суд состоялся весной следующего года. Егору дали три года условно. Я не верила своему счастью. Обещал жить другой жизнью. На официальную работу не устроился. Работодателям не нужны «наркоманы» с условным сроком. Перебивался временными заработками.
Я все никак не могла поверить, что Егор употребляет, но пару раз была свидетелем страшной картины.
Егор со своей девушкой уехали в другой город, там снимали квартиру, пытались как-то устроить свою жизнь, завели собаку. Однажды звонит Ирина, девушка Егора, и говорит, что ничего не может сделать. Я сорвалась, приехала.
Егор стоял у балкона с бутылкой пива в руках. Глаза дикие, он все время что-то кричал. Увидел меня, назвал предателем отца, от которого мы ушли, когда сыну было полтора года. Кричал на кого-то из открытого окна, грозился спрыгнуть с 13-го этажа, если я прямо сейчас не уйду.
Домой он со мной не поехал, конечно. Почему я не вызвала скорую тогда, не знаю. Наверное, надо было.
Второй раз я испугалась так, что подумала: все, это конец. Задержалась с работы, зашла во двор, а там бегает Егор. Зимой в шортах, с палкой в руке и с дикими криками отгоняет кого-то невидимого. Оказалось, ему чудится, что к его девушке пришли парни, вот он их и гоняет. Снова наркотики.
Уговорами, угрозами завела домой. Заставила выпить крепкого чаю, убеждала лечь в постель. Но он прыгает в доме, кричит, что все виноваты. Сжала крепко в объятиях, сопротивлялся. Гладила по голове. Часов через шесть ад закончился. На следующий день долго спал. И тут я все поняла про его нездоровый сон.
«Все никак не могу выбраться из ямы»
Уговаривать лечиться — бесполезно. Он забывал отмечаться в надзорных органах как осужденный условно, а через полгода снова был суд. Я была уверена, что его закроют. Судья сжалился. Увеличил условный срок.
Еще через год у него случилась административка. У меня было ощущение, что он делает все, чтобы оказаться в тюрьме. Его посадили под домашний арест, но через два месяца он сорвался — просто ушел в бар с друзьями. В браслете.
Мы пытались увезти его оттуда — тщетно.
Егора увезли в СИЗО, и я поняла, что обратной дороги нет. Адвокат в нашей ситуации в этот раз был бесполезен. Он так и сказал: «Надеяться не на что. Условного срока не будет точно».
Я была раздавлена. Все мои усилия, все старания снова сошли на нет. Разочарование? Да, очень мощное. В первую очередь в себе. Я перестала быть уверенной во всем, и появилась установка, что все, что делаю — очень плохо.
Сейчас уже прошел почти год, как Егора посадили, а я все никак не могу выбраться из ямы. Ему дали 4 года 8 месяцев. После суда нам позволили пообщаться.
Он — за решеткой на месте подсудимого, я — с другой стороны. За руку подержать нельзя, обнять — тоже. Наверное, такие правила. Что я ему могла сказать тогда? Ни-че-го. Кроме того, что люблю его. И кажется, что сейчас стала любить его как никогда сильно.
Любовь моя раненая, больная, истерзанная. Но она — любовь.
Что он мог мне сказать тогда? Тоже почти ничего, кроме: «Прости, мам», — и дрожащими руками передать отрезанную часть тетрадного листа.
Обведенный несколько раз рисунок ручкой: Микки-Маус мне протягивал букет цветов, смешной, трогательный и очень добрый. Именно такой мой Егор. Я разревелась. Это напомнило мне время, когда он ходил в детский сад. Так же протягивал мне свои рисунки.
Я буду приезжать на свидания и гладить его по голове, ловить каждую нотку голоса в телефонной трубке. Буду ждать, молиться и верить, что все наладится.
Каждый день 24 часа в сутки терзает мысль: а что будет потом, когда он выйдет? Как и чем ему помочь? На все эти вопросы у меня пока нет ответов.
Очень долго я отходила от мысли, что не надо закапывать себя заживо, надо как-то выжить. В том числе и для того, чтобы помочь в тот момент, когда он выйдет. Если я ему буду нужна.
«Кирилл прошел через наркотики и тюрьму, но сегодня у него семья и дети»
— На наркотики сын подсел еще в школе. Это были девяностые, мы, родители, знать не знали, что это такое. Оказалось, что эту дрянь привозили прямо в школу и там ею торговали. Ни педагоги, ни общественность тогда внимания на это не обращали.
Кириллу было 17 лет, когда убили его отца. Муж был индивидуальным предпринимателем. Я тогда была в горе, конечно, упустила сына. Когда поняла, что с ним что-то не то, он и его одноклассники уже сидели на героине.
«Сел на девять лет»
Когда его увидела в подвисшем состоянии, очень испугалась. Вот сидит человек за столом с тобой, но словно не здесь. Схватила его в охапку и привезла в коммерческий наркологический центр. Договорилась, чтобы без официального оформления бумаг. Но все равно покатилось.
В итоге он сел на девять лет за грабеж. Хотя дело было такое: я думаю, что на него повесили все, что было можно.
Что тогда было со мной? Думала, умру. Потеряла работу — шахта, где я была начальником смены, закрылась. Помогли друзья, нашли мне хорошую работу. Я опомнилась и стала просто пахать.
Кирилл вышел из тюрьмы условно-досрочно. Что его спасло? Девушка, одноклассница, с которой они дружили еще с детского сада. Так получилось, что ее семья распалась и она решила, что обязательно будет с Кириллом. Стала ездить к нему на свидания, там они поженились. Хотя родители ее были категорически против, я и сама постоянно говорила: «Нина, не надо, зачем тебе это?» Но она уперлась — люблю и все.
Кирилл вышел из тюрьмы, усыновил ее трехлетнего сына, сейчас ему уже 21 год, недавно вернулся из армии. Замечательный парень!
Младшему сыну 13 лет. Кириллу удалось с ними наладить очень тесную связь. Дети его любят, они часто вместе: то на рыбалку, то на дачу, то мне помочь.
«Просто решил для себя: хватит»
С наркотиками Кирилл окончательно завязал, когда его младшему сыну было года три. Вот не верится, но просто решил для себя: хватит. Без реабилитационных центров не обошлось, конечно.
Именно тогда мы и приняли решение, что нужно уезжать из родного города, чтобы кардинально поменять круг общения. Чтобы никаких наркоманов рядом не было.
Его «друзья» сейчас кто где: на кладбище, в тюрьме. А те, кто остался, — к ним не надо.
Все это время я была с ним рядом, всегда готова подставить плечо. Мне 68 лет, но уволилась я только в мае этого года — понимала, что нужно помогать. Совместными усилиями мы купили семье сына квартиру, дачу. Сейчас он много времени проводит там и говорит, что главное — найти занятие себе, чтобы оно приносило удовольствие.
Очень благодарна невестке. Она умница и очень волевая. Когда человек выходит из тюрьмы, важно, чтобы рядом были люди, готовые подставить плечо. Хорошо бы этих плеч было даже не два, а больше.
Конечно, Кириллу непросто, устроиться на работу с судимостью невероятно сложно. Но он находит подработки, как-то справляется, сейчас получает какую-то интернет-профессию.
Мне было очень сложно и горько, но я не переставала молиться и любить его. Очень благодарна Господу Богу, что Он оставил мне сына. Думаю, что мы выбрались, справились. Главное, не нужно отчаиваться.