Читайте ознакомительный фрагмент популярной книги Эффект бабочки в СССР под авторством Евгений Капба у нас на сайте ama-service.ru в самых популярных форматах FB2, TXT, PDF, EPUB бесплатно без регистрации.

Эффект бабочки в СССР
Евгений Адгурович Капба

Не читайте советских газет #3
Новый, 1980-й год… Что он несет? Смогут ли заброшенные удочки принести достойный улов, способный изменить ход событий? Или бездушная машина неумолимого исторического процесса прожует звезду провинциальной журналистики и начинающего провидца Геру Белозора, и выплюнет на обочину жизни? Возглавит ли Машеров СССР? Придут ли к власти в союзе деловитые «бульбаши» новой формации, чтобы вывести страну из крутого пике и сделать падение гиганта мягкой посадкой, построив социально-ориентированную рыночную экономику в глобальных масштабах? Или «красных директоров» сомнут, Машеров погибнет, и вмешательство в историю приведет только к большим бедам и краху надежд? Это всё вопросы риторические, потому как у нас тут сказка, а в сказке добро всегда побеждает зло. Главное определиться – что мы будем считать добром…

Содержит нецензурную брань

Евгений Капба

Эффект бабочки в СССР

Глава 1, в которой нам пишут

Письма из главы – по мотивам реальных анонимок, стиль и грамматика близки к оригиналу

Аленушка прибежала ко мне в кабинет со счастливой улыбкой, которая не сулила ничего хорошего:

– Гляди, какое чудесное письмо нам написали! – пропела эта муза редакционной приёмной и повелительница картонных папок с надписью «Дело».

Я с сомнением глянул на конверт в ее руках:

– Это же анонимка? Мы можем их не принимать…

– А ты глянь, Гера. Тебе понравится!

Я глянул.

«Добрый день, дорогие друзья. Очень хочется рассказать о добрых людях, которые работают в магазине „Раиса“ по улице Партизанской. Под руководством чуткого руководителя этого магазина выдается в долг спиртное, которое потом надо выплачивать под проценты. В этом магазине обитают все пьющие улиц Партизанская, Революционная, Кавалерийская, Гвардейская.

В семьи деньги не доходят, зато очищается наше общество от негативных жителей. Спасибо магазину „Раиса“, всем хорошо – отмирают пьющие и руководство магазина имеет хорошие показатели.

С благодарностью, проживающие вблизи этого магазина.»

Сложив исписанный аккуратным женским почерком листик в клеточку, вырванный из школьной тетради, я засунул его обратно в конверт.

– Восторг, Алёнушка. Замечательное письмо. Что делать с ним будем?

– А ничего не будем делать, – легкомысленно отмахнулась девушка. – Это анонимка, могу не регистрировать ее. Забирай себе. Захочешь – займись алкашами, не захочешь – не занимайся… А вот тебе еще одно, тут вдумчиво нужно разбираться, это дело серьезное! И райончик тот же… Хотя опять же – анонимка, так что сам решай.

Она положила на стол еще один конверт, изогнувшись гораздо более грациозно, чем это было необходимо. Наверное, хотела продемонстрировать все преимущества своей голубенькой кофточки с довольно откровенным вырезом. Надо сказать – у нее получилось.

– Спасибо, Алёнушка. Не даёшь ты мне скучать, что б я без тебя делал? Вот у меня конфетки лежат, возьми – к чаю! – поставил я перед ней блюдечко с ирисками «Кис-кис» – подарком от одного благодарного дедули.

Сам я их есть зарекся – жутко прилипали к зубам, и разжевать их было решительно невозможно.

– Пф-ф-ф! – сказала она. – У меня диета!

И провела руками по талии и бедрам. А потом развернулась и, демонстрируя эффект от этой самой диеты и, виляя бедрами, вышла за дверь. Я, проводив Алёнушку взглядом – без всякой задней или передней мысли – облегченно выдохнул, когда она скрылась с глаз.

Женщины – это нечто сюрреалистическое. Они сами отдают себе отчет в своих действиях или всё-таки – нет? Я склонялся ко второму варианту. Кажется, большая часть лучшей половины человечества жила, руководствуясь принципом «я сейчас этого хочу, значит это хорошо и правильно, а что будет потом – пусть мужики разгребают». С другой стороны, множество тех самых мужиков тоже живет по схожим принципам, а потом разгребает…

Бр-р-р-р, сбила меня она с толку. Итак, что там пишут?

«Здравствуйте! Мы – жильцы, проживающие на улице Революционная 17. У нас в общем дворе на придомовой территории обосновался Лисов Владимир, который проживает по другому адресу и к нашему дому не имеет никакого отношения, отгородил себе участок под „поместье“.

На этой территории он построил себе „дачный домик“, летний душ, туалет, поставил теплицы, понастроил сараев, в которых содержит курей, гусей и индюков. Тюки соломы складирует в общем дворе многоквартирного дома, также здесь слаживает свои навозные кучи, всю траву и отходы. Со „своего огорода“ он складирует напротив наших окон жилого многоквартирного дома. Куры и гуси пасутся у нас во дворе, ведут себя развязно, на наши замечания не реагируют и гадят на козырек крыльца. Лисов на нас матерится, когда мы гоняем его птиц, чтобы они не загадили все дорожки, по которым мы ходим, и науськивает индюка. У нас на придомовой территории стоит стойка для выбивания ковров, но воспользоваться ей нельзя, потому что она вся в говне от птиц, и рядом стоит личная машина Лисова.

Лисов превратил наш двор в хоздвор и скотобазу, где с утра до вечера гогочут и крякают индюки, и гуляют по всему общему двору. Огромная просьба: помогите разобраться в этой ситуации, и убрать этих людей из нашего двора, они доставляют нам неудобства, ведь это нарушение. Любой человек из города может приходить к нам во двор и строить всё, что захочет?

Дорогая редакция, помогите, не знаем что делать».

Это послание тоже было написано на листке бумаги в клеточку, и тоже, по всей видимости, женщиной. А слог какой! Тут на цитаты разбирать можно. Но что с этим со всем делать – я пока представить себе не мог. Истории занимательные, но анонимка есть анонимка – в милицию с ней не пойдешь и ЖЭК не натравишь. Разве что – на уровне личных связей.

Я потер помятую после вчерашнего спарринга с Тимохой рожу, шмыгнул носом и пошел на кухню – чай заваривать. Тимоха, кстати, стал у нас местной знаменитостью – накопанное по моей наводке он таки в милицию сдал и на Дворец спортивных единоборств пожертвовал, наверняка утаив толику малую.

Привалов после этого вызвал меня в кабинет и долго материл, но предъявить ничего не мог. Два разных случая, два разных человека. Ну, богата наша Дубровицкая земля на древние монеты и прочие артефакты, что тут поделать? Находят их, едва лопатой ткнув… Если знать, где тыкать, конечно.

Но начальника РОВД понять было можно – кладоискательство в районе вышло на новый уровень, копались где угодно и как угодно, впечатлившись моим и Сапунова примерами, и порой находили гостинцы со времен войны. Соответственно, и несчастные случаи происходили. Один и вовсе кисти руки лишился, ее потом на дереве нашли, вместе с искореженной малой пехотной лопаткой. Чувствовал ли я свою вину за это? Скорее – нет.

С одной стороны – взрослые люди, свою голову на плечах должны иметь. С другой – из-за всех этих происшествий наши местные власти и армейское командование совместными усилиями начали серьезную операцию по разминированию, и чистили землю с невиданной доселе тщательностью, проверяя не только нахоженные маршруты, но и довольно глухие уголки. И это было хорошо!

* * *

С такими мыслями я щедро насыпал себе заварки, плеснул кипятку из чайника и замер у подоконника с чашкой в руках, глядя в окно на детвору. Детишки пытались из весенней слякоти слепить нечто, напоминающее снеговика.

– Гера! – шею мне обдало горячим дыханием, запахло духами, претендующими на роскошь. – Я снова к тебе – с письмом!

Да что с ней сегодня такое? Алена подошла опасно близко. Ну, не верю я в свою неотразимость, даже учитывая внешние данные и харизму, доставшиеся мне в наследство от Германа Викторовича Белозора.

Пришлось оборачиваться, глядеть в эти бесстыжие глаза и спрашивать:

– И чего тебе от меня надо, Алёнушка? Признавайся. Во внезапно проснувшуюся искреннюю симпатию я ни в жизнь не поверю.

– Ну Гера-а-а, ну чего ты как бука? Ну, а может ты мне и вправду нравишься?

– Пф! Новости. Давай, выкладывай, что там случилось?

Она обмахивалась конвертом с очередным письмом с самым кокетливым и таинственным видом.

– Гера, ну, в общем… Ну, ты ведь туда драться ходишь, да?

– Туда – это ты «Федерацию дворового бокса» имеешь в виду?

– Имею.

– Ну – хожу, и что?

– Слушай, а ты можешь там одному… Ну, настучать как следует?

– Э-э-э-э-э… Обижает тебя, что ли?

– Да не-е-ет! Ещё чего! Чего ему меня обижать? – искренне удивилась она. – Тут другое дело. Сосед мой, Алёша Петровский, тоже туда ходит. Такой симпатичный, неженатый и инженер к тому же. Вот ты его побьешь, а я встречу около подъезда, пожалею, предложу к себе зайти, там йодом что-нибудь помазать…

– Алёна! – оторопел я. – А другого способа показать парню, что он тебе нравится, нет? Надо его об меня травмировать, а потом лечить обязательно?

– Ну-у-у-у, я подумала… Подожди, а что ты предлагаешь?

Вот же странное существо!

– Объясняю на пальцах! Готовишь пирожки, стучишься к нему в дверь, говоришь – я приготовила пирожки, нужно мнение авторитетное и мужское, пробуй. Он пробует, говорит: ах, какое объедение, а ты ему – у меня еще много, заходи на чай! И если ты ему нравишься, то даже если это будет самая ужасная выпечка в мире, он не откажется зайти.

– Эй! Дурак набитый, нормальная у меня выпечка. Какой ты противный человек, Гера! – она сунула мне в руку очередное письмо и уцокала каблуками в приемную. – Тьфу на тебя!

Может, сегодня какая-то особая фаза луны? Или магнитные бури? Алёнка чудит, еще и письма эти… Третье, кстати, по степени сюрреализма и изяществу слога вполне соответствовало первым двум:

«Дорогая редакция! Даже уже не знаю, что и делать, справедливости найти не могу. Я купила рыбу из нашего опытного рыбхоза, который в самом конце улицы Гвардейской, где посадки и пруды. Купила на крупную сумму денег, из бочки, на нашем рынке. Принесла домой, начала чистить – а карп воняет химией! Рыбу скормила котам, целую неделю их кормила, пошла в субботу опять за карпом. Купила уже у других людей, но кажется тоже из нашего рыбхоза. И эти карпы тоже воняли химией!

Неужели рыбу чем-то обрабатывали, какой-то химией? Я потратила много денег на нее, и мне стало обидно. Я понесла рыбу в санстанцию, а там сказали, что никаких анализов у карпа брать не будут, живая рыба – это дело ветеринарной станции. А они могут у жареного карпа анализ взять, если бы я его, например, в кулинарии купила. Я понесла рыбу на ветеринарную станцию, а там сказали, что рыба уже мертвая, и побывала дома у меня. Говорят, может я ее чем-то обработала и принесла такую. А мертвой рыбой они не занимаются, они ветеринары, а не патологоанатомы. Карп, пока я его носила, совсем испортился, и теперь я не знаю, можно ли его куда-то еще отнести.

Помогите восстановить справедливость, наших рыбхозовцев надо наказать! И администрацию рынка, что пускают непроверенную рыбу продавать, и санстанцию, и ветеринарную службу. Спасибо за внимание!»

– Та-а-а-ак! – сказал я и разложил все три письма на столе, рядышком друг с дружкой.

Если письмо было бы одно, то, скорее всего оно пошло бы к черту. Анонимка и анонимка, мало ли у нас жалобщиков? Два письма – из одного и того же района – это уже настораживает. Но если три письма, и всё в пределах прямоугольника из одних и тех же четырех улиц – это о чем-то говорит. Либо у нас завелся очередной дятел, который будет стучать и заваливать редакцию корреспонденцией, либо там реально происходит какая-то муть. Ну, не бывает таких случайностей!

Я поднял трубку телефона, покрутил диск и, дождавшись ответа, сказал:

– Алло! Соломин? Привет! Белозор беспокоит. У вас специалист по почеркам есть? Да тут анонимками завалили, хочу понять – это одна и та же дурная баба писала или разные… Нет, ничего серьезного. Рыба вонючая, соседи наглые, продавцы недобросовестные. Конечно, если что-то вопиющее – сразу к вам! Ну, хорошо, тогда после обеда – к тебе, с бутылкой конфет для эксперта.

* * *

Дубровицкий межрайонный отдел судебных экспертиз в лице Прокофия Ивановича Углежогова подтвердил: письма написаны разными людьми. Углежогов спрятал коньяк за пазуху, почесал волосатые уши, поправил очки на мясистом носу и сказал:

– Вы обращайтесь, если что. С вами приятно иметь дело.

Еще бы – бутылку за то, чтобы глазом глянуть на три листика в клеточку. Зато – ответ на мучающий меня вопрос я получил: там действительно что-то происходило. Район магазина «Раиса» в народе звали Резервацией – он с двух сторон был окружен промзонами – Гидролизного и Керамико-трубного заводов, с третьей к нему примыкали малосемейки, целых три в рядок. А с четвертой находились посадки – ряды сосен, которые еще в довоенные времена высадили на месте городской свалки. Сама Резервация представляла собой дивную смесь из построенных при Сталине двухэтажных домов с крохотными квартирками и частного сектора, который состоял из небольших домиков, похожих на узенькие пенальчики. Жители обоих типов строений вели скорее сельский, чем городской образ жизни. Огородики, курятники, сарайчики – вот это вот всё.

Магазин «Раиса» был тут центром мира. Монументальное одноэтажное кирпичное здание, выкрашенное в чудовищный розовый цвет, тяжелая дверь с мощной пружиной, которая захлопывалась так, что одним ударом могла убить человека, высокие ступеньки… Ни одной Раисы среди продавщиц не наблюдалось. Было две Тамары и одна Галина. Все – возрастные дебелые тётки, с одинаковыми химзавивками на выбеленных перекисью водорода волосах. Командовала парадом там таинственная личность по фамилии Железко и с инициалами С.С. По крайней мере, это я прочел на одном из информационных стендов, или как они назывались в это время?

– Почки свиные стоит вымачивать в молоке! Что вы мне рассказываете, Ильинична? Менять молоко нужно каждый час…

– Ой, Николавна, я водой залила, на ночь поставила, утром приготовила – и пальчики оближешь!

– Глупости, вы вроде взрослая женщина, а такую ерунду порете… Вода мочевину не вымывает, будут почки с душком!

– Это вы – с душком, и советы ваши тоже… Молоко переводить, поглядите на нее! – две старушенции, толстая и тонкая, всполошили всю очередь в мясной отдел.

Люди даже успели разделиться на две партии – молочную и водяную, но одна из двух Тамар, щелкнув костяшками на счетах и отсыпав сдачи очередному покупателю, громогласно заявила:

– Почки кончились! Последние продала!

В магазине едва не началось второе восстание Спартака:

– Но как же!

– Мы три часа стоим! Завезли машину мясных продуктов! Где всё?

– Позовите заведующую!

Заведующая пришла сама – на крики разъяренной толпы. Тощая, носатая, со взглядом железной леди, высокая брюнетка с проседью. Вот уж где фамилия подходит ее носителю!

– Хорошо, хорошо, я могу выбросить свиные головы. Я их еще не оформила, но если хотите… – со вздохом, как будто делает большое одолжение.

Народ единодушно проголосовал за свиные головы. Это было лучше, чем ничего. Они еще выбирали – какая пощекастее. И благодарили товарища Железко так, как будто она эти головы сама на огороде вырастила. Та, как будто смилостившись, махнула рукой:

– А, Бог с вами, еще говядину выброшу к вечеру.

Я мысленно ей поаплодировал. Артистка! Манипуляторша! А народ-то как ведется: царь хороший, бояре плохие. Заведующую позвали – так и мясо какое-никакое в продаже появилось. А эти три грации выполняют роль громоотвода, их тут хором ненавидят. Правда, этим теткам как с гуся вода – толстокожие, хрен пробьешь!

Наконец подошла и моя очередь.

– Бутылку минералки, пожалуйста. Скажите, а «Зубровка» в продаже есть? – я специально назвал нечто не слишком популярное, чтобы иметь возможность спрыгнуть.

– «Русская» осталась, – буркнула одна из Тамар. – А вы не местный?

– Дубровицкий, но в вашем магазине бывать не доводилось. Нет, «Русскую» не надо.

– Поня-а-атно, – она поставила на стол бутылку «Ессентуки» и взяла деньги. А потом добавила непонятно: – Ну, может что-то и подвезут.

Я вышел на улицу. Было откровенно зябко: здесь, в Беларуси, минус два или плюс два переносятся хуже, чем минус десять! Пресловутое «каля нуля» и сырость пробирали до костей, заставляли конечности коченеть, а голову – вжиматься в плечи… Подумалось даже, что водка и вправду была бы не лишней, хотя ерунда всё это – на морозе алкоголь только во вред.

Группа товарищей характерного пропащего вида продефилировала мимо меня, явно не имея намерения заходить в тяжелую, как гильотина, дверь магазина. У них была другая цель. Я зацепил кронен-пробку стеклянной поллитровки с газировкой за какую-то выступающую из перил крыльца железяку, стукнул пару раз ладонью и присосался к фонтанирующей из горлышка минералке, одновременно с этим следуя за местными пропойцами.

Они обошли магазин по кругу, и один из адептов зеленого змия со всем уважением постучал в черные ржавые металлические ворота. На меня они не смотрели – товарищи были в томительном ожидании. Я прислонился к пропахшей мазутом опоре ЛЭП и пытался сделать вид, что холодная минералка в такую мерзкую погоду – это то, что доктор прописал.

Наконец ворота, скрипнув, отворились, и в щели между створками показалось лицо второй Тамары.

– Сколько? – спросила она.

– Четыре, – ответил главный пропойца.

– Сегодня – десять, завтра – пятнадцать, потом – двадцать.

– Да не в первый раз, Томка, давай уже, – он протянул ей какую-то тряпичную торбочку.

– Для кого Томка, а для кого Тамара Филипповна!

Она скрылась во дворе, а потом явилась снова – с торбочкой, в которой что-то булькало и звякало.

– Боря, спрос с тебя.

– Так точно! – откликнулся заметно повеселевший Боря.

Ворота захлопнулись, главный пьяница сунул руку в сумку и извлек на свет Божий бутылку, на лакончиной этикетке которой я прочел написанное на латинице «Wodka wyborowa».

– Ну, живём, мужики!

И они пошли, радостно гомоня и не замечая слякоть под ногами, зябкую погоду и начавший падать с неба мелкий снежок вперемешку с моросью. У них в жизни появилась цель!

А у меня вопросов только добавилось.

* * *

Глава 2, в которой слишком много экспертов

После принятого решения о переезде в столицу я жил в состоянии временщика. Продолжать ремонт и обустраивать крепость в старом белозоровском доме уже не хотелось, хотя я и надеялся сюда вернуться – спустя время. Потому довольствовался тем, что имел.

Лейка от душа протекала, и своенравные струйки лупили из щелей, пытаясь залить пол. Шторку-то я так и не повесил. В плите не работала духовка, но мастера вызывать было откровенно лень – кто у меня тут пироги печет-то? Печь стояла небеленная, из табуреток целой оставалась одна, но мне было наплевать. Гостей я почти не принимал.

Сковорода с четырьмя яйцами и двумя «пальцем пихаными» колбасками уже шкворчала на медленном огне, турка источала ароматы кофе. «Пальцем пиханые» – я это словосочетание всегда вызывало у меня глумливую усмешку, но стоило признать – натуральный домашний мясной продукт был выше всяких похвал.

Нарезал хлеб и приступил к утренней трапезе. Плотно завтракать – такая привычка сформировалась под давлением внешних обстоятельств. В течение дня поесть удавалось не всегда – «журналиста ноги кормят», как говорил старина Рубан, а фастфудов и готовой еды в привычном изобилии тут не имелось. Были кулинарии и кафетерии, но… В общем – рассчитывать на перекус не приходилось, а потому – вставал пораньше и ел что-нибудь калорийное. Белозоровский организм, кажется, и гвозди мог переварить!

Добираться до редакции на «козлике» было куда как веселее, чем шлепать пешком по слякоти в почти полной темноте до остановки и ждать автобуса на промозглом сыром ветру. И потому я обычно собирал по утрам целую команду из Слободки. Иногда это бабулечки, что торопились в поликлинику или еще какую контору – развлекаться. Иногда – ребята опаздывали в школу и просили подбросить до центра. А сегодня я вез Ивана Кирилловича Ласицу, плотника, прораба, нынче – пенсионера и политического эксперта. Он ехал на очередную шабашку.

– Ну что, пресса, – начал разговор он. – Говорят, Леонид Ильич наш на пенсию просится, а его не пускают. Со здоровьем у него нелады. Говорят, что и против ввода войск в Афганистан он выступал.

Я молча переключил передачу и вел машину дальше.

– Как думаешь, если Брежнев на пенсию уйдет – кто вместо него будет? – продолжал свои провокационные беседы Кириллович. – Я мыслю – Машерова хорошо бы, Союзом руководить. Батька Петр шороху бы навел, всю эту шушеру бы разогнал… Вон, возьми нашу Белорусскую ССР: ни полезных ископаемых, ни моря своего, почва – слёзы одни, или заболоченные, или подзол, на таких почвах разве что травку растить да скотину пасти, однако ж – лучшая республика Союза! Представь, Викторович, как бы он страну на дыбы поднял!

– А может, не надо – на дыбы? Уж сколько раз ее, бедную, на дыбы поднимали, – не удержался я. – Может, лучше рысью, пускай даже галопом – но на дыбы не стоит…

– А у нас по-другому не получится, – отмахнулся Ласица. – Слушай, я туалетную бумагу не мог две недели купить, приходилось «Пионерской правдой» подтираться, сказать неловко! У нас что, леса не хватает, или макулатуры мало сдаем? Кой хрен бумаги жопной нет? Всё это жулье и вредители, всех их нужно к стенке через одного. Или на Колыму!

Я только головой покачал. «К стенке через одного» – это, конечно, сурово.

– Хорошо хоть не «Маяком» подтираетесь, и на том спасибо, – с моей стороны не могло не прозвучать этого комментария.

– Не, как можно? «Маяк» – любимая газета дубровчан. Я им печку растапливаю.

Тут Кириллович вдруг сменил тему:

– А что думаешь по поводу Афганистана? Нужно было туда влезать?

– А я ничего по этому поводу не думаю. Но раз влезли…

– То вылезать поскорее надо, верно? Пацаны наши уже гибнуть начали… У меня племянник в Витебской десантной дивизии служит. Там настоящий дурдом.

– «Где один раз поднят был наш флаг – там он более опускаться не должен», – процитировал близко к тексту я.

– Это кто сказал? – заинтересовался Ласица. – Сталин?

– Романов.

– Какой – ленинградский? Григорий Васильевич?

– Нет, Николай Павлович. Ну, вы подумайте, как это выглядит – вошли войска, начали, можно сказать, советскую власть строить, подняли, как ты говоришь, страну на дыбы – а потом ушли? Побарагозили и сбежали? Предали всех, кто начал новую жизнь, доверился нам? Их же моджахеды растерзают! Понимаешь? – завелся я, конечно, зря.

Наверное, будь там кто-то из моих близких, я рассуждал бы совсем по-другому. Оно всегда так получается, когда дела глобальные становятся личными. Ещё и едва не спалился, моджахедами афганских непримиримых вроде как ещё никто и не звал… Но моему собеседнику, кажется, на такие нюансы было плевать, он меня почти не слушал.

– А пацаны наши гибнуть за них должны? – настаивал Ласица.

– Так дерьмо уже случилось, уже вляпались по самое междудушье… Может и не стоило этого делать, или стоило – я не знаю, я в среднеазиатской каше не особенно разбираюсь, Кириллович. И в высокой политике – тоже. Восток вообще – дело тонкое. Но точно скажу – нужно сделать так, чтобы это всё было не зря…

– А чего там в тех песках и горах такого, ну?.. Дикий народ, сплошная пустыня. На кой хрен они нам сдались?

Я не стал ему рассказывать про залежи в этих самых песках и горах колоссальных объемов нефти, газа, угля, меди, серебра, золота, кобальта, серы, свинца, цинка, редкоземельных элементов, железной руды, соли, драгоценных и полудрагоценных камней. И, конечно, лития. И какое значение литий будет иметь для мировой экономики лет через сорок… Просто заткнулся и ехал дальше.

– Вам куда, Кириллович?

– А вот возле аптеки выброси меня… Ну, бывай, Гера. Увидимся!

Зря он напомнил про Афганистан. Я был готов головой о стенку биться от осознания собственного бессилия. Тоже мне – попаданец-прогрессор. Чего я успел? Что сделал? Котельные лигнином топят… Дом отдыха строят. Штаны «белозорами» в честь меня назвали. «Белозоровы штаны во все стороны равны», нахрен. Смешно! Попасть в прошлое и не попытаться изменить историю – это какая-то дичь, если честно. Я пытаюсь – но выходит пока не очень. Хреновый из меня прогибатель изменчивого мира получается…

* * *

В редакцию я входил в самом мрачном настроении. Чертов Кириллович!

На столе меня ждали три конверта с проклятыми анонимками, у дверей кухни – Анатольич с кружкой кофе в руках.

– Утро красит нежным светом лица заспанных прохожих, – сказал Сивоконь и ухмыльнулся.

– А меня не красит утро, я красивая попозже, – откликнулся я.

– Гы-гы-гы… Признавайся Гера, чего такой кислый?

– Да вот… – указал я на анонимки. – Нам пишут.

– Давай называть вещи своими именами: херню полную пишут? Без ста грамм не разберешься?

И вдруг меня осенило:

– Точно! Вот кто мне ответит на вопрос! Анатольич, ты знаешь, что за зверь такой – «Водка выборова»? Вроде как польская, может чехословацкая…

– А как же, а как же! Польская. Очень приличный напиток! А что?

– Да вроде как в «Раису» завезли… И что-то я в сомнениях. Продают вроде как из-под полы…

– И что ты предлагаешь? Проехать попробовать?

– А что – ты эксперт?

– Хо-хо! Это называется «сомелье»! Я тебе говорил, что в Германии служил?

– Ну да.

– Пили – монотонно! И «выборову» эту – тоже… Вкус я запомнил на всю жизнь, поверь мне!

– Тогда после работы едем пробовать?

– А то!

Вот так вот. И никакие эксперты не нужны. У нас свои имеются.

* * *

День прошел бодро. Для начала я позвонил в санстанцию и дурил им голову, уточняя момент с химикатами. Оказалось – пробы воды на рыбхозе всё-таки берут, никаких химикатов в прудах нет, по крайней мере тех, какие у нас определяются на местном уровне.

– Но если есть такая необходимость – наши эксперты могут завтра съездить и еще раз взять. Дурная работа, товарищ Белозор, но если для публикации нужно, и вы нас добрым словом вспомните – пожалуй, что и съездим, сказал мне главный санитарный врач района с великолепной фамилией Поднебесный. – Но в наших карпах никаких опасных для организма веществ нет. Иногда бывают глисты, да. И яйцеглист. Иногда что-то в пруды сливают несознательные работники предприятий. Потому мы и берем пробы. Но уже долгое время такого не фиксировали. А так – рыбу нужно подвергать тщательной термической обработке, жарить или варить. А вялить не стоит… И сырую употреблять – тоже.

– А таранка?

– Хотите ботулизм? – голос Поднебесного прозвучал даже радостно. – Тогда кушайте!

– Нет, спасибо, как-нибудь без ботулизма обойдусь… Удовольствие это, кажется, ниже среднего.

– Вот и я так думаю, вот и я так думаю, – расстались мы вполне довольные друг другом, и я решил, что с этим Поднебесным можно иметь дело.

Потом звонил в ветстанцию. Они сначала послали меня прямиком в жопу – грубым мужским голосом, а потом какая-то милая девушка взяла трубку и сказала:

– Меня зовут Элла, Элла Громова, я практикантка… Из ветеринарного техникума. Если у вас есть транспорт – мы могли бы проехать на рыбхоз, выловить карпа – и я его обследую на предмет отравления химикатами. Ну, я постараюсь, но как получится – не знаю… Но это будут неофициальные результаты, просто, ну, из любопытства. Я пока не эксперт!

Ну, хоть она – не эксперт! А то было бы слишком много экспертов на одного Белозора… Грубый мужской голос уточнил у любопытной практикантки Эллочки ситуацию со слишком большим количеством свободного времени и выдвинул несколько предложений занять это самое время, чем товарища Громову сильно обескуражил.

– Транспорт будет, – сказал я. – Когда за вами заехать?

– Давайте завтра, часиков в десять, да, Яков Абрамович? – она там видимо уточняла у кого-то. – Ой, я забыла про птицефабрику, да… Давайте тогда в двенадцать, можете в двенадцать?

– Сможем.

Эта телефонная дипломатия порядком утомляла. Но нужно было продолжать – еще не решился вопрос с неким Владимиром Лисовым, который науськивает на людей индюков. А потому я позвонил в ЖЭК «Восточный».

Дозвониться удалось напрямую вежливой и доброжелательной Захожей. Эта начальник ЖЭКа мне запомнилась с самой хорошей стороны, и теперь только подтвердила первое впечатление.

– Да-да, конечно, я вас прекрасно помню, Гера, – сказала она приятным голосом. – Давайте мы с вами вместе туда съездим и разберемся, в чем дело. Хорошо, что эту анонимку вам прислали, а не в горком партии… Часика в четыре вас устроит? Ну, подходите к ЖЭКу, оттуда отправимся. Вы, я и водитель.

– Большое вам спасибо, товарищ Захожая! – искренне сказал я. – С вами приятно иметь дело, вы просто лучший начальник ЖЭКа в городе!

– Меня Ольга Николаевна зовут. Оля, – смутилась на той стороне трубки женщина. – В общем, ждем в четыре часа.

* * *

Я как раз собирался сбежать на обед на полчаса раньше положенного, когда меня выловила Светлова. Она зашла в мой кабинет и спросила:

– Гера, а над чем вы работаете?

Пришлось рассказать ей про анонимки.

– Послушайте, это какой-то ужас! – заохала она. – Мы теперь и с дохлой рыбой должны разбираться? И с пьяницами? Почему они не пишут в исполком, в райком, в ОБХСС в конце концов! Гера, я хотела вам поручить литературную страничку…

Меня передернуло.

– Татьяна Ивановна, помилуйте! Чем наши литераторы – лучше уж дохлая рыба… Я, если всё выгорит, из этих трех писем такое журналистское расследование сделаю – просто ужас какое!

– Да-а-а? Думаете, эти три случая как-то связаны?

– Вот планирую сегодня-завтра выяснить.

Я видел, что она сама не хотела заниматься «литературкой», а Светловой я был многим обязан, и потому предложил:

– Если ждет до послезавтра – то я в принципе могу… Только без поэзии, очень прошу.

– Гера, тут у меня для вас плохие новости… Там сплошная поэзия. Можете, конечно, взять рассказик у Патронкина и еще что-нибудь, чтобы хотя бы строчек двести пятьдесят закрыть, но сами понимаете, – и тут же постаралась подсластить пилюлю: – Но если сделаете в субботний номер, то я вас на следующей неделе отправлю в Мозырь, на семинар. Отдохнете…

– А там кормят? – сделал стойку я. – Если удастся набить брюхо – то я за!

Светлова рассмеялась:

– Кормят! Обещали кофе утром и фуршет. Гера, я всегда удивлялась: почему вы стараетесь сделать из себя гораздо большего мужлана и варвара, чем есть на самом деле? Зачем вам это?

– Татьяна Ивановна, я однажды прочитал такую великую мудрость: если ваши брюки будут заправлены в носки разного цвета, от вас не будут ожидать слишком многого. Я предпочитаю приятно удивлять, а не разочаровывать при дальнейшем общении.

– Но мы с вами ведь достаточно давно знакомы!

– Ну, значит, ваше впечатление обо мне уже ничем не испортить.

Светлова снова рассмеялась:

– Ладно, занимайтесь дохлой рыбой и крякающими индюками, если вам так нравится. Но литературку приведите к общему знаменателю, вам Езерская на стол материалы положит.

– Да пребудет со мной Сила! – сказал я, кажется, вслух.

– Что-что?

– Ничего-ничего.

«Звездные войны» вышли в американский прокат три года назад, до СССР они еще не дошли, и потому я мог здорово спалиться, но фраза была довольно общая. Сила – она сила и есть. Понятие универсальное.

– Так я записываю вас в Мозырь?

– Записывайте!

– И вас не интересует, что там за семинар?

– Не-а! – честно сказал я.

Потому что Мозырь – это чудесно в любом случае!

* * *

На улице Революционной оказалось все не так однозначно. Захожая шагами померяла расстояние от двухэтажного дома до забора того самого «поместья» с развязными птицами и злым хозяином, и сказала:

– Тут явно больше шестидесяти метров. Это – не придомовая территория, так что претензия в целом силы не имеет. А вот кучи эти им нужно будет убрать, действительно… Сейчас оформим предписание, – и смело постучалась в калитку.

Навстречу нам вышел сам Лисов – плотный мужичок лет пятидесяти, в ватнике и шапочке – «петушке». Выслушав суть вопроса, он засуетился и пригласил нас в домик – точно такой же пенальчик, как и у всех вокруг, квадратов двенадцать, не больше. Птиц у него, по всей видимости, было много – квохтанье и кряканье слышались откуда-то из-за дома. По ходу беседы с Лисовым выяснилось – заселился недавно, буквально летом. Хатка перешла ему в наследство, по завещанию, от проживавшего здесь его вроде как друга и товарища – некоего Федора Архиповича Нестерчука.

– Доглядал я его, присматривал за ним. Вот он на меня и отписал, в мае месяце. Своих никого у него не было. Чтоб дом не пропал – меня прописал, а потом завещание составил, честь по чести. И помер.

И стал совать какие-то бумаги Захожей. Та бумаги просмотрела и сказала:

– Солому и навоз – убрать на территорию вашего участка. Птиц – содержать как положено, чтобы они жильцам не мешали. Всё понятно?

– Так я у жильцов разрешения спрашивал, вот даже подписи собрал, мол, не против они, чтоб я курей и утей содержал. Они у меня яйца покупают и птицу саму иногда!

Какой, однако, ушлый дядечка! Однако, как выяснилось, подписи были собраны не у всех. Одна бабуля со второго этажа, из шестой квартиры, подписывать бумагу категорически отказывалась. Вот тебе и анонимность, чтоб ее… Мы с Ольгой Николаевной переглянулись: ситуация вроде как классическая. Имеется вечно недовольная бабуся, которая решила высоко поднять знамя борьбы с соседями, пишет анонимки, всем портит жизнь.

Но что-то меня в этой истории смущало. Вот так просто? Досматривал товарища, тот отписал ему дом и вскорости помер? Это дурно пахнет. Я размышлял обо всём этом, шагая вслед за Захожей к калитке, как вдруг почувствовал острую боль в лодыжке.

– Холера! – заорал я.

Огромный индюк с длиннющей кишкой, свисающей с клюва, подкрался незаметно и долбанул меня в ногу! С испугу я изо всех сил вмазал агрессору ногой с разворота. Получилось так себе, если честно. Злодей с возмущенным клекотом хряснулся в подтаявший сугроб, но быстро вылез оттуда и принялся готовиться к новой атаке. Ольга Николаевна пискнула и помчалась к калитке, Лисов выбежал на крыльцо и заорал:

– Не тронь птичку!

Птичка ринулась на меня, топорща перья и превратившись в полный агрессии шар с торчащей голой башкой и кишкой наперевес. Но на сей раз я был готов! Пинок получился куда более увесистым – индюк по пологой траектории отлетел в сторону своего хозяина.

– Низко пошел, – сказал я, поминая про себя поручика Ржевского. – Видать, к дождю.

* * *

Глава 3, в которой кое-кого едва не берут за жабры

– Слушай, так это ж не водка! – Анатольич выдохнул сивушные миазмы и закашлялся. – Уф-ф-ф! То-то я смотрю – бутылка непохожая, и крышечка у настоящей «Выборовой» закручивалась, а тут – кронен-пробка. Гадость-то какая.

Посмотрев на реакцию доморощенного полесского сомелье, я отставил свою стопку в сторону. И так после приезда из Мурманска я алкоголя в рот не брал – берег сие тело, а сейчас вот решил развязаться для дела, но поглядев на страдания Анатольича – передумал.

– Отрава, – сказал Сивоконь. – Называя вещи своими именами – галимая паль. Такое пить нельзя.

– Погоди, а как же… То есть это никакая не контрабанда?

Анатольич щелкнул пальцем по этикетке:

– Вот что тут единственная контрабанда. Бумажки эти. А так – гонят из какой-то бодяги. Судя по ощущениям – добавляют всякую дрянь! Фу, Гера, тошно, пойду проветрюсь и желудок прочищу.

Мы для экспертизы избрали в качестве лаборатории гараж Анатольича. Хотели посидеть культурно. На газетке, в полном соответствии с неизвестным здесь фэн-шуем, расположились колбаса, соленые огурчики, хлеб и всё прочее, что приличествовало моменту. Но нас постигло горькое разочарование.

Я теперь не знал, что и думать. Казалось – история с магазином имеет таинственную подоплеку: контрабандой из Польской Народной Республики везут водку, и потянув за ниточки можно выйти на злоумышленников – но нет! Вместо контрабандной водки – палёнка. Разливают самогон в бутылки с пункта сдачи стеклотары, приклеивают этикетку с лаконичной надписью на латинице, закрывают пробкой… И продают алкашам. А деньги – в карман. Правонарушение? Безусловно. Что-то интересное и уникальное? Вроде как нет.

Сивоконь вернулся и сказал:

– Давай-ка лучше чайку заварим.

И мы заварили чайку.

– Так и пить бросить недолго. Тьфу-тьфу-тьфу, – постучал по столешнице Анатольич. – Не дай Бог.

* * *

Домой я шел окрыленный, потому что заглянул на переговорник и позвонил в Мурманск.

Тася сказала, что собирается приехать после майских праздников в Минск, порешать какие-то бумажные вопросы в Раубичах по поводу перевода. Ей обещали выделить ведомственную квартиру. Да и мне тоже кое-чего обещал Старовойтов, директор корпункта «Комсомолки». И эти обещания хорошо было бы как-то совместить, но для этого нужно было подать заявление в ЗАГС и вообще – пожениться, а эта тема казалась мне довольно волнительной.

Не то, чтобы я не хотел жениться на Тасе. Нет! Тут я всё для себя решил, другой такой замечательной подруги, потрясающе красивой женщины и подходящей спутницы жизни мне не найти… Но вот сама женитьба! Регистрация, свадьба, которая пела и плясала, и Мендельсон, и «горько», и вот это вот всё меня откровенно пугали. С другой стороны – Герман Викторович Белозор как-никак был круглым сиротой на данный момент – то есть желание пофорсить перед родственниками можно было исключить. А Таисия Морозова уже один раз свадьбу на себе испытала, и, возможно, второй раз согласится как-нибудь без этого обойтись…

В любом случае – всё это предстояло нам в августе, после того, как отгремит Олимпиада–80. А сейчас я просто радовался, что скоро ее увижу и обниму, и вообще… Жалко было только, что девочек она с собой не возьмет. Хотя в этом имелись, конечно, свои приятные моменты, но… В моей жизни не так много людей, которые, едва меня завидев, пищат от радости и кидаются обнимать с криками «Ура! Это Гера Белозор пришел!» Обычно у людей на меня реакция, мягко говоря, гораздо более сдержанная.

Я не знаю, чем таким заслужил искреннюю симпатию и доверие двух этих чистых душ, но не оправдать его было бы смертным грехом. А потому я уже в голове прокручивал варианты – чего бы такого им передать в качестве гостинца.

В общем – несмотря на провальный эксперимент с водкой, настроение у меня было отличное.

* * *

А ночью мне приснился Каневский. Он ходил по комнате, переставлял вещи с места на место, пока не добрался до резиновых сапог.

– Вот точно такую же резину от сапог, только не такую и жженую, а еще – димедрол и ацетон – добавляли в самогон черные бутлегеры из белорусской глубинки. Что двигало жрецами зеленого змия? Простая жажда наживы? Или их замысел был гораздо более коварным?

– Леонид Семенович! – взмолился я. – Дайте поспать по-человечески! Разберусь я с этим самогоном, ну, честное слово!

– Вот на такой же точно кровати весной одна тысяча девятьсот восьмидесятого года звезду провинциальной журналистики Германа Викторовича Белозора постигла…

– А-а-а-а-а!!! – я вскочил с постели в холодном поту и подошел к окну – осмотреться.

Черт его знает, что он там скажет? Что там с этим Белозором сделали – по его версии? Зарезали? Задушили подушкой? Облили кислотой? Ну его к черту, этого Каневского! С самой осени не появлялся, а тут – вот вам пожалуйста. Как это у него получается – самый обычный предмет сделать реквизитом для фильма ужасов?

Часы показывали одиннадцать вечера – оказывается, поспать мне удалось всего минут десять! Тяжело дыша, я подошел к подоконнику и открыл форточку. Сердце стучало, пытаясь вырваться из груди, капли противного пота стекали по лбу. За окном моросил обожаемый апрельский снегодождь. И среди его шелеста я вдруг отчетливо услышал металлический звук – как будто кто-то осторожно открывал калитку. Вот тебе и Каневский!

Я сломя голову ринулся на второй этаж – за ружьем. Вопреки всем юридическим нормам двустволка хранилась у меня хоть и переломленная, но – с патронами в стволах, поэтому привести ее в готовое к стрельбе состояние было делом секунды. Еще одно мгновение потребовалось мне, чтобы повесить на шею пояс с патронташем. Простучав босыми ногами по ступенькам лестницы, как можно тише я привел кухонный стол в боевую готовность, поставив столешницу на ребро перпендикулярно полу.

Этот стол был как раз одной из фишек проекта превращения родового гнезда Белозоров в крепость. Кажется – обычная мебель, но между двумя листами фанеры имелась стальная четырехмиллиметровая пластина. Не Бог весть что, но от пистолетной пули вроде как прикрыть должна была, и потому, заняв позицию за таким укрытием, я чувствовал себя довольно уверенно. Если вообще можно чувствовать себя уверенно в семейных трусах и майке – алкашке.

Вокруг дома совершенно точно кто-то ходил. Одного Вагобушева мне было мало! Повадились, сволочи… Но к моему удивлению шаги остановились у входной двери и раздался громкий стук.

– Белозор! Вы дома? Герман Викторович!

Голос был смутно знакомым, но я никак не мог его вспомнить. Прочистив горло, я крикнул:

– Дома! Кого нелегкая принесла среди ночи?

– Это Сазонкин, открывайте!

– Какой, к бесу, Сазо… Валентин Васильевич? Это вы, что ли? – дошло до меня.

Черт побери, если он явился ко мне в такое время, это могло значить только одно – до него дошли новости из Плесецка. Почти месяц прошел… Круто у них тут с государственными тайнами!

Я защелкал замком, открыл задвижку и впустил начальника охраны Машерова.

– Да вы тут в одиночку решили круговую оборону занять! Ещё и вооружились до зубов! Что – береженого Бог бережет? – его кожаный плащ был совсем мокрый, со шляпы тоже капала вода, но держался он бодро.

– Береженого Бог бережет, а казака сабля стережет, – я снова переломил стволы «Ижа». – Там больше никого с вами нет? А то перепугаются за вашу жизнь и решат меня за жабры взять…

– Никого. Я один. Если что – за жабры буду брать вас в одиночку.

– Ну-ну… – мужик Сазонкин был, конечно, матёрый, но на моей территории у него вряд ли бы что-то получилось. – Тогда проходите, будем полуночничать. Я так понимаю, раз вы пришли – разговор будет долгий. Ставлю кофе?

– Ставьте… Куда тут можно одежду повесить?

– Да вон, на дверь в комнату накиньте. А шляпу – на трубу, вот сюда, над котлом. Пускай сохнет.

Я вернул стол на место, приставил к нему табуретки и принялся заниматься кофейной алхимией. А потом очнулся:

– Твою мать! – сказал я.

– Что такое? – удивился Сазонкин.

– Я забыл надеть штаны.

* * *

Конечно, он говорил про Плесецк. Сначала попросил изложить известную мне версию произошедшего, и я рассказал ему про свинец в припое на фильтрах, который может привести к аналогичным катастрофам. И вариант про обматывание шлангов тряпками, и возникшую искру.

– Как вы это узнали? Только не говорите мне про весь этот сверхъестественный бред в стиле Мессинга и Горного… Кто ваш информатор? Откуда вам стало известно о происшествии полгода назад?

– Валентин Васильевич, ну как вы себе это представляете? Как я мог об этом узнать? Какой информатор мог мне об этом сказать заранее? Я что – глава ЦРУ и провернул сложнейшую операцию по саботажу на военном космодроме прямо из Дубровицы? Вам не кажется это гораздо большим абсурдом, чем вариант, что я всё-таки иногда знаю, что произойдет в будущем?

Он побарабанил пальцами по столу.

– Не кажется. И то абсурд, и это. Ладно, как это с вами происходит? Как вы предсказываете события? – Сазонкин впился в мое лицо взглядом.

Тут нужно было говорить правду и только правду. Такой опытный товарищ наверняка мигом бы почувствовал фальшь. Так я и поступил:

– Я натыкаюсь на что-то, что меня зацепит. Например, на заметку в газете про какое-то место или человека. Или лично встречаю кого-то, беседую – и как будто вспоминаю. Ну, вот представьте себе, что есть шкаф с книгами, который вы давно читали. Смотрите на корешок, обложку, читаете название – и постепенно в голове начинают всплывать сначала обрывки сюжета, потом имена персонажей, основные события… Какие-то книги помнишь лучше, какие-то хуже. Так и у меня. Я не могу этим управлять. Напрячься и прочесть будущее случайного человека у меня вряд ли получится – за редким исключением.

– А откуда вы знаете, что это не бред сумасшедшего? – вопрос, кажется, был идиотский. Ему не хватило Плесецка?

Поэтому я пожал плечами:

– Такие мои воспоминания сбываются – с разной степенью точности, но процентов на 80–90 наверняка.

– И давно это началось?

– Как из Москвы вернулся. Я там в архивах сидел, много времени проводил в одиночестве… Не знаю, что повлияло.

– И что, вы – такой сознательный Гера Белозор, который хочет послужить на благо социалистической Родины? Маловато в наши времена осталось идеалистов-бессребреников. Какая ваша выгода, Белозор?

– С чего начинается Родина, полковник?

– И с чего же?

Я помолчал немного, а потом повертел указательным пальцем над головой:

– Да вот с этого всего, что вокруг. Дом этот, улица, деревья. Соседка Пантелевна, корявщик Хаимка, водитель Анатольич. Беседки во дворах, детишки на качелях в парке Победы… Закат над Днепром, ёлки-палки! Я, может, и надумал переезжать в Минск, но сюда точно вернусь. И мне хочется, чтобы здесь, в Дубровице, у моих земляков, свояков, родни и у меня лично была тишь да гладь, да Божья благодать. И для этого я очень на многое готов.

– Ну, положим, коммунистам Божья благодать не полагается, но суть я уловил, – Сазонкин отпил немного кофе. – Умеете вы его варить, однако! Рецептом не поделитесь?

– Рецепт простой – медная турка, не жалеть кофе и раздавить в ступке стручок кардамона. Можно молотый – на кончике ножа. А еще я люблю варить с шоколадом…

Он некоторое время слушал меня а потом сказал:

– А эти свои воспоминания о будущем вы как-то фиксируете?

– Конечно, фиксирую. Но даже не просите – только Петру Мироновичу лично в руки. И нет, они хранятся не в доме, и у меня не один экземпляр.

Понятное дело, заметки о будущем хранились в доме, в ящике стола, ну, и в гараже Анатольича тоже. Я набирал историю будущего вечерами, печатая на портативной машинке сразу на двух листах писчей бумаги через копирку. Машинка была та самая, еще из моего вояжа в Минск. Пятикилограммовая «Москва», из чемоданчика. Работать над этим в редакции? Увольте! А ну, как кто-то из наших трех граций – Ариночка там, Аленушка или Фаечка – сунет свой прехорошенький носик в мои бумаги, ужаснется и сдаст либо в психиатрическую клинику в связи с шизофренией, либо – в КГБ, по поводу антисоветчины?

Я думал в случае чего прикрыться тем, что это фантастический роман. Но от психушки это меня вряд ли бы спасло. «Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность» увидела свет в 1961 году, и с тех пор такие чудилы типа Геры Белозора имели все шансы загреметь на курорт с экскульпацией в качестве бонуса на сколь угодно долгий период. Кому угодно? Власть предержащим, конечно.

– Так что, – проговорил охранник одного из этих самых власть предержащих. – Петру Мироновичу, стало быть, отдадите? А почему именно ему?

– Насколько я могу судить, только у Машерова и, может быть, еще у Романова есть шансы.

– Шансы на что?

– На более-менее светлое будущее для нас всех. По крайней мере – не такое темное, как мне представляется.

– Всё, всё, мы тут наговорили с вами уже на несколько статей.

– Или на психушку, м?

– Мгм, или на психушку, – согласился Сазонкин. – Дайте мне хоть что-то, что я мог бы отвезти Петру Мироновичу в качестве доказательства. Тогда мы сможем организовать вам встречу.

Я задумался. Это должно быть что-то близкое хронологически, но при этом – довольно значимое, чтобы Сазонкин мог получить информацию. Ничего из экономической жизни или политической обстановки в СССР в голову не приходило. Что вообще происходило в СССР весной 1980 года? А если – не в СССР?

В голову стукнулось воспоминание о прочитанной когда-то статье, и я вздрогнул. Это было довольно цинично, можно сказать даже – аморально. Но ничего с этим я поделать не мог, никак повлиять – уж точно… Сходив за листком и ручкой, я написал наискосок: «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». Я не помнил ни номер бригады, ни командиров, но дебильная суперспособность запоминать диковинные названия выручила меня и сейчас. «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». В голову стукнулось воспоминание о прочитанной когда-то статье, и я вздрогнул. Это было довольно цинично, можно сказать даже – аморально. Но ничего с этим я поделать не мог, никак повлиять – уж точно… Сходив за листком и ручкой, я написал наискосок: «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». Я не помнил ни номер бригады, ни командиров, но дебильная суперспособность запоминать диковинные названия выручила меня и сейчас.

– Вот, возьмите. Это кое-что, связанное с Афганистаном. Там уже развернулись боевые действия, насколько я знаю… Противники Революционного совета начали атаковать наших военных, – я сложил листок треугольником и подписал его. – Откроете 11 мая или на пару дней позже. Я не знаю, у кого вы уточните эту информацию – может, у Громова, он вроде сейчас там, какой-то дивизией командует…

Борис Громов возглавлял 40-ю армию как раз во время вывода войск из Афганистана, я поэтому его помнил. О нем с уважением отзывались те воины-интернационалисты, с которыми мне доводилось общаться в будущем.

– Мистификация какая-то, – Сазонкин взял бумажный треугольник и сунул себе в нагрудный карман. – До 11 мая не так и долго ждать осталось. Разберемся.

А потом выглянул в окно и громко сказал:

– Отбой, хлопцы.

Один он был, как же…

* * *

«Козлик» я оставил около редакции. Я, конечно, идеалист и бессребреник, но палить личное горючее, когда можно ангажировать Анатольича на «каблуке» – это надо быть идиотом. Мы забрали Эллочку Громову (чертовы совпадения) от птицефабрики и двинули в сторону рыбхоза.

Девочка была полненькая, очень серьезная, аккуратная. В штанах горчичного цвета, с карманами и широкими резинками на лодыжках. Наш человек! А вот кроссовки по нынешней погоде – это полная дурь!

– «Ботасы», настоящие? – Сивоконь тоже обратил внимание на обувь девушки.

– Папа привез, из Чехословакии!

Ну, раз из Чехословакии, то, конечно, нужно носить не снимая, и плевать на погоду. А то мало ли – подружки не увидят! Но в легкомыслии ее обвинить было сложно – по приезду в рыбхоз она взялась за дело круто. На проходной Эллочка заявила, что из ветстанции, и вот с ней пресса приехала – освещать работу ветеринаров. Поэтому – обеспечьте, будьте добры, доступ к прудам с рыбой. Ее напор и мое удостоверение журналиста сыграли в нашу пользу.

Хмурый дядечка с испитым лицом позвонил куда-то в административное здание, оттуда выбежала начальственного вида тётенька, на ходу застегивающая пальто, и принялась суетиться вокруг нас. Возникало стойкое впечатление – пускать нас на территорию ей было не с руки.

– Что ж, – сказал я. – Так и напишем – администрация рыбхоза препятствовала освещению в районной газете трудовых успехов молодых специалистов из нашего, между прочим, Дубровицкого ветеринарного техникума! Гражданочка, а как вас по имени-отчеству?

И навел на нее объектив и щелкнул.

– Ой, – сказала начальственная гражданочка. – Давайте, может, как-то договоримся?

– Давайте договоримся, – легко согласилась Эллочка. – Мы идем к прудам, вы вылавливаете нам карпа, мы его обследуем и отпускаем.

– Ну отчего же его сразу нужно отпускать? Может быть, мы вам его с собой дадим? Даже не одного можем дать, а вы напишете про то, какое мы содействие оказываем в этой, как его… – тетенька мучительно подбирала слова.

– В адаптации молодых специалистов к особенностям работы на местных предприятиях народного хозяйства, – подсказал я.

– Точно! – обрадовалась начальница. – А меня Зинаида Аркадьевна зовут.

– Очень приятно! Так пройдем к прудам?

– Да-да, я сейчас Генку кликну, он вам рыбу достанет. Генка-а-а-а-а!!!

Потом я и вправду снимал Эллочку на мостках над черной водой, откуда такой же пропитый, как и сторож на проходной, Генка доставал карпов огромным сачком. Вот она бросает корм, вот – берет рыбёху за жабры, вот ковыряется там и сям спичкой с ваткой и кладет образцы в пробирки, вот – выпускает обратно на волю.

– Но рыбу-то вы возьмите? – настаивала Зинаида Аркадьевна. – Штуки три. Для тщательного исследования.

– Ну, разве что для исследования, – засомневалась Эллочка. – Внутренние органы я не проверяла…

Целых три рыбины для вечно голодных студентов – это серьезное подспорье! В общем – взяла.

– А как ваша должность звучит-то? Мне ведь в статье нужно будет поблагодарить за сотрудничество и неоценимую помощь?

В нынешнее время упоминание в прессе – это не хухры-мухры. Могли и премию выписать!

– А вы меня перефотографируете – красиво?

Я перефотографировал – на всё тех же мостках и, конечно, с сачком в руке. И записал в блокноте: и. о. директора Дубровицкого опытного рыбхоза Зинаида Аркадьевна…

– А фамилия? – переспросил я. – Без фамилии никак.

– Железко!

Твою-то мать!

* * *

Глава 4, в которой у Дубровицы появляется новое название

Я повис на канатах, принимая на руки и пресс град ударов Рикка. Главный Дубровицкий металлург, кажется, был двужильным – он лупил меня как отбойный молоток уже, наверное, секунд тридцать. Наконец этот железный человек выдохся, попадания стали смазанными, нечеткими, Борис Францевич просто бросал руку вперед и тормозил долю секунды перед тем, как отдернуть ее обратно.

Этим я и воспользовался – нырнул под атакующую правую и раз-раз – крепко приложил его в корпус!

– Кх-х-х-х! – директор ДМЗ отпрыгнул, дыхание тяжко вырывалось у него изо рта. Он сказал: – А и здоров же ты, Белозор! Я тебя бью-бью, а ты не падаешь!

– Не дождетесь! – я зря бодрился, накидал он мне по самое не могу, голова гудела так, будто в нее стучались кувалдой, а из рассеченной брови лилась кровь.

Брошенный мельком взгляд на электронные часы подтвердил – идём на рекорд! Восемь минут в ринге без перерыва – это адский ад! Нужно было или что-то решать с Борисом Францевичем, или прекращать бой. Первым сваливать с ринга? Не-е-ет, в Федерации дворового бокса это – практически признак поражения, хотя априори проигравших в этом виде спорта нет. Так что я собрал остатки физических сил и мужества и резко поменял стойку. Пошел ва-банк! У боксеров-правшей левая рука обычно в ходе боя задействована чаще, правую приберегают как засадный полк или резерв Ставки Главного Командования, чтобы вмазать как следует в нужное время в нужное место.

То, что сделал я, вообще-то было не принято. Я стал наносить короткие, «фехтовальные» удары по рукам, голове, плечам, корпусу Рикка, заставляя его отступать. И – о, да! Он споткнулся! Зацепился пяткой при отступлении за какой-то шов в покрытии ринга и грянулся спиной на землю! Нет, я не отправил его в нокдаун – это была случайность, но она давала мне шанс выйти из боя с честью.

Я тут же демонстративно стянул с себя перчатки и подошел к нему, чтобы помочь подняться.

– Эхе-хе, Герман Викторович, а ведь мы бы еще пободались, не случись этакого недоразумения… – кряхтя вещал Рикк.

– Непременно, непременно, Борис Францевич, – вторил ему я, моргая залитым кровью из брови глазом. – Мы бы ого-го еще, если бы не вот это вот!

Было отрадно понимать, что мой противник тоже огреб капитально и едва держался на ногах от усталости.

– Б-бой окончен? – спросил Виктор Иванович Лопатин, бессменный рефери, председатель Федерации и будущий директор Дворца спортивных единоборств.

– Да-а-а! – хором заявили мы с Рикком.

– Д-доктор! – сделал приглашающий жест Лопатин.

Пожилая лихая тётенька в белом халате принялась нас латать и материть. Материлась она виртуозно, я таких оборотов в жизни не слыхал. Если обобщить – то вертела она нашу Федерацию дворового бокса вместе и всех идиотов, которые приходят сюда чесать свои морды о чужие кулаки, по раздельности! И вообще!

– Знаете, как добрые люди Дубровицу теперь называют?

– И как же? – поинтересовались мы.

– Город разбитых хлебальников! – она употребила другое слово, схожее по звучанию, но гораздо более ёмкое.

Все присутствующие в зале боксеры радостно расхохотались, подмигивая друг другу изукрашенными физиономиями. У кого-то имелся бланш под глазом, другой щеголял шикарной ссадиной или как я – рассеченной бровью. Тут были рабочие, водители, инженеры, пара директоров, учитель, мусорщик, мясник, бухгалтер… Ну, и я, грешный – журналист районки.

– Восемь минут тридцать две секунды! – провозгласил Тимоха. – Рекорд!

– Ур-р-ра-а-а!!! – заорали мужики и кинулись нас обнимать.

Последний рекорд поставили Волков с Поликарпычем – старым соратником Лопатина. Они месили друг друга семь минут сорок четыре секунды, и это был настоящий Сталинград. Теперь вот – мы с Рикком стали рекордсменами.

Подскочил Тимоха и стал совать мне в лицо какие-то тетрадные листочки:

– Смотри, смотри как теперь у нас места расположились! Ничего, пока ты оклемаешься, я всё наверстаю и тебя подвину! Так что лечись, Гера, лечись! А мне к бою готовиться надо!

С этим у нас было строго. В ринг не пускали человека с травмой. Медик наш, Марфа Васильевна, и убить могла. А потом реанимировать. Потому следующий бой у меня будет не раньше, чем через две недели, но – никто не мешает приходить на лопатинские тренировки…

Вообще – значок на сотку я, наверное, уже заслужил. Ведомость с временем, проведенным в ринге, вел сам Лопатин. Но дело это было непростое – добить «ринговое» время до ста – ведь средний бой длился минуты три-четыре, потому как спарринговали у нас спортсмены непрофессиональные, народ быстро выдыхался. Отличный получался стимул бросить курить и заняться кардио-тренировками. Бег там, гребля, плавание. Мы, мужики, народ такой – нам только дай самоуничтожением позаниматься. Если бросать самоуничтожаться при помощи алкоголя и никотина – так только для того, чтобы качественно огрести по роже. И, знаете, это работало!

Привалов как-то на заседании Горсовета хвастался, мол, за последние два месяца массовых драк «район на район» зафиксировано не было от слова совсем, да и количество пьяных «хулиганок» снизилось. И хвалил совместную работу с Федерацией – мол, вот какие молодцы, профилактика правонарушений через спорт. Отдельное спасибо досталось Волкову – он пустил в свой, ПДОшный, спорткомплекс любителей бить друг другу морды.

Движение росло и ширилось – мужики приходили опробовать свои силы с разной регулярностью, но человек пятьсот с января на нашем ринге точно побывало. Ну, а что? Наденут два таких кузьмича перчатки, поволтузят друг друга с минуту – а потом разговоров на две недели, мол, я вот так, а он – вот так, а надо было эдак!

Пятьсот человек для районного центра – это очень-очень много. Это сейчас Дубровица – город разбитых хлебальников. Если традиция укрепится и разрастется – Дубровица станет городом самых крутых мужиков в Союзе! А Новые Васюки станут шахматной столицей Вселенной…

– Надо зашивать, – сказала матерщинная докторица, глядя на мою бровь, и добавила пару крепких выражений. – Иди ты на… На прием к Тихановичу. Он один над вами, туебнями, власть имеет!

Это была абсолютная правда. Хирург от Бога, человек в высшей степени мягкий и с интеллигентными манерами, мог построить стройными рядами любого, даже самого строптивого больного.

* * *

– Что, Белозор, никак не дождетесь, когда на вас наденут деревянный макинтош? – Михаил Федорович неодобрительно косился на меня сквозь очки. – У вас такой образ жизни, что дожить до сорока будет большим достижением.

– До девяноста, Михаил Федорович, планирую. Дико интересно – как оно там будет, в две тысячи сороковом году-то!

– Хм! А в двадцатом что будет – не интересно?

– Да вот как-то присутствует у меня некое наитие, что в двадцатом ничего особо хорошего не будет…

– Наитие, говорите… Чудной вы человек, Белозор!

Штопал он меня без анестезии. Принципиально. Чтобы морду в следующий раз не подставлял. А я вдруг кое-что вспомнил.

– Доктор! Ащ-ща-а-а-а… – очередной стежок иголкой по живому дался мне нелегко. – Доктор, вот вы тут всё про всех знаете… А не попадал ли в больницу некто Федор Архипович Нестерчук этим летом, житель улицы Революционной?

– Ну ты дал, журналист! Летом-то? Поди, упомни… А диагноз?

– Алкогольная интоксикация… Со смертельным исходом.

– Так. Ну это не мой профиль. Я – хирург-травматолог. Но – зная диагноз будет проще найти. А для чего тебе? Есть такое понятие как врачебная тайна…

– Есть и такое понятие как клятва Гиппократа. Подозреваю я, что у нас в городе народ травят несусветной дрянью…

– Это что, ты мне на совесть давить пытаешься? – поднял удивленно свои густые брови Тиханович. – Если со смертельным исходом – это тебе в морг. Там записи ведутся, да и провалами памяти тамошние специалисты не страдают. Возьми с собой «мерзавчик» и стучись туда, тебя встретят и приветят…

Подлатанный Тихановичем, я таки сходил в магазин и взял вместо «мерзавчика» настоящие, крепкие поллитра «Столичной». И вооруженный ею, пошел стучать в двери морга.

– Кто? – раздался хриплый голос из-за железной пошарпанной двери.

Я встряхнул бутылкой, раздалось характерное бульканье. Дверь открылась и в проем высунулась волосатая рука, требовательно пошевелив пальцами. Сунув сосуд в эту устрашающую пятерню, я отступил на шаг назад. Хрустнула пробка, послышался звук льющейся жидкости, шумные глотки, смачный вздох – а потом дверь открылась.

– О! – сказал невысокий и очень волосатый дядька лет сорока пяти. – А я тебя знаю. Ты пишешь про всякое говно.

Вот спасибо так спасибо! Очень лестная оценка моей журналистской работы…

– Так точно, Герман Викторович Белозор к вашим услугам. Мне нужна помощь в расследовании!

– А! Опять какое-то говно нашел? – не унимался сей служитель Анубиса.

– Ищу.

– Пр-роходи! Что интересует? – он снова присосался к бутылке, двигаясь вперед по холодному темному коридору, к письменному столу, на котором одиноко горела настольная лампа на кронштейне в виде пружины.

– Интересует некто Федор Архипович Нестерчук, должен был появляться тут летом примерно, в июле или августе. Алкогольная интоксикация. Проживает по улице Революционной.

– Садись сюда, Герман Викторович, а я пока пойду в записях пороюсь, – он ляпнул донышком бутылки об стол и пошел дальше по коридору.

В морге я был впервые. Тел вокруг не валялось, только стояла у стены каталка, накрытая простыней. Пахло чем-то медицинским, свет нигде не горел. На столе лежал томик «Фауста» Гёте, конверт с адресом отправителя – откуда-то из Калининградской области. Письмо было для некоего Коломасова Федора Микикоровича. Я прищурился и поморгал – нет, не показалось! Действительно – Микикоровича… Что за имя такое – Микикор? Может – Никифор? Не было этого самого Микикровича уже его довольно долго.

– Меня Федя зовут, – сказал владыка царства мёртвых, подходя к столу с листком бумаги в руках. – Вот, я тут выписал… Потому что документы я тебе не дам ни фотографировать, ни копировать, ага?

– Ага. И что нашел?

– Ну, слушай. Я пока шёл, если честно, как зовут твоего покойничка позабыл. Так вот получилось, вылетело из головы. Возвращаться с пустыми руками мне было стыдно. Про лето-то я помнил и про улицу Революционную – тоже. И гляди, чего получается: четыре клиента, все с алкогольной интоксикацией. Трое мужчин и одна женщина. Вот списочек. Даты, имена, адрес… Ты меня уважил, я – тебя.

– Это с одной улицы? Четверо с одинаковым диагнозом за три месяца? – я почесал голову.

Понятия не имею – четыре скоропостижно скончавшихся алкоголика из неблагополучного района за три месяца – это много или мало? Кажется, всё-таки многовато. Но для того, чтобы делать выводы – недостаточно, а потому…

– Любезный Федор Кикиморович, а не могли бы вы посмотреть такие же сведения по улицам Партизанская, Кавалерийская и Гвардейская?

– Я мог бы тебе дать в зубы, – сказал патологоанатом. – Не можешь отчество нормально сказать – не позорься. Ми-ки-ко-ро-вич! Из мордвин я.

– А! Простите дурака, ладно? Чем могу вину загладить?

– Сходи за беленькой. И за солью, и за томатным соком. А я тут пороюсь пока… Может и найду, что тебе потребно!

И я пошел в магазин, потому как сидеть в морге мне не улыбалось, и перед патологоанатомом(или кем он там являлся?) было действительно неловко.

Магазин назывался «Ручеек», на крыльце у него сидели собаки и выкусывали блох из свалявшейся шерсти. Внутри работали два отдела, и к обоим была очередь. Пришлось ждать – Кикиморович за просто так делиться информацией не хотел. Пока стоял – обдумывал ситуацию. Железки травят людей? Допустим. Одна гонит черт знает из чего самогон, вторая – продает его местным пьяницам, потерявшим человеческий облик. Тоже – допустим. Но они ведь мрут от некачественного пойла! То есть – сокращается клиентская база. Та Железка, которая из магазина, показалась мне женщиной умной и целеустремленной. По крайней мере, манипулировать людьми и планировать свои действия она умела. Тогда почему бы не гнать обычный первач, лучше даже – умеренной крепости, чтобы больше брали, почему бы не загнать весь район в долговое рабство, получать гарантированный доход… Зачем травить людей жженой резиной, димедролом и прочей мутью?

Краем уха я слушал разговор двух мужиков у отдела с алкоголем. Один что-то втирал другому про машину и внуков, второй рассказывал про рояль, который достался ему в наследство:

– …шалишь, есть гражданский кодекс 1964 года! Там черным по белому написано – у советских граждан есть право оставлять своё имущество любому человеку! Так что к черту они пойдут, бездельники! Я Афанасьичу «Победу» завещаю! – втирал один из пожилых джентльменов.

– Ага, но одна треть всё равно им достанется, прямым наследничкам. Вон, мне рояль приволокли после батькиной смерти… На кой черт мне рояль? – сетовал второй. – Лучше бы деньгами выделили. Кому нужен этот рояль? Куда я его поставлю?

– А в 13 статье новой конституции нашей – я читал – прямо говорится о том, что личная собственность и право наследования в СССР охраняются государством! Так что хрен им, а не «Победа»! – продолжал наседать первый. – Олухи! Разгильдяи! Как дрова поколоть – так не зайдут, а как «Победу» – так отпиши, деда! Я лучше Афанасьичу отпишу, оглоеды!

В голове моей что-то стрикнуло.

– «Столичную» и томатный сок, – сказал я рассеянно.

– У нас только трехлитровые банки! – пропищала продавщица.

– В смысле? Водку в банки разливают? – удивился я.

Ржала надо мной вся очередь, а я раздосадованно скрипнул зубами. Ну, идиот, Гера Белозор! Сок томатный – по три литра! Советская классика, чтоб меня!

– Давайте банку и бутылку тоже. И соль!

С полными руками я возвращался к моргу через распахнутые ворота на больничной территории. Завидев суматоху у обшарпанной железной двери, я остановился в нерешительности – кажется, туда заносили покойников, и соваться к Кикиморовичу с напитками в такой момент казалось мне большой дичью.

Он сам заметил меня из окна и выбежал навстречу, весь какой-то потерянный.

– Ну, принес? Ну, даешь! Нахрена мне три литра-то? Куда я его девать буду? А, ладно, в холодильник поставлю, от этих не убудет… На вот, тут как обещал. Мрут как мухи на тех улицах. Как будто эпидемия какая! Ты уж разберись, журналист, а то и вправду страшновато – три сердечных приступа, два кровоизлияния в мозг, одна черепно-мозговая травма и семь алкогольных интоксикаций. Чертовщина! А я побежал, у меня там клиентов привезли, надо оформить и обслужить…

Я стоял ошарашенный и мял в руках листочек со списком из имен и фамилий. Семнадцать человек в Резервации – за лето? Это что за фабрика смерти такая? И почему никто на это не обратил внимания? И тут же ответил сам себе: потому что помирали те, кто и так одной ногой в могиле стоял последние годы.

Путь мой должен был дальше лежать в БТИ – именно они имели на руках всю техническую документацию по недвижимости и вполне могли мне сказать, не переходила ли эта самая личная недвижимая собственность, бывшая во владении умерших, в руки неких случайных лиц, родством с бедными алкоголиками никак не связанных?

В одном конкретном случае я был совершенно точно уверен: агрессивные индюки и развязные гуси мне запомнились куда как хорошо!

Глава 5, в которой журналистское расследование завершается

БТИ, конечно, было закрыто. Раз написано до 18–00, значит, ровно в 18–00 народ собирает манатки и уходит по домам. Стахановщина – она в шахте хороша, а на этих потусторонних созданий с растрепанными прическами и так смотреть было жалко, и потому я даже и не думал лезть к кому-то из них со своими просьбами.

Подумать только, сколько проклятий, вызванных бумажной волокитой, сыплется на головы таких работниц и работников со стороны советских граждан… Возьмите ту справочку, заполните этот бланк, поднимитесь в такой-то кабинет и поставьте штамп, потом все эти бумаги отнесите на улицу Завиши Чарного-Сулимчика, дом фигдесят, и получите там справку по форме номер дохренадцать, и тогда мы вам всё подпишем. Это и незабвенного Сиддхартху Гаутаму по кличке Будда на коня бы подсадило. А они в этом жили! Это являлось их обыденностью…

Нужно было искать другие подходы. Вроде как Драпеза – директор Дубровицаводоканала – как-то обмолвился, что кто-то из его инженеров перешел в БТИ… Может – даст наводку? На-водку. На водку. В голове созрела идея – можно было провести время с пользой и продолжить расследование и без документов о недвижимости. По крайней мере, свою теорию о махинациях с частными домишками можно было проверить не только на бумаге, но и на практике.

Поскольку с патологоанатомом я не пил, то добежал за пару минут от «Дома быта», где располагалось БТИ, до стоянки рядом с редакцией и хотел было уже залезть внутрь верного «козлика», как увидел весьма тоскливую фигуру на лавочке под яблонькой, за домом, где располагалась редакция. Стариков!

Наш фотокор страдал. Он крепко держал голову в ладонях, чтобы она не упала на землю, и ковырял носком туфли загаженное бычками и пробками утоптанное пространство перед лавочкой.

– Женёк! – сел рядом с ним я. – Знаешь, мне очень-очень нужна твоя помощь…

– Гера! Что-то я тебя в редакции последнее время не вижу… О, а что с бровью?

– Отвалилась, – отмахнулся я. – Я тут расследование веду, и мне без фотокора никак нельзя!

Кажется, в его глазах появился интерес. Нет-нет, он не был пьян, просто Стариков пребывал в отчаянии, а в такой ситуации показать человеку, что он кому-то нужен и даже необходим, часто на самом деле является единственным способом вывести несчастного из тупика.

– Так, – сказал Женёк. – Ну, ключ от редакции у меня есть. Могу за аппаратом сходить. Что делать будем?

– Старожилов Резервации опрашивать. И фотографировать. И добывать ценные сведения, то бишь – убивать двух зайцев одним ударом.

– Шустрый ты стал, Гера, в последний год. Как будто второе дыхание открылось!

– Может, так оно и есть. Может, я теперь – другой человек? – прошелся по грани я.

– Эх, мне бы так…

– Не-не-не, одного чудилы нам в редакции достаточно, – тут же забеспокоился я.

Накличет ещё, второго попаданца сия уютная реальность не выдержит! А ну, как вселится в него какой-нибудь упырь и будет деньги на ставках выигрывать, а потом мир захватит? Стариков сходил за фотоаппаратом и вспышкой и с мрачным видом взгромоздился на пассажирское сидение «козлика».

– Я закурю? – спросил он.

– А ты куришь? Не знал. Стекло открути тогда…

– Закуришь тут, – всё так же угрюмо бормотал фотокор. – Я, может, повеситься хочу.

– Эк чего удумал! И не противно?

– В каком смысле – противно? Веревку накинул на шею, затянул, табуретку пнул ногой – и всё. Адью!

– И ничего не «адью». Будешь мучиться от удушья четыре или пять минут, загадишь всё вокруг испражнениями… Фу, Стариков! Потом кому-то тебя снимать, гадости вонючие убирать-отшкребать. Чистой воды эгоизм, а?

– Э-э-э-э… – Женёк был озадачен. – В смысле – четыре или пять минут?

– А ты что – собрался с веревкой на шее с высоты прыгать? Если этажа с третьего, четвертого – тогда да, может получиться и почти мгновенно. Шейные позвонки хрустнут – тогда да, тогда «адью». Но необходимо подобрать длину в соответствии с ростом. Есть, говорят, какая-то табличка, со специальными расчетами. Использовалась в викторианской Англии. Надо ведь продумать момент, чтоб голова не оторвалась и не улетела невесть куда, такое нередко случается, если веревка слишком длинная. А ну, как голову не найдут? Стыдно без головы-то!

– Гера, ну что ты дичь-то городишь?! – возмутился он.

– Я-а-а-а? Женёк, это ты дичь городишь! Какое, нахрен, повешение? Соображаешь вообще?

– Не соображаю, – согласился он. – От меня Май беременная.

– Что-о-о?! – я дал по тормозам довольно резко и тут же свернул к обочине.

Благо, улица Калинина, по которой мы ехали в сторону Резервации, была не самой популярной у немногочисленных дубровицких автомобилистов.

– Ну вот! Такое дело! Я понятия теперь не имею, что с этим делать! Что мне – жениться на ней, что ли? Я ж знаю, что она меня загнобит, Гера! У нее характер ого-го, а у меня характера – нет! Точнее есть, но не такой, чтобы с ней каждый день баталии устраивать! И как на ней жениться? Чтобы потом разводиться? И какой из меня папаша?

– Ну, положим, папаша из тебя будет отличный. Ты добрый, старательный, веселый. В этом плане полный порядок. Насколько я могу судить – подавляющее большинство людей с ролью родителей как-то справляется. Думаю, ты справишься лучше многих… Но у меня есть другой конкретный вопрос…

– М?

– Почему ты решил, что именно ты – отец?

– Это в каком смысле? – удивился он. – Погоди-ка! Это что ты имеешь в виду?

Я пожал плечами:

– Ну, знаешь, театральные дивы – они такие, склонные к экспериментам…

– Но она говорила, что только со мной…

– Ещё и рыдала при этом, наверное? Руки не заламывала?

– …ять! – проговорил Стариков, который обычно матерился очень редко. – И как это понять? Как понять, что ребенок не от меня?

– Генетический тест! – брякнул я, а потом подумал, что его, может, и не изобрели еще.

Но отступать было некуда.

– Это что еще за тест такой?

– А вот родится ребенок, возьмут у него волосину и у тебя волосину, сравнят ДНК и скажут – отец ты или нет! – пытался держать лицо я, хотя на ум почему-то упорно шла Британия и 1984 год в качестве места и даты изобретения теста на отцовство.

Но, может, я и ошибался.

– И где такое у нас есть? – засомневался Женёк. – Так-то оно хорошо было бы. Я бы своего ребенка не бросил, идиот я, что ли? Но если не мой – пусть папаша растит. Это справедливо!

– Известно где есть – в органах! – я продолжал блефовать.

Главное, чтобы он поверил, и потом всё это Машеньке изложил. Она точно посыплется.

– А как мы… А-а-а-а, у тебя ж в Минске связи есть! Так я это, поговорю с ней? Если юлить начнет – всё ясно станет! Я не деревенский дурачок, меня слезами не проймешь. Вот есть этот твой ДНК тест – это наука. А слёзы и размазывание туши по щекам – это эмоции. Наука подтвердит – ей-ей, женюсь и ребенка признаю. А коль нет – ну, пусть сама страдает, если стерлядь такая! – Стариков заметно оживился. – Фу-у-у-у, аж как-то попустило меня. В себя пришел. Определенность появилась!

Он одним щелчком отправил в полет за окно так и не прикуренную сигарету и спросил:

– А что там за расследование?

* * *

Старожилов найти в Резервации было довольно просто. Например, они сидели на лавочках у калиток и грелись в лучах вечернего солнца. Рядом бродили курочки, разгребая лапами мерзлую еще землю в поисках червячков, на заборе лежал кот и жмурился, брехала, высунувшись из-под ворот, ледащая собачонка.

– Ну, идите сюда уже, чего стесняетесь? – позвала меня бабуля в цветастом платке. – Вы кого ищете, сынки?

Избушка за ее спиной была ярко выкрашена, на ставнях имелась искусная резьба, а из печной трубы поднимался веселенький дымок. Бодрая такая бабулечка!

– А может, вас и ищу. Я из «Маяка», газеты нашей…

– Да ведаю я, шо такое «Маяк», мне суседка все нумера вслух читает. Сама-то я не умею… Но фотографии смотрю. Красивые фотографии.

– Вот, – ткнул я Старикова в бок. – А ты говоришь – вешаться!

– Это хто вешацца собрался? Этот хлопец? Идиёт! – сказала бабулька. – Жизнь она… Она такая красивая!

И глубоко вздохнула, оглядевшись. Солнечные оранжевые закатные лучи отражались от окон избушек-пенальчиков, подкрашивали березы и липы, стоящие вдоль дороги, в нежные цвета. По розоватому небу плыли облака – огромные, похожие на испанские галеоны. Пахло уже совсем по-весеннему: свежестью, набухшими почками, первыми подснежниками…

– Черт, – сказал Женёк. – Спасибо, бабуля. Действительно – идиёт.

– Ну, то-то! За жизнь трымацца нужно, за тебя ее никто не проживёт. А шо вы такое спытать хочете?

Тут в дело вступил я. Начал издалека, попросил рассказать историю всех четырех улиц Резервации, кто тут первым селился, что было до того, как дома поставили, и почему они такой интересной формы. Звали бабулю Настасья Филипповна, и начала она свой рассказ с последнего вопроса. Оказывается – дома строили пленные румыны, году эдак в 1943, зимой, сразу после освобождения Дубровицы от немцев. Откуда в Дубровице взялись румыны – сие исторической науке не известно. Известно только, что до них довели задачу: построить столько-то домов для местных жителей взамен разрушенных во время оккупации. Что за начальник такой сознательный попался – неизвестно, но считать он явно не умел, потому как того объема древесины, что выделили любителям мамалыги и молодого вина на строительство, для полноценного жилья было явно недостаточно. Так что все эти Петреску и Антонеску пораскинули мозгами и настроили таких вот пенальчиков по десять, много – пятнадцать квадратных метров. Удобства – на улице. А что? Задача выполнена, лишившиеся домов дубровчане и таким времянкам были рады… Но нет ничего более постоянного, чем временное, верно? С тех пор многие так и жили. До последнего времени.

– А что – в последнее время?

– Помирать начали. А всё гарэлка клятая! Праз нее народ помирает, особенно старики! Вон, Николаич с Партизанской зимой от «Раисы» шуровал, поскользнулся, упал, галаву разбил, да так и помер – до утра нихто его не бачил и не помог!

– А что дом? На кого остался?

– Так откуда ни возьмись, наследнички появились! Известное дело – Николаич гарэлку даром брал, а дом за то отписал!

– Это как – даром? – удивился я.

– Да так. Это у нас каждый собака знает – шуруй к Железке и пропиши кого она скажет, и отписать на него хату она тоже поможет. И бутэлька кажный день до самой смерти! Только вот шо я скажу, хлопцы – долго такие не живут. Знают это, дурни, а всё одно – в «Раису» ходют! Идиёты.

– Идиёты, – согласился я. – А в милицию почему не обращались?

– Так, а оно ж по закону всё! Они ж сами прописывают у себя в хате, добровольно! Шо тут милиция сделает?

– А ОБХСС? Из-под полы же водку продают?

– Не ведаю, не ведаю… – отмахнулась Настасья Филипповна. – Я сама непьюшшая, в магазин только за хлебом хожу и в хату никого прописывать не буду. Я зиму у дочки в квартире живу, а летом сюды – огород, бульбочка… Котик вот! А помру – дочке будет дача, землица – всяко она нужна. И внучатам оно тоже на свежем воздухе лучше, чем в пылишше городской.

Мы со Стариковым обалдело переглядывались. Нет, ну я знал про мутные схемы черных риэлторов в Москве и прочих крупных городах, но чтобы в Союзе… С квартирами в СССР бы такое провернуть вряд ли бы удалось, а вот по поводу частных домов была всё-таки лазейка, получается!

Оставалось только завтра разобраться с документами из БТИ и можно было идти к Соломину. Обожал я смотреть на квадратные глаза этого служителя закона и порядка.

* * *

Соломин не разочаровал.

Дежурный в РОВД меня узнал и потому пропустил, попросив только журналистское удостоверение, чтобы сделать соответствующую запись. У меня в руках была папка со списочками от Кикиморовича, отфотканными бумагами, свидетельствующими о передаче семнадцати частных домов по улицам Кавалерийская, Партизанская, Гвардейская и Революционная другим собственникам по завещаниям. А еще – изложенное на бумаге экспертное мнение из санстанции об имеющихся примесях в воде из прудов Рыбхоза и неофициальное – от Эллочки Громовой, практикантки-ветеринара. Что касается ее мнения, то Анатольич, просмотрев эту записку, написанную круглым девчачьим почерком, сказал:

– Будем называть вещи своими именами: карпы – бухие!

А еще – у меня были фотографии стенда в «Раисе» и таблички на кабинете директора Рыбхоза – для наглядности. Две Железки, однако! Ну, и три волшебных анонимки, куда без них-то? С них всё началось, их я первыми на стол Соломину и положил. Капитан сначала ржал, зачитываясь перлами о «крякающих индюках», потом посерьезнел, когда дошел до документов, а увидев список из 17 покойников, наконец сделал те самые квадратные глаза:

– Ох-ре-неть! – сказал он. – Просто ужас какой-то! И это у нас, под носом, в Дубровице? И ты это вывел из трёх анонимок? Белозор, ты чё, Шерлок Холмс? Что мне опять с тобой делать? Идти к Привалову на поклон? О-о-о-ох!

И мы пошли к Привалову. Тот, завидев меня, помрачнел.

– Опять ты? Гера, когда твоя кипучая энергия уже будет размазана тонким слоем по всей Республике? Не, я благодарен за помощь, ты просто мальчиш-Кибальчиш и Тимур и его команда в одном лице, но как же ты меня задолбал!

– И я вас люблю, Пал Петрович! – приложил руки к сердцу я.

– Белозор! – сказал он. – Хватит паясничать. Давай свои бумажки. Соломин, что там?

– Серия. Отравительницы у нас завелись, представляете?

– Что-о-о? Давай сюда… Твою ма-а-а-ать! Так, Белозор, давай излагай коротко и ясно свою версию.

– Излагаю, – я уселся без приглашения в мягкое кресло напротив стола начальника РОВД и закинул ногу на ногу. – Версия такая. Две сестры по фамилии Железко, одна – завмаг в «Раисе», вторая – директор Рыбхоза. Одна производит огненную воду – по словам экспертов, отвратительно качества, настоящая отрава. Вторая из-под полы реализует её пьющему населению в долг, под проценты. Или же заключает договор: бутылка в сутки в обмен на завещание на указанного человека. Напиток сей предлагается под видом польского – «Vodka wyborowa», слыхали? А поскольку алкоголь из ПНР нет-нет да в продаже и появляется в наших заведениях торговли, то вопросов ни у кого особо не возникает. Точно так же, как и по зашкаливающему количеству смертей – народ, однако, сильно пьющий в Резервации, половина погибших – результат несчастного случая. Шел пьяный, поскользнулся, упал, умер. Бывает. А то, что у него в крови после бутылки палёнки всякой дряни по самое не хочу – так это мало кого волнует. Алкаш же! А домики эти мелкие идеально подходят тем, у кого не хватает жилплощади по нормам. Например – прописаны в двухкомнатной квартире молодая семья и дед с бабкой. Чем очередь ждать, дед с бабкой платят Железке или ее человеку – и кого-то из них сначала прописывают, например, на улицу Революционную, а потом и завещание составляют… И имеется у пожилой четы свой дом в черте города, и не нужно ждать десять лет очереди на расширение. Очень удобно, между прочим! А теплый туалет там пристроить и еще какие удобства – это уже нюансы…

Соломин и Привалов страдальчески переглядывались?

– Так, ёлки-палки… Это ж целое преступное сообщество получается! Это… Ох, Белозор! Опять Дубровицу будут в области сношать!

– А раскрываемость?

– Раскрываемость да… – он подозрительно посмотрел на меня. – Что, снова на весь Союз растрендишь про то, какой ты восхитительный сыщик?

Слово там было другое, не восхитительное. Но я не обиделся.

– Конечно, растрендю! И в «На страже…», и в «Комсомолку» – куда ж без этого! Я ведь не сыщик, я журналист. Моё дело – реагировать на острые сигналы, поступающие от бдительных дубровчан. И статьи писать. Ваше дело – преступников ловить. Я среагировал, вы – ловите. А потом я напишу.

– Соломин, давай его пристрелим, а? – Привалов жалобно посмотрел на капитана.

– Тащ полковник, он же выживет, сволочь такая, пробьет крышку гроба, раскопается, придет в свою редакцию и заметку напишет о проблемах в стрелковой подготовке сотрудников милиции Дубровицкого РОВД!

– Как пить дать, напишет… – обреченно кивнул Павел Петрович. – Ладно, возбуждаем дело, быстро всё оформляем и едем брать.

– Кого? – удивился Соломин.

– Всех! – отрезал Привалов.

А я сказал:

– А можно с вами? – и как можно более дружелюбно улыбнулся.

Получилось, честно говоря, не очень. По крайней мере, офицеры скорчили в ответ такие рожи, как будто лимонов нажрались.

Глава 6, в которой деньги не главное

Май в Беларуси – лучшая пора. Не в смысле Май, которая Мария наша Батьковна. А в смысле – последний месяц весны. Слякоть уходит следом за апрельскими заморозками, вместо опостылевшей грязи бал начинает править свежая зеленая травка, деревья прикрывают наготу молодыми листочками… В полную силу уже чувствуется дыхание лета, когда ловишь всем телом порыв ветра и впервые после долгой зимы не ёжишься, пряча голову в плечи, а наоборот, расслабляешься ему навстречу – он теплый!

Этот самый теплый ветер я почувствовал, хлопнув дверью «козлика» на стоянке Минского аэропорта. Нового терминала еще и в помине не было, а старый, нынешний, мне нравился куда как больше. Эдакий советский классицизм, или как его еще обзывают – сталинский ампир: колонны, портики, всё такое величественное и монументальное… В этом была архитектура, была душа. Безликие чудовища из стекла, металла и пластика, которые стали массово возводить где нужно и где не нужно в начале двадцать первого века, души не имели и никакого настроения, никакой атмосферы не передавали. «Звезда смерти» да и только…

В общем – здесь было хорошо. И самолеты летали часто! Реактивные, винтовые – я и понятия не имел, как они называются и какой у них номер. Наверняка что-то типа «Ту», «Ан», «Ил» и «Як»… Было в этом что-то завораживающее, какая-то магия – огромная металлическая хреновина, которая летит по воздуху. Ну да, аэродинамика, скорость полета, мощность двигателей, сопротивление… Но! Металлическая! По воздуху!

Самолет из Мурманска должен был приземлиться примерно через полчаса, и я решил прогуляться по зданию аэропорта. Первое, что бросилось в глаза: они здесь были непуганые. Рамки с металлодетекторами? Просвечивающие багаж рентгеновские установки? Обыски и досмотры на входе в здание? Бдительные собачки?

Из всего вышеперечисленного я заметил только рамки – и те вроде как не работали. По крайней мере человек в яркой тенниске прошел сквозь одну из них, покручивая в руках связку ключей, и – никаких завываний, никаких лихих демонов в космических скафандрах с дубинками наперевес…

Да, израильский самолет уже сажали в Алжире. Но «Семь Симеонов» – пока еще просто семейный ансамбль, члены которого даже не думают о бегстве на загнивающий Запад. Лучшая мера безопасности – пистолеты у пилотов или милиционеры в штатском на каждом рейсе.

В общем – пока что тут было всё мирно. Я побродил по зданию, посмотрел на людей, скучающих в зале ожидания, наведался к газетному киоску… «Маяка» тут не было, а в «Комсомолку» и «На страже Октября» я материал о дубровицких отравительницах только планировал занести – за этим (в том числе) я и приехал. Хотя Светлова бы меня и так отпустила, если бы я честно сказал, что мчусь на свидание к своей северяночке…

Любимой газеты дубровчан тут не водилось, это понятно. Зато имелся журнал «Земля и Вселенная», и я под недовольным взглядом тетеньки за прилавком принялся листать его, пока не наткнулся на статью про вулканы. Глядя на фотографию огнедышащей горы, извергающей столбы дыма и пепла, я вспомнил историю о фотографе. Читал ее когда-то давно, то есть – очень нескоро, на фоне других баек про любителей эффектных фото, которые из-за этого занятия закончили свою жизнь.

Роберт Ландсбург, о котором я и вспомнил, погиб, фотографируя действующий вулкан Сент-Хеленс, кажется – в США. В 1980 году. В мае! Там была какая-то мутная история про то, что вулканологи предупреждали-предупреждали, а всё равно – 57 человек спасти не удалось, считая фотографа. Почему запомнил? Потому что потом симфонию послушал, которую написал какой-то деятель искусств по мотивам извержения. Бывает и такое…

– … просим пройти к восемнадцатой стойке… – краем уха услышал я приятный голос диспетчера аэропорта.

Восемнадцатое мая! Точно! Извержение началось восемнадцатого мая, был и второй взрыв – вроде бы двадцать пятого, чуть ли не мощнее первого бахнуло! Точно, двадцать пятого, точно!

Я даже сжал кулаки и тихонечко сказал «Ес-с-с!» Нет, фотографа и еще 56 американцев мне было жалко, и чернохвостых оленей, и медведей, и несколько сотен квадратных километров леса – тоже, но тут уж я точно ничего поменять не мог… А вот заставить поверить Сазонкина и Машерова в свои предсказания – вполне. 18 мая – не за горами всё-таки! Ну да, вулканологи… Но два взрыва с точностью до суток черта с два кто-то мог предвидеть! Только я, потому что симфонию слушал.

И едва не пропустил посадку рейса «Мурманск-Минск», радуясь новому полезному воспоминанию из будущего. А потому побежал сломя голову навстречу потоку пассажиров, выискивая глазами Тасю.

– Гера-а-а-а! Я ту-у-ут! – светловолосая девушка махала мне рукой и даже подпрыгивала на носочках от радости!

Черт побери, какая же она у меня красивая! Какие-то доли секунды, пока не пришло узнавание, я просто ею любовался – не как любимой и хорошо знакомой Тасей, а просто – как произведением искусства, актрисой в кино, случайной незнакомкой… А потом – узнал. Яркие и без всякой косметики черты лица, стройные сильные ноги в зимних сапожках, бежевое шерстяное платье по фигуре, которое подчеркивало тонкую талию и крутой изгиб бедер… Ах, Таисия, и что вы со мной делаете-то?

– Тася-а! – я подхватил ее вместе с чемоданом и теплым пальто, которые она держала в руках, и принялся целовать.

– Уи-и-и-и! Пусти, Гера, люди смотрят! – попыталась сопротивляться Тася, но глаза ее смеялись.

– Люди одобряют, – снова потянулся к ней я.

Народ и вправду улыбался и одобрял. Ну, что может быть более правильным и романтичным, чем пара влюбленных, которые встречаются в аэропорту?

– Пойдем? – спросил я и подал девушке руку.

– Пойдем! – согласилась она.

Мы зашагали к выходу едва ли не вприпрыжку, сдерживая желание болтать туда-сюда руками и вообще – начать танцевать прямо тут. Настроение было восхитительным, погода – тоже: пригревало солнышко, дул легкий ветерок – месяц май!

– Тепло у вас! – Тася с сожалением посмотрела на свои сапоги и пальто. – Я как-то не подумала, что на юг еду. У нас – плюс два по Цельсию и сплошные дожди. Я и приоделась соответственно…

– Ну, это можно легко поправить! – обрадовался я случаю сделать невесте приятное. – Нынче твой кавалер на коне и при деньгах! Поехали в ГУМ или в ЦУМ, или вот, недавно новый универмаг открыли – «Беларусь». Говорят – неплохой ассортимент… Но есть один нюанс.

– М? – подняла бровь она.

– Это не конь, это – «козел», – сказал я, остановился перед УАЗом и с галантным хрустом отворил перед Тасей пассажирскую дверцу. – Карета подана, ваше высочество, и будьте уверены – в тыкву она не превратится.

Таисия рассмеялась и, нарочито задев меня бедром, грациозно села на пассажирское сиденье.

– Это твоя лягушонка в коробчонке едет! – подмигнула она. – Садись, кавалер!

Вот уж точно – не вещь красит человека, а человек – вещь. Мэрлин Монро в мешке из-под картошки устроила как-то сногсшибательную фотосессию, а моя Тася одним своим появлением превратила «козлик» в стильный ретро-внедорожник. Ну ладно, ладно – я тоже здорово привел его в порядок при помощи Анатольича в последнее время, любители «тазов» бы позавидовали, но – наличие потрясающе красивой девушки на переднем сидении рядом со мной заставляло каждого встречного-поперечного провожать машину взглядом.

– Значит – в ЦУМ? – улыбнулась Тася. – Устроить тебе модный показ?

– Если ты не устала за перелёт…

– А я спала всё время, размяться будет в самый раз!

– Тогда – категорически да! – я посматривал на ее ноги, затянутые в «дедероновые» гэдээровские дорогущие колготки, и едва ли не мурлыкал.

– Гера! Думай потише, ты меня смущаешь! – она и вправду раскраснелась и одернула платье. – Такое чувство, что ты не нарядить меня хочешь, а совсем даже наоборот!

– Так оно как бы сначала одно, а потом как бы другое… – внимание на дороге сконцентрировать удалось с трудом.

* * *

– Ты транжира и мот, – сказала Тася, когда мы наконец вышли из ЦУМа, нагруженные покупками. – Черт знает, сколько денег потратил. Заставил меня купить ВСЁ! И как ты этих продавщиц разводил, а? Откуда они импорт таскали?

– Что есть деньги? Пыль! – махнул я рукой, вспоминая, сколько «пятерок» рассовал в предприимчивые руки работников торговли. – Деньги не главное.

– А что главное? – поинтересовалась девушка, раскладывая свертки на заднем сидении, очень привлекательно при этом изогнувшись.

– Чтобы человек был хороший, – тут же откликнулся я. – Главное, чтобы человек был хороший, так же говорят?

– Эм-м-м-м… Это всё, конечно, замечательно, но потратить три оклада журналиста за день на тряпки? Гера, ты ограбил банк?

– Ничего я не грабил. Остатки былой роскоши, вознаграждения за найденный клад. Ну, и подкопил кой-чего, гонорары в «Комсомолке» не чета нашим, маяковским.

Я открыл пассажирскую дверь, сделал приглашающий жест рукой и снова с удовольствием понаблюдал, как она садится в машину. Потом сам сел за руль, включил зажигание и тронулся с места.

– Мне, конечно, приятно, но… – нерешительно начала она, но была мной решительно перебита.

– Что – но? На что мне деньги тратить-то? Какое вложение может быть лучше, чем комфорт и привлекательность любимой женщины? – я правда так считал.

Такие траты были бы несусветной глупостью, если бы наши с Таисией отношения являлись обычной интрижкой или пресловутым курортным романом. Это можно было бы назвать «спустил на баб», вполне.

Но я ведь твердо решил: Тася – моя. И, ясное дело, я хотел, чтобы моя спутница была веселой, красивой и благодарной. Это, знаете ли, здорово мотивирует – когда рядом с тобой находится веселая, красивая и благодарная женщина. Ну, там, хочется ради нее завоевывать мир, сворачивать горы, забивать гвоздь и ударять пальцем о палец.

Тактика чмырения собственной девушки/супруги до состояния серокожего зомби с невнятной фигурой и мешками под глазами – самая отвратительная ересь, которую только можно придумать. Эдакий альфа-самец потом смотрит на свою измочаленную семейной жизнью подругу и думает: «Фу. Как она постарела, как ее придавил быт!» И начинает пялиться на других женщин. А иногда не только пялиться. Псина, это ты сделал ее такой! Кривил рожу, когда она ходила на йогу или в бассейн, цыкал зубом, ожидая лишние пятнадцать минут с маникюра или эпиляции, ни разу не подумал о том, что можно бы и с ребенком побыть, а жену отпустить проветриться…

Между прочим, это работает в обе стороны. Превращая мужа в домашнюю скотину, не давая ему возможности почувствовать дух приключений, проявить пусть дурацкую, но инициативу, запиливая супруга за купленный на заработанные ЕГО тяжким трудом деньги электролобзик или охотничье ружье, женщина просто обрекает саму себя через пару лет задать спутнику жизни извечный вопрос: «Ты вообще мужик или не мужик?» Овощ он, а не мужик. И это ты его таким сделала!

– Я? – удивилась Тася. – Ничего я не делала! Я вообще-то тебя за всю эту твою дичь и полюбила. Делать мне больше нечего – одомашнивать Геру Белозора… Гера – это такой кот, который гуляет сам по себе. Но хороший кот всегда находит дорогу к дому, м?

– Погоди, я что, всё это вещал вслух? Ёлки… Прости, Тась.

– Чего – «прости», глупый? Всё правильно изложил… Приятно, что ты такой сознательный. У меня только один вопрос остался.

– И какой? – похолодел я.

– В Дубровице что, есть йога? Ну, преподаватель есть? Тренер?

– Да-а-а, был, кажется, один… И вообще, это так, к слову пришлось. Дело ведь не в йоге, дело в самом принципе – загнобить, а потом поглядывать на других, тех, которых не загнобили, – попытался выкрутиться я.

Штирлиц никогда не был так близок к провалу. Занимались ли вообще йогой в Союзе в это время? Один Вишну знает…

– Ага, а еще и попрекать за то, что вон, Тамарка, замполитова пассия, за собой ухаживает, выглядит как положено женщине офицера, а ты с нечесаными волосами третий день, на девушку не похожа, не так надо мужа встречать со службы… А у меня – двое детей на руках… – погрустнела Тася.

Наверное, из прошлой жизни навеяло. Не знаю, никогда не лез в то, что было до меня. Плевать мне на это, если честно. Захочет – сама расскажет. Нет – обойдусь прекрасно.

Когда мы стояли на перекрестке, ожидая разрешающего сигнала светофора, она вдруг положила ладонь мне на колено:

– А куда ты меня везё-ошь? – игриво спросила девушка.

Глаза у нее сияли, грудь часто вздымалась, лицо разрумянилось, и в новой легкомысленной блузочке и короткой юбке она смотрелась просто оч-ч-чень…

– Я туда тебя везу, – ухмыльнулся я.

У нас был целый вечер и ночь, и все дела могли подождать до завтра.

* * *

Мы проснулись только к полудню и еще задержались некоторое время в номере – всё никак не могли отпустить друг друга. Спустя час или полтора, освежившись в душе (по очереди, чтобы не пустить прахом все намеченные мероприятия), спустились в ресторан – то ли для позднего завтрака, то ли для раннего обеда. Довольствовались кофе с расстегаями для меня и пирожным – для Таси. После вчерашних трат кофе за пять копеек и расстегаи за одиннадцать выглядели смешно. Пирожное, правда, стоило аж двадцать две копейки, о чем не преминула заявить Морозова, снова обвинив меня в мотовстве и здорово повеселившись.

Конечно, она съела один из моих трёх расстегаев и не докушала пирожное. Кто бы сомневался! Женщины остаются женщинами.

Тасю я подвез к какому-то монументальному логову чиновников от спорта и оставил там – всю такую одинокую, красивую и интересную, аж страшно. Но на самом деле это был самообман, иллюзия. Таисия – хрупкая и беззащитная? Ну-ну. Я помнил, как она приложила Май о капот «Волги», и прекрасно представлял себе, на что способно ее сильное, ладное, тренированное тело. Валькирия, одно слово!

«Козлик» домчал меня до почты, и я высмотрел будку с телефоном-автоматом. Нужно было сделать два звонка, и первый из них был в корпункт «Комсомолки».

– Михаил Иванович? Это Гера Белозор, я в Минске.

– Гера?! – Старовойтов выговорил мое имя с интонацией Архимеда, который плюхнулся в ванную и придумал закон гидростатики. А потом произнес как будто в сторону: – Представь – Белозор звонит. Может, это и есть выход?

Из телефонной трубки ощутимо запахло некоторым дерьмом. Интуиция подсказывала – директор корпункта готовит мне порядочную свинью. Но виду я не подал. Вариантов-то всё равно никаких у меня не было… Искать работу в другом издании? Идти на поклон к Сазонкину или Привалову? Не смешно.

– Михаил Иванович, у меня статья новая есть. Про сестер – серийных отравителей.

– Э-э-э-э, да, Герман, обязательно заезжайте на корпункт! Обязательно! Вы ведь не передумали у нас работать и в Минск перебираться? – голос у него был какой-то возбужденный.

– Не передумал, – тут сомнений у меня не было.

– Вот и замечательно, вот и хорошо. Приезжайте, всё обсудим!

– Сегодня, завтра?

– Сегодня. Завтра. Когда угодно – с восьми тридцати до семнадцати тридцати. Я на месте. Очень, очень вас жду, – его тон просто сочился медом.

Несмотря на мед в голосе, некоторое дерьмо смердело просто отвратительно. Я перебирал в уме варианты, какую подставу этот приятный во всех отношениях мужчина мне готовил, и худшее, что приходило в голову – это какое-нибудь расследование, напрямую или косвенно направленное против крутых партийных бонз или людей в погонах. Такое развитие событий было бы очень некстати, подставлять Тасю и девочек не хотелось. Но в целом – я Большакова забодал, Сазанца забодал, Солдатовича с маньяком забодал, Железок вот тоже – забодал, и тут пободаюсь… М-да. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Если всё выгорит – у меня будет такая крыша, об которую обломают зубы любые бонзы. Точнее – им эти зубы выбьют и вставят новые, которые будут работать лучше.

– Приёмная! – откликнулся усталый мужской голос на мой следующий звонок.

– Василия Валентиновича Сазонкина хочу. Белозор моя фамилия.

– Вот как! – к усталости примешалось удивление. – Минуточку…

На том конце провода, кажется, зажали ладонью микрофон телефонной трубки, потому что слышалось только невнятное глухое бормотание. А потом голос начальника машеровской охраны произнес:

– Явился?

– Явился, Василий Валентинович.

– Петр Миронович сегодня занят, а завтра пару часов готов тебе уделить.

Ничего себе! Видимо, история с Выборгской бригадой их здорово допекла. Я и не рассчитывал, что меня примут вот так, сразу.

– Во сколько подъезжать?

– К десяти сможешь? В ЦК, на Карла Маркса.

– Спрашиваете! Буду как штык!

Ох, и денек мне завтра предстоял! По всему выходило – вопрос со Старовойтовым нужно было решать прямо сейчас, завтра голова будет болеть совсем о другом. А потому – я сунул трубку на рычаг и вышел из телефонной будки. «Козлик» подмигнул отблеском солнца на фарах.

Что ж, настало время узнать, какое такое свинство заготовил для меня директор корпункта «Комсомолки».

Глава 7, в которой Старовойтов выдвигает предложение, от которого нельзя отказаться

Статью Старовойтов взял почти не глядя – так, пробежал мельком глазами, недоверчиво поднял бровь, но, увидев комментарии Привалова и Соломина, кивнул:

– Берем! Думаю, в Москве одобрят. Они уже тобой интересовались – ну, семинар, помнишь? – и положил листки, заполненные печатным текстом, в кожаную папочку с надписью «В печать».

Я развел руками: семинар в Москве – дело хорошее, да только напрашиваться я не собираюсь. Пригласят – поеду.

– Вы ведь не о семинаре со мной поговорить хотели, да?

Михаил Иванович достал из ящика стола сигареты, щегольскую зажигалку и закурил.

– Ты в школе военкоров вроде учился, Белозор?

Я прикрыл глаза: память Германа Викторовича услужливо подсунула картинки из его армейской жизни. И вправду – учился. Был там такой лейтенант Мельников, с которым он/я состоял в переписке. Этот Мельников правил тексты статьей, объяснял нюансы работы в вооруженных силах. Это называлось – «школа военного корреспондента», получается, что – заочная. Черт, а Герман-то Викторович там на рога всю часть ставил! Например, написал материал про матерщину со стороны офицеров по отношению к солдатам – и статью эту опубликовали в газете, и офицеров вздрючили! И ничего за это Белозору никто не сделал. И это в шестьдесят каком-то году! Фантастика. Рассказал бы кто – не поверил. А так – можно сказать, из первых уст…

– Учился. Заочно, – я ступил на тонкий лёд.

– Вот и славно. Значит – дело решенное. Я оформляю вас хоть завтра, с вашим главредом всё согласуем, никуда он не денется…

– Она, – поправил его я. – У нас главный редактор – женщина.

– Неважно, неважно… А важно то, что мне некого отправить в командировку. Дело серьезное, оплачивать будем тоже серьезно, гонорары – по высшей планке, суточные – как положено.

Я уже понимал, к чему он клонит. Но верить своим предчувствиям не хотелось.

– Скажу прямо – хочешь у нас работать, перебраться в Минск – придется съездить. Ну, правда – у меня две девушки работают и Горелов, а он… – Михаил Иванович поморщился брезгливо. – Тем более – ты вот это всё любишь. Приключения, там…

– Афганистан? – спросил я.

Старовойтов подавился сигаретным дымом и закивал, пытаясь откашляться.

– Примерно с июня по август. Ну, ротация у нас, там какая-то беда образовалась со спецкорами, вот – кинули клич по республикам – мол, отправьте кого-то из своих, освещать помощь братскому народу. Будешь там вместе с Витебскими десантниками… Целая рубрика в «Комсомолке», просто представь! Союзное издание!

Я понятия не имел – такая практика в том, настоящем, СССР была или нет, или это уже моя «новая полевая журналистика» или какое другое вмешательство такие круги по воде пустила? Насколько я помнил, репортажи из ДРА года эдак до 1985 ограничивались короткими новостными сводками или очерками о гуманитарной помощи страждущему афганскому народу – построили школу здесь, выкопали скважину под воду тут… Рубрика в «Комсомолке» – это круто, конечно, но ехать в Афган… А с другой стороны – кто-то ведь должен? Черт побери, наши белорусские пацаны умирают в тех пустынных горах, всем по большому счету насрать на это, а я тут сижу-думаю, размышляю… Статьи про воинов Ограниченного контингента, их будни, быт и героизм начали появляться в печати дай Бог, чтобы году в восемьдесят пятом! Именно тогда легендарный Кожухов там и появился… Тоже, кстати, из «Комсомолки». Тот самый Михаил Кожухов, который «В поисках приключений» и «Вокруг света» – он был скальдом афганской пустыни, менестрелем войны. Его зарисовки давали понимание того, что наши – молодцы и делают там, на чужбине правильное дело. Что мы не против Афганистана воюем, а вместе с ним – за лучший мир.