меня назвали в честь деда
«Меня назвали в честь деда». Полный текст статьи Владимира Яковлева
Владимир Яковлев – сын Егора Яковлева, редактора «Московских новостей» в годы перестройки.
Владимир Яковлев: Меня назвали в честь деда
Мои самые счастливые детские воспоминания связаны со старой, просторной квартирой на Новокузецкой, которой в нашей семье очень гордились.Эта квартира, как я узнал позже, была не куплена и не построена, а реквизирована — то есть силой отобрана — у богатой замоскворецкой купеческой семьи.
Я помню старый резной буфет, в который я лазал за вареньем. И большой уютный диван, на котором мы с бабушкой по вечерам, укутавшись пледом, читали сказки. И два огромных кожаных кресла, которыми, по семейной традиции,пользовались только для самых важных разговоров.
Как я узнал позже, моя бабушка, которую я очень любил, большую часть жизни успешно проработала профессиональным агентом-провокатором. Урожденная дворянка, она пользовалась своим происхождением, чтобы налаживать связи и провоцировать знакомых на откровенность. По результатам бесед писала служебные донесения.
Диван, на котором я слушал сказки, и кресла, и буфет, и всю остальную мебель в квартире дед с бабушкой не покупали. Они просто выбрали их для себя на специальном складе, куда доставлялось имущество из квартир расстрелянных москвичей. С этого склада чекисты бесплатно обставляли свои квартиры.
Под тонкой пленкой неведения, мои счастливые детские воспоминания пропитаны духом грабежей, убийств, насилия и предательства. Пропитаны кровью.
Да что я один такой?
Мы все, выросшие в России — внуки жертв и палачей. Все абсолютно, все, без исключения. В вашей семье не было жертв? Значит были палачи. Не было палачей? Значит были жертвы. Не было ни жертв, ни палачей? Значит есть тайны.
Даже не сомневайтесь!
Мне кажется, мы сильно недооцениваем влияние трагедий российского прошлого на психику сегодняшних поколений. Нашу с вами психику. По сей день, прощаясь, мы говорим друг другу — “До свидания!”, не сознавая, что “свидание” вообще-то слово тюремное. В обычной жизни бывают встречи, свидания бывают в тюрьме.
По сей день мы легко пишем в смсках: “Я напишу, когда освобожусь!”
Оценивая масштаб трагедий российского прошлого, мы обычно считаем погибших. Но ведь для того, чтобы оценить масштаб влияния этих трагедий на психику будущих поколений, считать нужно не погибших, а — выживших.
Погибшие — погибли. Выжившие — стали нашими родителями и родителями наших родителей.
Выжившие — это овдовевшие, осиротевшие, потерявшие любимых, сосланные, раскулаченные, изгнанные из страны, убивавшие ради собственного спасения, ради идеи или ради побед, преданные и предавшие, разорённые, продавшие совесть, превращенныe в палачей, пытанные и пытавшие, изнасилованные, изувеченные, ограбленные, вынужденные доносить, спившиеся от беспросветного горя, чувства вины или потерянной веры, униженные, прошедшие смертный голод, плен, оккупацию, лагеря.
Погибших — десятки миллионов. Выживших — сотни миллионов. Сотни миллионов тех, кто передал свой страх, свою боль, свое ощущение постоянной угрозы, исходящей от внешнего мира — детям, которые, в свою очередь, добавив к этой боли собственные страдания, передали этот страх нам. Просто, статистически сегодня в России — нет ни одной семьи, которая так или иначе не несла бы на себе тяжелейшиe последствия беспрецедентных по своим масштабам зверств, продолжавшийся в стране в течение столетия.
Задумывались ли вы когда-нибудь о том, до какой степени этот жизненный опыт трех подряд поколений ваших ПРЯМЫХ предков влияет на ваше личное, сегодняшнее восприятие мира? Вашу жену? Ваших детей?
Если нет, то задумайтесь.
Мне потребовались годы, на то, чтобы понять историю моей семьи. Но зато теперь я лучше знаю, откуда взялся мой извечный беспричинный страх. Или преувеличенная скрытность. Или абсолютная неспособность доверять и создавать близкие отношения. Или постоянное чувство вины, которое преследует меня с детства, столько, сколько помню себя.
В школе нам рассказывали о зверствах немецких фашистов. В институте о бесчинствах китайских хунвейбинов или камбоджийских красных кхмеров. Нам только забыли сказать, что зоной самого страшного в истории человечества, беспрецедентного по масштабам и продолжительности геноцида была не Германия, не Китай и не Комбоджа, а наша собственная страна. И пережили этот ужас самого страшного в истории человечества геноцида не далекие китайцы или корейцы, а три подряд поколения ЛИЧНО ВАШЕЙ семьи.
Нам часто кажется, что лучший способ защититься от прошлого, это не тревожить его, не копаться в истории семьи, не докапываться до ужасов,случившихся с нашими родными.
Нам кажется, что лучше не знать. На самом деле — хуже. Намного.
То, чего мы не знаем, продолжает влиять на нас, через детские воспоминания, через взаимоотношения с родителями. Просто, не зная, мы этого влияния не осознаем и поэтому бессильны ему противостоять.
Самое страшное последствие наследственной травмы — это неспособность ее осознать. И, как следствие — неспособность осознать то, до какой степени эта травма искажает наше сегодняшнее восприятие действительности.
Не важно, что именно для каждого из нас сегодня является олицетворением этого страха, кого именно каждый из нас сегодня видит в качестве угрозы —
Америку, Кремль, Украину, гомосексуалистов или турков, “развратную” Европу, пятую колонну или просто начальника на работе или полицейского у входа в метро.
Важно — осознаем ли мы, до какой степени наши сегодняшние личные страхи, личное ощущение внешней угрозы — в реальности являются лишь призраками прошлого, существование которого мы так боимся признать?
… В 19-ом, в разруху и голод, мой дед-убийца умирал от чахотки. Спас его от смерти Феликс Дзержинский, который приволок откуда-то, скорее всего с очередного “специального” склада, ящик французских сардин в масле. Дед питался ими месяц и, только благодаря этому, остался жив.
Означает ли это, что я своей жизнью обязан Дзержинскому?
И, если да, то как с этим жить?
Новое в блогах
Меня назвали в честь деда. Мой дед, Владимир Яковлев, был убийца, кровавый палач, чекист.
Этот текст написан Владимиром Яковлевым – журналистом, основателем и первым главным редактором ИД «Коммерсант», сыном известного советского журналиста Егора Яковлева.
Мои самые счастливые детские воспоминания связаны со старой, просторной квартирой на Новокузнецкой, которой в нашей семье очень гордились. Эта квартира, как я узнал позже, была не куплена и не построена, а реквизирована — то есть силой отобрана — у богатой замоскворецкой купеческой семьи.
Я помню старый резной буфет, в который я лазал за вареньем. И большой уютный диван, на котором мы с бабушкой по вечерам, укутавшись пледом, читали сказки. И два огромных кожаных кресла, которыми, по семейной традиции, пользовались только для самых важных разговоров.
Как я узнал позже, моя бабушка, которую я очень любил, большую часть жизни успешно проработала профессиональным агентом-провокатором. Урожденная дворянка, она пользовалась своим происхождением, чтобы налаживать связи и провоцировать знакомых на откровенность. По результатам бесед писала служебные донесения.
Диван, на котором я слушал сказки, и кресла, и буфет, и всю остальную мебель в квартире дед с бабушкой не покупали. Они просто выбрали их для себя на специальном складе, куда доставлялось имущество из квартир растрелянных москвичей.
С этого склада чекисты бесплатно обставляли свои квартиры.
Под тонкой пленкой неведения, мои счастливые детские воспоминания пропитаны духом грабежей, убийств, насилия и предательства. Пропитаны кровью.
Да что я, один такой?
Мы все, выросшие в России — внуки жертв и палачей. Все абсолютно, все без исключения. В вашей семье не было жертв? Значит, были палачи. Не было палачей? Значит, были жертвы. Не было ни жертв, ни палачей? Значит, есть тайны.
Даже не сомневайтесь!
Оценивая масштаб трагедий российского прошлого, мы обычно считаем погибших. Но ведь для того, чтобы оценить масштаб влияния этих трагедий на психику будущих поколений, считать нужно не погибших, а — выживших.
Погибшие — погибли. Выжившие — стали нашими родителями и родителями наших родителей.
Выжившие — это овдовевшие, осиротевшие, потерявшие любимых, сосланные, раскулаченные, изгнанные из страны, убивавшие ради собственного спасения, ради идеи или ради побед, преданные и предавшие, разоренные, продавшие совесть, превращенных в палачей, пытанные и пытавшие, изнасилованные, изувеченные, ограбленные, вынужденные доносить, спившиеся от беспросветного горя, чувства вины или потерянной веры, униженные, прошедшие смертный голод, плен, оккупацию, лагеря.
Погибших — десятки миллионов. Выживших — сотни миллионов. Сотни миллионов тех, кто передал свой страх, свою боль, свое ощущение постоянной угрозы, исходящей от внешнего мира — детям, которые, в свою очередь, добавив к этой боли собственные страдания, передали этот страх нам нам.
Просто статистически сегодня в России — нет ни одной семьи, которая так или иначе не несла бы на себе тяжелейших последствий беспрецедентых по своим масштабам зверств, продолжавшийся в стране в течение столетия.
Задумывались ли вы когда-нибудь о том, до какой степени этот жизненый опыт трех подряд поколений ваших ПРЯМЫХ предков влияет на ваше личное, сегодняшнее восприятие мира? Вашу жену? Ваших детей?
Если нет, то задумайтесь.
Мне потребовались годы, на то, чтобы понять историю моей семьи. Но зато теперь я лучше знаю, откуда взялся мой извечный беспричинный страх. Или преувеличенная скрытность. Или абсолютная неспособность доверять и создавать близкие отношения.
Или постоянное чувство вины, которое преследует меня с детства, столько, сколько помню себя.
В школе нам рассказывали о зверствах немецких фашистов. В институте — о бесчинствах китайских хунвейбинов или камбоджийских красных кхмеров.
Нам только забыли сказать, что зоной самого страшного в истории человечества, беспрецедентного по масштабам и продолжительности геноцидана была не Германия, не Китай и не Комбоджа, а наша собственная страна.
И пережили этот ужас не далекие китайцы или корейцы, а три подряд поколения ЛИЧНО ВАШЕЙ семьи.
Нам часто кажется, что лучший способ защититься от прошлого, это не тревожить его, не копаться в истории семьи, не докапываться до ужасов, случившихся с нашими родными.
Нам кажется, что лучше не знать. На самом деле — хуже. Намного.
То, чего мы не знаем, продолжает влиять на нас, через детские воспоминания, через взаимоотношения с родителями. Просто, не зная, мы этого влияния не осознаем и поэтому бессильны ему противостоять.
Самое страшное последствие наследственной травмы — это неспособность ее осознать. И, как следствие — неспособность осознать то, до какой степени эта травма искажает наше сегодняшнее восприятие действительности.
Неважно, что именно для каждого из нас сегодня является олицетворением этого страха, кого именно каждый из нас сегодня видит в качестве угрозы — Америку, Кремль, Украину, гомосексуалистов или турков, «развратную» Европу, пятую колонну или просто начальника на работе или полицейского у входа в метро.
Важно — осознаем ли мы, до какой степени наши сегодняшние личные страхи, личное ощущение внешней угрозы — в реальности являются лишь призраками прошлого, существование которого мы так боимся признать?
P. S. В 19-ом, в разруху и голод, мой дед-убийца умирал от чахотки. Спас его от смерти Феликс Дзержинский, который приволок откуда-то, скорее всего с очередного «специального» склада, ящик французских сардин в масле. Дед питался ими месяц и, только благодаря этому, остался жив.
Означает ли это, что я своей жизнью обязан Дзержинскому?
И, если да, то как с этим жить?
Меня назвали в честь дедушки
О Великой Отечественной войне мы знаем в основном по фильмам. Но особые, берущие за душу — это рассказы и воспоминания родственников.
Из села Кассель на фронт ушло много мужчин и женщин. Вернулись не все. А кто вернулся — работали, растили детей, жили мирной жизнью. Я хочу рассказать о своем близком человеке, дедушке Ишмаметьеве Василии Архиповиче, которому посчастливилось вернуться домой из огненного пекла войны. Я его знал только по фотографиям и рассказам папы, потому что родился, когда его не стало. И меня назвали в честь дедушки.
Он родился в многодетной семье, у него были брат и три сестры. Детство у них было нелегким. Его папа, мой прадедушка, умер в тридцать лет, и прабабушка одна растила пятерых детей. Дедушка закончил четыре класса, потом работал в колхозе. В семнадцать лет его призвали в армию. Сначала был в учебке в Чебаркуле, а оттуда направили на фронт. Попал он на второй Украинский фронт пулеметчиком в двадцать третью танковую бригаду. Когда воевал в Белоруссии, танковая рота, где служил мой дедушка, во время рейда застряла в болотах и трое суток не могла выбраться. Им помог местный мальчик, он показал дорогу через болота.
Шли ожесточенные бои. В одном из боев осколкам снаряда дедушка был тяжело ранен в спину и ногу, у него оторвало пальцы правой руки. И его отправили на лечение в эвакогоспиталь под номером 33/5. После длительного лечения он был уволен в запас.
Дедушка вернулся в родное село, работал механизатором на тракторе ЧТЗ. Распахивал целину и был награжден медалью «За освоение целинных земель». Он гордился ею, как и своими боевыми наградами: орденом Отечественной войны и медалями.
Послевоенные будни Ишмаметьева
Затем правление колхоза отправило его учиться на шофера в город Верхнеуральск. Отучившись, дедушка ездил на уборку урожая в Сталинград. Он был во многих городах, возил по бездорожью лес из Башкирии на лесовозе. Мой дедушка до старости проработал шофером в гараже совхоза. С моей бабушкой они воспитали троих детей. Старший сын Архип и дочь Татьяна после учебы в педагогическом институте работали в Кассельской школе учителями. Мой папа Валерий много лет работает в фермерском хозяйстве. У деда внуки уже все взрослые, я один из самых младших, учусь в школе.
В шкафу у моих родителей хранятся медали, грамоты и пожелтевшие дедушкины фотографии. На них солдаты. Они почти все на одно лицо, но я сразу узнаю своего деда, он смотрит на меня из военного 1943 года. Я благодарен ему за его подвиги и горжусь тем, что со старшего поколения моей семьи можно брать пример.
Меня назвали в честь деда.
Этот текст написан Владимиром Яковлевым – журналистом, основателем и первым главным редактором ИД «Коммерсант», сыном известного советского журналиста Егора Яковлева.
Мои самые счастливые детские воспоминания связаны со старой, просторной квартирой на Новокузнецкой, которой в нашей семье очень гордились. Эта квартира, как я узнал позже, была не куплена и не построена, а реквизирована — то есть силой отобрана — у богатой замоскворецкой купеческой семьи.
Я помню старый резной буфет, в который я лазал за вареньем. И большой уютный диван, на котором мы с бабушкой по вечерам, укутавшись пледом, читали сказки. И два огромных кожаных кресла, которыми, по семейной традиции, пользовались только для самых важных разговоров.
Как я узнал позже, моя бабушка, которую я очень любил, большую часть жизни успешно проработала профессиональным агентом-провокатором. Урожденная дворянка, она пользовалась своим происхождением, чтобы налаживать связи и провоцировать знакомых на откровенность. По результатам бесед писала служебные донесения.
Диван, на котором я слушал сказки, и кресла, и буфет, и всю остальную мебель в квартире дед с бабушкой не покупали. Они просто выбрали их для себя на специальном складе, куда доставлялось имущество из квартир расстрелянных москвичей.
Проектная декларация на рекламируемом сайте
Квартиры в калининском районе
С этого склада чекисты бесплатно обставляли свои квартиры.
Под тонкой пленкой неведения, мои счастливые детские воспоминания пропитаны духом грабежей, убийств, насилия и предательства. Пропитаны кровью.
Да что я, один такой?
Мы все, выросшие в России — внуки жертв и палачей. Все абсолютно, все без исключения. В вашей семье не было жертв? Значит, были палачи. Не было палачей? Значит, были жертвы. Не было ни жертв, ни палачей? Значит, есть тайны.
Даже не сомневайтесь!
Оценивая масштаб трагедий российского прошлого, мы обычно считаем погибших. Но ведь для того, чтобы оценить масштаб влияния этих трагедий на психику будущих поколений, считать нужно не погибших, а — выживших.
Погибшие — погибли. Выжившие — стали нашими родителями и родителями наших родителей.
Выжившие — это овдовевшие, осиротевшие, потерявшие любимых, сосланные, раскулаченные, изгнанные из страны, убивавшие ради собственного спасения, ради идеи или ради побед, преданные и предавшие, разоренные, продавшие совесть, превращенных в палачей, пытанные и пытавшие, изнасилованные, изувеченные, ограбленные, вынужденные доносить, спившиеся от беспросветного горя, чувства вины или потерянной веры, униженные, прошедшие смертный голод, плен, оккупацию, лагеря.
Погибших — десятки миллионов. Выживших — сотни миллионов. Сотни миллионов тех, кто передал свой страх, свою боль, свое ощущение постоянной угрозы, исходящей от внешнего мира — детям, которые, в свою очередь, добавив к этой боли собственные страдания, передали этот страх нам.
Просто статистически сегодня в России — нет ни одной семьи, которая так или иначе не несла бы на себе тяжелейших последствий беспрецедентых по своим масштабам зверств, продолжавшийся в стране в течение столетия.
Задумывались ли вы когда-нибудь о том, до какой степени этот жизненый опыт трех подряд поколений ваших ПРЯМЫХ предков влияет на ваше личное, сегодняшнее восприятие мира? Вашу жену? Ваших детей?
Если нет, то задумайтесь.
Мне потребовались годы, на то, чтобы понять историю моей семьи. Но зато теперь я лучше знаю, откуда взялся мой извечный беспричинный страх. Или преувеличенная скрытность. Или абсолютная неспособность доверять и создавать близкие отношения.
Или постоянное чувство вины, которое преследует меня с детства, столько, сколько помню себя.
В школе нам рассказывали о зверствах немецких фашистов. В институте — о бесчинствах китайских хунвейбинов или камбоджийских красных кхмеров.
Нам только забыли сказать, что зоной самого страшного в истории человечества, беспрецедентного по масштабам и продолжительности геноцидана была не Германия, не Китай и не Комбоджа, а наша собственная страна.
И пережили этот ужас не далекие китайцы или корейцы, а три подряд поколения ЛИЧНО ВАШЕЙ семьи.
Нам часто кажется, что лучший способ защититься от прошлого, это не тревожить его, не копаться в истории семьи, не докапываться до ужасов, случившихся с нашими родными.
Нам кажется, что лучше не знать. На самом деле — хуже. Намного.
То, чего мы не знаем, продолжает влиять на нас, через детские воспоминания, через взаимоотношения с родителями. Просто, не зная, мы этого влияния не осознаем и поэтому бессильны ему противостоять.
Самое страшное последствие наследственной травмы — это неспособность ее осознать. И, как следствие — неспособность осознать то, до какой степени эта травма искажает наше сегодняшнее восприятие действительности.
Неважно, что именно для каждого из нас сегодня является олицетворением этого страха, кого именно каждый из нас сегодня видит в качестве угрозы — Америку, Кремль, Украину, гомосексуалистов или турков, «развратную» Европу, пятую колонну или просто начальника на работе или полицейского у входа в метро.
Важно — осознаем ли мы, до какой степени наши сегодняшние личные страхи, личное ощущение внешней угрозы — в реальности являются лишь призраками прошлого, существование которого мы так боимся признать?
P. S. В 19-ом, в разруху и голод, мой дед-убийца умирал от чахотки. Спас его от смерти Феликс Дзержинский, который приволок откуда-то, скорее всего с очередного «специального» склада, ящик французских сардин в масле. Дед питался ими месяц и, только благодаря этому, остался жив.
Означает ли это, что я своей жизнью обязан Дзержинскому?
И, если да, то как с этим жить?»
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Меня назвали в честь деда
Автор, процитированный Сергеем Ивановичем, вызывает уважение.
Очень часто, когда заходит речь о прошлом, о преступлениях, говорят о «новом Нюрнберге». НЕТ. Не нужно такого «нюрнберга», который, как на немцев, навалит на наших людей утвержденную судом вину. Хватит им Германии.
Нужно что-то другое. Какое то личное, внутреннее, наверное, осознание того, что было.
Я помню старый резной буфет, в который я лазал за вареньем. И большой уютный диван, на котором мы с бабушкой по вечерам, укутавшись пледом, читали сказки. И два огромных кожанных кресла, которыми, по семейной традиции, пользовались только для самых важных разговоров.
Как я узнал позже, моя бабушка, которую я очень любил, большую часть жизни успешно проработала профессиональным агентом-провокатором. Урожденная дворянка, она пользовалась своим происхождением, чтобы налаживать связи и провоцировать знакомых на откровенность. По результатам бесед писала служебные донесения.
Диван, на котором я слушал сказки, и кресла, и буфет, и всю остальную мебель в квартире дед с бабушкой не покупали. Они просто выбрали их для себя на специальном складе, куда доставлялось имущество из квартир растрелянных москвичей.
С этого склада чекисты бесплатно обставляли свои квартиры.
Под тонкой пленкой неведения, мои счастливые детские воспоминания пропитаны духом грабежей, убийств, насилия и предательства. Пропитаны кровью.
Да что я один такой?
Даже не сомневайтесь!
Задумывались ли вы когда-нибудь о том, до какой степени этот жизненый опыт трех подряд поколений ваших ПРЯМЫХ предков влияет на ваше личное, сегодняшнее восприятие мира? Вашу жену? Ваших детей?
Если нет, то задумайтесь.
Мне потребовались годы, на то, чтобы понять историю моей семьи. Но зато теперь я лучше знаю, откуда взялся мой извечный беспричинный страх. Или преувеличенная скрытность. Или абсолютная неспособность доверять и создавать близкие отношения.
Или постоянное чувство вины, которое преследует меня с детства, столько, сколько помню себя.
P.S. В 19-ом, в разруху и голод, мой дед-убийца умирал от чахотки. Спас его от смерти Феликс Дзержинский, который приволок откуда-то, скорее всего с очередного “специального” склада, ящик французских сардин в масле. Дед питался ими месяц и, только благодаря этому, остался жив.
Означает ли это, что я своей жизнью обязан Дзержинскому?
И, если да, то как с этим жить?
НА ФОТО: Служебное чекистское удостостоверение моего деда, которое сохранилось до сих пор. Внимательно прочитайте текст на нём. Он, по-моему, показательнее всего, что написано в этом посте.