меня солнышко пригрело я уснул глубоким сном
Меня солнышко пригрело я уснул глубоким сном
Ольга Лаврова, Александр Лавров
Расскажи, расскажи, бродяга
Постановление о продлении срока следствия было составлено загодя, и утром Знаменский направился к начальнику отдела Скопину. Туда же тянулись по одному и другие — был день визирования отсрочек. Пружинистой походкой джигита прорысил Леонидзе; вероятно, заканителил что-нибудь по лени, обычно он укладывался в отведенный месяц.
Скопин держал наготове ручку и уже занес ее над местом, где полагалось расписаться, но поднял львиную голову с крупными красивыми чертами.
— Зачем тебе? — спросил недоуменно.
Знаменский пожал плечами, словно извиняясь.
Как передать те смутные впечатления, даже еще не впечатления, а неразборчивые сигналы, воспринимаемые за порогом слышимости и видимости. Они ощущались, может быть, кожей, может быть, сетчаткой… или вызывали непривычный привкус во рту. Объяснению это не поддавалось. Скопин положил ручку.
— Дай-ка, — потянулся он к папке с делом. Изучить ее содержимое можно было за три-четыре минуты. Скопину хватило одной.
— Ну и что? — он закурил и жестом предложил стул.
Знаменский сел. Но решительно нечем было удовлетворить любопытство начальника отдела. Стандартный с виду бродяга, стандартные допросы, стандартная бумажная карусель проверок.
— Вадим Александрович, он уже менял показания… — произнес Знаменский; вяло произнес, потому что не был увлечен делом, рад бы закруглить его, да отчего-то не получалось.
Скопин щелчком стряхнул пепел, не дождался продолжения и поставил росчерк.
В проходной Бутырки Томин сказал:
— Насчет Ленинграда я сам прозондирую.
Знаменский заполнял бланки вызова арестованных, Томин отошел поболтать с дежурной.
— Тишина у вас — в ушах звенит.
— Так ведь тюрьма… Кого будете вызывать?
Дежурная покопалась в картотеке:
— Двадцать седьмая камера.
— Ниночка, найди там еще Петрова! — попросил от стола Знаменский.
— Тоже в двадцать седьмой, — откликнулась она и добавила простодушно: — Двадцать седьмая сегодня в бане была.
— Слышь, Паша, оба чистенькие!
— А что у тебя за Петров?
— Что-о? — поразился Томин.
— Гражданин без определенного места жительства и занятий.
— Что такое бомж, я как-нибудь понимаю. А вот как тебе сунули такую мелкоту? Больше некому возиться?
— Данилыч возился. Теперь его дела роздали другим.
— Что с Данилычем? — встревожилась Ниночка.
— Помяли его старые знакомые. В госпитале лежит.
— А-ах! — жалобно протянула девушка.
— Ничего, он крепкий, — успокоил Томин, но для перестраховки постучал по деревянному прилавочку перед ее окошком.
Знаменский сдал бланки и получил ключ.
— Тридцать девятый кабинет, — сказала Ниночка, дрогнув ему навстречу ресницами.
Знаменский благодарно улыбнулся: тридцать девятый в отличие от остальных относительно просторен и светел.
Автоматическая железная дверь с лязгом отъехала вбок, и их приняло старинное каменное узилище, все недра которого круглосуточно и неистребимо пахли пареной капустой.
Ковальский был мошенник — обаятельная бесшабашная личность лет тридцати семи. Допрос его длился не более получаса. С Ковальским работалось легко и споро, если только не пытаться его брать на пушку. Ему грозило два года (и какой уже раз!), что не лишало его юмора и оптимизма.
— Весьма содержательно, — оценил он протокол. — А ленинградские проказы не мои, верьте слову. Ковальский производит тонкие операции по удалению лишних денег. — Подозрения Томина задели его, так как касались довольно грубого вымогательства.
«Протокол с моих слов записан верно, замечаний и дополнений нет». Изящная кружевная строка и в конце фамилия в завитушках.
— Это я освоил, — хмыкнул он. — Вообще, я все схватываю на лету, — сделал стремительный жест, будто поймал что-то в воздухе и сунул в карман. — Это мой главный недостаток. Верно, Пал Палыч?
— Верно, Ковальский, верно. В следующий раз мы поговорим о гайке. Гаечку продали иностранному туристу, не припоминаете? Турист поверил, что гайка платиновая и покрыта медью для маскировки, представляешь, Саша?
Ковальский протестующе вскинулся:
— Помилуйте, Пал Палыч. Александр Николаич.
В томинских глазах запрыгали смешинки.
— И доказательства имеете? — огорчился Ковальский.
— Имеем, — кивнул Знаменский.
— Где только выкапываете?!
— Здоровая была гайка? — поинтересовался Томин.
Ковальский отмерил полмизинца, обозначив диаметр.
— А! — отмахнулся он. — Я вот где-то вычитал: в человеческом мозгу четырнадцать миллионов клеток. Если б каждая клетка придумала чего-нибудь хоть на копейку — это ж капиталище!
Знаменский уже намеревался вызвать конвой, когда Ковальский заерзал на привинченной к полу табуретке:
— Пал Палыч, можно с просьбой обратиться? Похлопочите, ради бога, пусть мне разрешат в самодеятельности участвовать! Разве в камере акустика? — Он взял ноту, чтобы показать, как плохо в маленьком помещении звучит голос. — А репертуар? Ребята требуют: давай-давай блатные песни. Разлагаюсь на глазах.
Голос у Ковальского действительно был, и слух был.
— Уведите. И сразу давайте второго.
— До свидания, Александр Николаевич, до свидания, Пал Палыч!
— До скорого, Ковальский.
Томин встал, потянулся.
— Подождешь меня? — не без тайной надежды на чутье друга спросил Знаменский.
Однако Томина бродяга оставил безучастным. Равнодушный и вялый, умостился он на табуретке, не сочтя нужным здороваться. Говорит монотонно, как жвачку жует:
Это называется: мне врать — вам записывать. Томин слушал, отвлекался, снова слушал. Чего Паша добивается? Весь нацеленный, ищущий. Чего тут искать? Ветер странствий выдул из мужика человеческую начинку, иссушил и оборвал корешки. Пустую оболочку занесло в тридцать девятый кабинет, дальше понесет в колонию, выдует на свободу и поволочет куда придется, изредка забывая в затишке в темном углу. Единственная для Паши задача — поскорей сбыть с плеч наследство Данилыча. Чего рассусоливать!
— Есть родные, близкие?
— Да вы уже спрашивали. Никого. Вырос в детдоме.
— Номер детдома? Где находится? Не вспомнили?
— Нет. Забыл, гражданин начальник
— Ну-с, беседа принимает затяжной характер, — поднялся Томин. — Разреши откланяться.
«Срочно. Арестантское. Начальнику следственного отдела Управления внутренних дел Архангельского облисполкома. Прошу проверить показания арестованного Петрова Ивана Васильевича, который утверждает, что работал в Архангельской области в леспромхозе с названием, сходным с «Демьяновский» или «Лукьяновский». Там же прошу предъявить фотографию Петрова для опознания. Выписка из протокола допроса Петрова прилагается».
«Срочно. Арестантское. Начальнику следственного отдела Управления внутренних дел Костромской области. Прошу в порядке отдельного требования дать задание о проверке в архиве областного загса данных о регистрации рождения арестованного нами Петрова Ивана Васильевича, который показал…»
Куча этих запросов разойдется по адресам, и дальше — жди ответов. Ничего иного предпринять пока нельзя.
При следующей встрече бродяга был менее флегматичен, даже изображал доброжелательство.
— Получили ответы, гражданин следователь?
— Получил. Интересует вас, что в них написано?
— Интересует — не интересует, все равно скажете, верно?
— Скажу. Вот справка, что в деревне Чоботы Костромской области никогда не жили Петровы. Эта — о том, что, по данным загса, по области родилось в указанном вами году трое Иванов Петровых. Один из них умер, а нынешнее местожительство двух других известно милиции. Из Архангельска сообщают, что нет у них леспромхоза с названием типа «Лукьяновский, Демьяновский». И все в том же духе.
Меня солнышко пригрело я уснул глубоким сном
Горчица засохшая, угрюмо почерневшая. Сосиски комнатной температуры. Пиво тоже. Может, стоило взять котлеты? Впрочем, остывшие котлеты, пожалуй… Ладно, обойдемся.
Соседи по столику вяло перебирали футбольные новости и завидовали его аппетиту. Самим есть не хотелось — сказывались вчерашние обстоятельства. Вчера было воскресенье, позавчера, соответственно, суббота. Словом, понятно.
Он легко поддерживал разговор, называя их по имени, как и они его, со второй минуты знакомства. Он был тут на месте, в этой забегаловке. Открытый, незамысловатый.
Не найдя облегчения в пиве, стали скидываться.
Отрицательно мотнул головой. Сбегали, откупорили, освежились, беседа потекла живее.
— Жалеть будешь! — предрекли ему, давая последний шанс одуматься и примкнуть.
— Мне в суд, — кивнул он за окно: как раз напротив лепилась вывеска сбоку облупленной двери.
Зачем в суд, не спросили. По своей воле в суд не ходят. Поцокали языками, выпили «за благополучное разрешение». Жалко, такой свой парень.
Да и оградок он вдосталь накрасил, и могил покопал, покуда не узнал, у кого из кладбищенских отсиживаются два мужика, взявших в соседней области кассу. Пил тогда безотказно всякие напитки, не до капризов было: мужики сторожа порешили.
Старые мастера сыска (он еще застал некоторых) накрепко вдолбили, что это тебе не театр — одну сцену не дотянул, зато в следующей блеснул. В службе единственная фальшивая интонация, невыверенный жест — и, может случиться, нет тебя или товарища.
Соседи совсем поправились, принялись за еду, обратились к темам производственным. Не иначе, сослуживцы. Ага, воронок к судебной вывеске подъехал. Пора. Он доел сосиски, пожал протянутые руки и покинул свою позицию (спиной к стене, лицом к двери, как всегда и везде).
Пересекая улицу, прикидывал. Дело хозяйственное. Не сенсационное. Значит, народ в зале состоит из родни да косвенно причастных. От себя — человека постороннего — надо чем-то простеньким отвести нежелательное внимание. Может, он ждет встречи с кем-то… на часы поглядывает… или любопытствует насчет судьи: за что тот цепляется, какие любимые мозоли… Да, именно его интересует судья, потому что предстоит собственный процесс. Тогда и в перерыв есть о чем перемолвиться. Это лучше. Если не напорешься на кого-нибудь, с кем сталкивала работа. Ну, тут он среагирует первым, обычно автоматика зрительной памяти не подводила. Сигнал «я его видел там-то» выдавался сразу.
Тесными кучками свидетели. В первый день их вряд ли будут вызывать. Но толкутся. То снаружи — увидеть своих, когда доставят в автозаке. Теперь подкарауливают момент, как по коридору поведут.
Дверь открыта. Он приостановился на пороге, охватил взглядом зал. Не взглядом опытного сыщика, нет. Таковым не обладал. Вернее, сумел с превеликим трудом от него избавиться. Опытный преступник определяет опытного сыщика (они говорят — срисовывает) как раз по взгляду. Простой человек смотрит без этой короткой фотографирующей задержки на каждой фигуре, без расширения-сужения зрачков, без запоминающего движения по кругу.
Так что смотрел он с порога взором скользящим, неинтересующимся, почти тусклым. Сигнал поступил один — от адвокатского стола. Долгоносый, узкогубый и безбровый блондин. Факторов. В прошлом судья. Из-за темной истории, припахивавшей взяткой, удален с должности. Чтобы бывший адвокат сделался судьей или следователем, такого не бывает. А вот наоборот — пожалуйста.
Сядем скромненько в заднем ряду. Не из-за Факторова. Он-то не знает, кто вошел — капитан Томин. Томину его показали недавно издали. К слову пришлось.
Полезная штука автоматика, только требует длительной отладки. Началось, как игра на первом курсе юрфака. Профессор по уголовному праву посоветовал тренировать наблюдательность. Прошел мимо витрины магазина, зыркни через плечо, а дома нарисуй на бумажке, где что расположено. Позже, естественно, проверь. Бегло загляни в аудиторию и перечисли, кто с кем сидит. Студенты месяца четыре состязались в этом занятии, он побеждал и нахально полагал, что с памятью у него отлично. Но вдруг еле признал парня, с которым разок подрался. Правда, в доисторические времена, еще в Киеве.
Пойманный после лекции профессор покосился сверху выпуклым оком в седых ресницах (был он очень высок и худ) и объяснил все научно — про кратковременную память и долговременную, про то, как переводить впечатления из первой во вторую. Выработался новый тренинг: несколько раз в неделю на ночь неожиданно для себя самого объявлять ревизию. Вспомнить всех подряд, с кем сегодня хоть коротко встречался. Сначала последовательно, с внутренним проговариванием, кто есть кто, затем еще раз, уже в обратном порядке, быстро «листая» перед мысленным взором только лица, лица, лица, считываемые, как с фотографии, — без имени, без голоса, без жеста. Круговерть их укачивала, усыпляла, похоже, продолжаясь и во сне и позже, уйдя куда-то ниже порога сознания.
Не забывать с годами сделалось привычкой и стоило половины университетской премудрости. Каждый увиденный человек мгновенно отсылался в хранилища памяти. Уж что там творилось: целиком его облик прогонялся сквозь «картотеку» запечатленных образов или в кишении отдельных примет происходило сличение глаз, носов, подбородков, ушей, но ответ был готов почти одновременно с запросом — прошагал навстречу такой-то, мелькнул в проехавшей машине такой-то.
Тщедушный Факторов шевелит узкими губами, переговаривается с другими адвокатами. За шумом публики не разберешь о чем. Кстати, прежде работал в этом же суде. Восседал на возвышении, на одном из тронов с гербами. Всегда они Томина раздражали. Понимай — храм правосудия. А напротив зала — сортир без лампочки. Ладно, минюст очень беден, самое нищее ведомство. Все пыльное, обшарпанное, на окнах тряпочки, об которые руки вытереть побрезгуешь. Ладно. Но как ихним сортиром пользоваться? Не затворяя дверь? Уж лампочку-то могли бы… Вроде пора начинать. Ага, топают голубчики под конвоем.
Томин в расследовании дела не участвовал. Но обвинительное заключение можно не слушать, Паша дал ему прочесть. Обычная расхитительская механика. Только пункт 16-й претендовал на остроумие замысла. Районная газовая контора направляла предприятиям резко завышенные счета за пользование газом. Кому придет в голову проверять подобную оплату, тем более по «безналичке»? А контора полученные деньги переводила (тоже по «безналичке») магазину хозтоваров за якобы постоянно приобретаемое оборудование. И уж в хозтоварах лишние тысячи изымались из кассовой выручки.
Второе рождение романса!
В тексте возможны пропуски букв после микроинсульта
ещё есть некоторая рассеянность.
Если таковые имеются просьба подсказать где поправлю.
Ой расскажи расскажи бродяга!
Чей ты родом откуда ты?
Ах да я не помню ах да я не знаю
ромалэ!
Ах меня Солнышко пригрело!
Я уснул глубоким сном
Ах да я не помню ах да я не знаю
ромалэ!
Ой дак расскажи расскажи бродяга
чей ты родом откуда ты?
Ах да я не помню ах да я не знаю
ромалэ!
; http://onesong.ru/11/Lyalya-Chernaya/tekst-pesni-Brodyaga
Как поёт молодёжь тот же романс сегодня в начале 21 го века!
— 2-
Расскажи расскажи бродяга.
Что с рублём в стране за бодяга.
Почему его доллар губит.
Почему его власть не любит.
Припев.
Ой да не трезвел я,- ой я мало знаю.
И повсюду стукачи.
Ты спроси об этом проститутку Раю.
Ну и удовольствие получи!
Закрома знать Солнышко пригрело.
И казна сгорела СССР.
Нам то что с того,- и нам какое дело.
Так сказал на медни местный мэр!
Не спеши не спеши бродяга.
На тебе ведь висит кредит!
-За тобой коллектор он в половине шага.
От него и крыса аж не убежит!
А я с костылями,- я накостыляю.
Мне встречать подобных уж,- пришлось не раз.
Я один костыль ему о голову сломаю.
А вторым заеду прямо, прямо в глаз.
Ты зачем уходишь через Заиканы.
Да к румынской Пруд реке?
Там мои родные наполнили стаканы.
Тут друзей нет более нигде.
Повторение 1 го куплета.
Расскажи расскажи бродяга.
Что с рублём в стране за бодяга.
Почему его доллар губит.
Почему его власть не любит.
Припев.
Ой да не трезвел я,- ой я мало знаю.
И повсюду стукачи.
Ты спроси об этом проститутку Раю.
Ну и удовольствие получи!
Прерождённый заново романс!
В тексте возможны пропуски букв после микроинсульта
ещё есть некоторая рассеянность.
Если таковые имеются просьба подсказать где поправлю.
=========================================================
Ой расскажи расскажи бродяга
чей ты родом откуда ты?
Ах да я не помню ах да я не знаю
ромалэ!
Ах меня Солнышко пригрело!
Я уснул глубоким сном
Ах да я не помню ах да я не знаю
ромалэ!
ой дак расскажи расскажи бродяга
чей ты родом откуда ты?
Ах да я не помню ах да я не знаю
ромалэ!
; http://onesong.ru/11/Lyalya-Chernaya/tekst-pesni-Brodyaga
Как поёт молодёжь тот же романс сегодня в начале 21 го века!
— 2-
Расскажи расскажи бродяга.
Что с рублём в стране за бодяга.
Почему его доллар губит.
Почему его власть не любит.
Припев.
Ой да не трезвел я,- ой я мало знаю.
И повсюду стукачи.
Ты спроси об этом проститутку Раю.
Ну и удовольствие получи!
Закрома знать Солнышко пригрело.
И казна сгорела СССР.
Нам то что с того,- и нам какое дело.
Так сказал на медни местный мэр!
Не спеши не спеши бродяга.
На тебе ведь висит кредит!
-За тобой коллектор он в половине шага.
От него и крыса аж не убежит!
А я с костылями,- я накостыляю.
Мне встречать подобных уж,- пришлось не раз.
Я один костыль ему о голову сломаю.
А вторым заеду прямо, прямо в глаз.
Ты зачем уходишь через Заиканы.
Да к румынской Пруд реке?
Там мои родные наполнили стаканы.
Тут друзей нет более нигде.
Повторение 1 го куплета.
Расскажи расскажи бродяга.
Что с рублём в стране за бодяга.
Почему его доллар губит.
Почему его власть не любит.
Припев.
Ой да не трезвел я,- ой я мало знаю.
И повсюду стукачи.
Ты спроси об этом проститутку Раю.
Ну и удовольствие получи!
Расскажи, расскажи, бродяга читать книгу онлайн
Тон вполне достоверный. Но он и раньше был достоверный. Этот тип и Олегу Константиновичу был бы не по зубам, подумалось внезапно. Сердцеведу и лицедею, перед которым любой как на духу выворачивал грешную свою изнанку.
— Родственникам известно о вашей судьбе?
— Нет… — потупясь, будто сконфужен. — И я вас прошу, гражданин следователь, пусть им не говорят — где и что со мной! Стыдно!
— На сей раз действительно рассказали правду?
— Или снова — «меня солнышко пригрело, я уснул глубоким сном…»?
Бродяга смотрел непонимающе.
— Песня такая. Неужели не слыхали? «Расскажи, расскажи, бродяга… Ой, да я не помню, ой, да я не знаю…»
— Ах, песня, — по лицу пробежала рябь. — Закурить не дадите?
Знаменский достал сигареты. Не напрягаться, подумал он. Пусть само по себе отсеивается и крупицами оседает. И, когда немного подкопится, может, сгруппируется в некую молекулу, и авось удастся сообразить, что за субстанция такая неведомая. Он двинул по столу лист бумаги.
— Напишите мне фамилию, имя, отчество и все остальные сведения о себе и своих близких.
Бродяга с усердием приступил. Шариковый карандаш в крупных пальцах умещался ловко, однако строчки чуть спотыкались, в них чудилась странная неправильность. Вероятно оттого, что Знаменский наблюдал их в опрокинутом виде. Или просто непривычное для человека занятие.
Просто? И можно избавиться от мороки? Нет, никак нельзя. Стало быть, не просто.
Минул месяц. Знаменский изучил каждую пору этого лица, каждую модуляцию голоса. Но по-прежнему не ведал, кто перед ним. Данные по Федотову подтвердились полностью. Даже школа, в которой учился, до сих пор на том месте стояла. По отпечаткам пальцев он не был зарегистрирован, значит, не судим. По словесному портрету в розыске не числился. Однако вчера Знаменский взял вторую отсрочку. Теперь, кроме районной и городской прокуратуры, пришлось бить челом и в республиканской, и только виза Скопина (молчаливо, но отчетливо выразившего при этом свое неудовольствие) убедила в необходимости нового продления следствия.
— Зинуля, мы впали в ничтожество! — ябедничал Томин в столовой. — Паша два месяца валандается с нарушителем паспортного режима!
— Что, занятный бродяга?
— Да видел я его — обычный врун и пропойца.
— А ты видел, что на допросе ему было очень скучно? Если он раньше не судился, полагалось бы интересоваться следствием, а не зевать.
— Ну а еще? — это Зина вместо того, чтобы поддержать Томина.
— Есть и еще… разные мелочи. К тому же фотография, которую послали к нему на родину, вернулась неопознанной. Некому ее показать. Петр Федотов ушел из дому лет десять назад. Отец умер, старший брат тоже. А мать в прошлом году совсем ослепла.
— Знаешь, тут можно кое-что сделать. Пусть пришлют любую его фотографию, хоть детскую: я проверяю. Методом совмещения основных точек лица.
Томин выловил из компота щепку и воткнул в хлебный огрызок. Стакнулись! Одержимая парочка!
По дороге в Бутырку его осенило:
— Слушай, ведь у тебя есть Ковальский! Кто тебе лучше обрисует бродягу? Пятую неделю в одной камере сидят.
— Спекулировать на добрых отношениях с заключенным…
— Паша, что значит спекулировать? Ты спроси как умного, проницательного человека! Он же польщен будет, что ценишь его мнение! Ну?
Снова дежурила Ниночка и снова припасла Знаменскому тридцать девятый кабинет. Томин в который раз подумал, что она очень мила. А то, что неравнодушна к Паше, так только сам он мог не замечать.
С Ковальским посмеялись над дурнем туристом, отвалившим бешеный куш за гайку. Но на следующем эпизоде он снова заосторожничал:
— Неужто был такой случай?
— Пал Палыч, зачем мне бежать впереди прогресса? Вдруг у вас — извиняюсь — одно фу-фу, а я навешу на шею лишний эпизод!
— Двадцать второго августа сего года у бензоколонки на Трубной улице вы познакомились с шофером черной «Волги». Пообещав двадцать рублей, уговорили поехать к магазину «Автомобили».
— Да-да-да. Припоминаю… Всегда-то надеешься, как в песне поется, что никто не узнает и никто не придет. Но вот узнали и пришли. Так неприятно!
— Каким образом вы познакомились с покупателями?
— Пал Палыч, разве с покупателями знакомятся? Это они должны искать знакомства, иначе какое же доверие, — признав очередное поражение, Ковальский вдохновлялся воспоминаниями. — В тот раз дело было так. Подъезжаю к магазину. На меня смотрят. Это я здесь, — оттянул борт модного пиджака, — в рванье сижу. А там вышел — на мне ниточки отечественной нет! Всем ясно: прибыл собственник с личным шофером. Чтобы прощупать публику, мне требуется минута, ну, полторы. Примечаю двух «жучков». Насквозь вижу: в одном кармане — пачка купюр, в другом — липовая справка об аварии. Туда надо только проставить горзнак машины. Известна вам эта механика?
— Проходим мимо них к магазину, я и говорю своему шоферу: «Знаешь, — говорю, — до того мне надоела возня с запчастями, погляжу-погляжу да, пожалуй, продам машину-то, лучше на казенной кататься». Затылком чувствую — клюнули. Пока шофер за мои деньги покупает ерунду, я ухожу в машину. «Жучки» прямо лезут следом и показывают справку и деньги. Я отнекиваюсь, меня коварно соблазняют, во мне разжигают алчность! Наконец, я беру деньги.
— Сколько? — вклинился Томин.
— Выше государственной цены, Александр Николаевич.
— Значит, покупатели остались с носом, потому что вы пожалели шофера? Ой ли, Сергей Рудольфович? Представьте, что они угнали машину. С вашей стороны тогда не мошенничество — тогда была бы кража. Вы не тридцать метров проехали, вы «переехали» из одной статьи в другую. Все рассчитано точно.
Ковальский хитро поглядел на Знаменского, на Томина, довольный, что оценили.
Знаменский подвинул к себе протокол допроса, собираясь фиксировать. Но Томин перехватил инициативу:
— Как самодеятельность, Сергей Рудольфович?
— Пою! Пою, Александр Николаевич. Сердечно благодарен!
— Человек когда-нибудь доволен? На свободе не хватает денег, в тюрьме — свободы. Но могло быть хуже. Народ в камере солидный, один даже преподаватель — за взятки в институт принимал.
— Кстати, бродяжка у вас есть, тоже за Пал Палычем числится. Этот жить не мешает?
Как-то одновременно Ковальский поскучнел и насторожился.
— А какое у вас о нем впечатление?
— Только из уважения, Пал Палыч, — произнес Ковальский после долгой паузы, с явной неохотой нарушая камерную этику.
— Настаивать не надо. Но, к сожалению, мало что могу. Замкнутый тип.
— Как он держится? — выспрашивал Томин. — Рассказывает о себе?
— Мы знаем только, по какой статье сидит. А держится спокойно. В камере его боятся.
— Да, был, знаете, случай — один парень полез с кулаками, так едва отдышался. Бомж глазом не моргнул, только этак особенно выставил вперед руку и куда-то парню попал — тот растянулся на полу и корчится. На публику произвело сильное впечатление.
— Та-ак… — сказал Знаменский и помолчал, ощущая, как еще крупинка осела на его «промывочном лотке». — Считаете, он не тот, за кого себя выдает?
— Да ведь вы, по-моему, тоже считаете. Вот еще кое-какие наблюдения, судите сами. В очко на пальцах ваш бродяга выучился играть с лету. Я — я! — осваивал эту науку дольше, при моей-то ловкости рук! И еще — сколько у него классов образования?
— Хоть бы двенадцать, чересчур быстро читает. Тридцать восемь — сорок секунд на страницу. Извините, у вас будет больше. Странный человек.
Знаменский помедлил, но больше Ковальскому нечего было добавить. Можно нажимать звонок.
— Мы закончили, — обратился он к конвоиру. — Федотова придержите пока.
Вдвоем по кабинету вышагивать было неудобно, и вскоре Томин уступил плацдарм, заняв позицию у зарешеченного окна. Знаменский приостанавливался, Томин угадывал вопрос: что, обычный врун и пропойца? И безмолвно же извинялся: сплоховал, дескать. Наконец высказался: