поэтесса и кулинар с избранными рецептами дикинсон эмили
Рождественский кекс от поэтессы Эмили Дикинсон — готовить его нужно уже сейчас!
Не упустите момент: рождественский кекс следует испечь в середине ноября, а затем дать ему созреть полтора месяца в пергаментной бумаге, чтобы из суховатого полена с сухофруктами он превратился, напитавшись специями, в ароматный десерт. Рецептов таких кексов множество, но мы предлагаем приготовить «черный» вариант — от американской поэтессы-затворницы Эмили Дикинсон.
В середине XIX века в Амхерсте, в штате Массачусетс, жила девушка. Ее отец был юристом и политиком, так что девушка была образованной, училась в школе, Академии Амхерста и даже в семинарии. Замуж она не вышла, была затворницей и вела обширную переписку. А еще писала стихи, много и каждый день. При жизни опубликовала всего десяток — из написанных 1800.
Кроме того, девушка прославилась тем, что носила только белое и почти каждый день пекла кексы — экстравагантные для того времени, со множеством специй и удивительными ингредиентами, отправляла их в подарок своим друзьям, родственникам и корреспондентам.
Звали барышню Эмили Дикинсон.
На сайте музея ставшей знаменитой в ХХ веке поэтессы мы нашли рецепт ее знаменитого «Черного кекса», который готовился к Рождеству; нашли и перевели его для вас.
«Черный кекс» Эмили Дикинсон
Вам понадобятся:
В небольшой миске хорошенько перемешайте муку, специи и соду. Отдельно в большой емкости разотрите сливочное масло с сахаром, взбейте все венчиком (помните, во времена Дикинсон миксеров не существовало!).
Добавьте яйца, разотрите до получения однородной массы, затем влейте маленькой струей бренди, ром или коньяк и патоку. Перемешайте. Теперь в большую миску добавьте муку, специи и соду, хорошенько перемешайте. Добавьте изюм, сухофрукты и цукаты — и снова перемешайте.
Переложите тесто в смазанный маслом противень размером примерно 23×33 см, выстланный пергаментной бумагой. Выпекайте при температуре 120 ℃ в течение трех часов.
Лекарство от чумы и любимая сладость королевы Елизаветы: история имбирного печенья
Когда кекс остынет, заверните его в марлю, смоченную коньяком, потом упакуйте в пергаментную бумагу, а затем оберните фольгой. Храните кекс в герметичном пакете или контейнере в холодильнике и раз в неделю сбрызгивайте его бренди или коньяком.
Кекс можно есть в любое время после того, как он испечен, но через полтора-два месяца вкус выпечки станет по-настоящему идеальным и аутентичным. Прямо как любовь, которая в стихах Эмили Дикинсон выходит из моды, а в нашем случае — просто ждет своего часа.
Мы вырастаем из любви
И, заперев в комоде,
Ее храним, пока она
Не будет снова в моде.
(Перевод Леонида Ситника)
Пеките сейчас, чтобы съесть в новогоднюю ночь, — это лучшее, что вы можете сделать. Ожидание украшает угощение, и Эмили Дикинсон прекрасно это знала.
Фото: Wikipedia, Zamurovic Brothers / Shutterstock
Самая загадочная поэтесса. Тайны жизни Эмили Дикинсон
Большинство стихотворений Дикинсон не были опубликованы при ее жизни. Возможно, ее стихи были отредактированы для защиты имиджа Эмили. В жизни поэтессы много тайн.
Семья Эмили
У Эмили был старший брат Уильям Остин и младшая сестра Лавиния. Тетя Эмили описывала Эмили как хорошую девочку, совершенно здоровую, довольную и беззаботную.
Подростковые годы
Сказать, что Эмили Дикинсон была умна, было бы преуменьшением. Она посещала занятия по английской и классической литературе, латыни, ботанике, геологии, истории, психологии и арифметике.
Дикинсон всегда была озабочена концепцией смерти, особенно смертью близких людей. Эмили очень переживала, когда ее брат умер от тифа. Два года спустя она написала: «Мне казалось, что я тоже должна умереть, если мне не разрешат присматривать за ним или хотя бы смотреть на его лицо».
Писатели, которые повлияли на ее творчество
Эмили Дикинсон нашла наставников, которые познакомили ее с трудами Уильяма Вордсворта и Ральфа Уолдо Эмерсона. Дикинсон была особенно увлечена работами Эмерсона и позже написала, что он «прикоснулся к тайной весне».
Стихи и пьесы Уильяма Шекспира также сильно ее впечатлили и потрясли.
Уникальный стиль
Поэзия Дикинсон сочетает в себе трансцендентализм Эмерсона с ее собственной склонностью к каламбурам, иронии и сатире. Дикинсон писала о цветах и садах довольно часто. Ее озабоченность смертью часто появлялась в ее стихах.
Ее самое известное стихотворение «Потому что я не мог остановиться ради Смерти» иллюстрирует уникальные отношения поэтессы с тем, что существует за пределами этого нынешнего существования. Эмили была христианкой, и она также адресовала многие из своих стихов Иисусу Христу.
Проблемы со зрением
В 1863 году, когда Дикинсон было около 30 лет, у нее начались проблемы со зрением. Яркий свет причинял ей боль, и ее глаза начинали болеть, когда она пыталась писать, что являлось огромной проблемой для нее как для поэта.
В 1864 году она поехала к офтальмологу Генри Уилларду Уильямсу в Бостон. Историки считают, что у Дикинсон, вероятно, был ирит (воспаление радужки). К счастью, в 1865 году симптомы болезни у Эмили исчезли.
Она жила рядом со своей семьей всю жизнь
Дикинсон провела большую часть своей взрослой жизни в изоляции. Ей не нравилось общаться, хотя она поддерживала близкие отношения с братом и сестрой.
Ее брат Остин женился и имел троих детей. Его семья жила по соседству с Эмили. Эмили очень сблизилась с женой Остина, Сьюзен, и некоторые из лучших стихов Дикинсон были адресованы ей. Некоторые ученые считают, что Дикинсон таила в себе тайные романтические чувства к жене своего брата.
Она, возможно, любила загадочного человека
Эмили Дикинсон отправляла письма таинственному человеку, которого назвала Мастером. Дикинсон, казалось, была влюблена в этого человека. Эти письма были написаны между 1858 и 1862 годами.
У ученых разные теории относительно того, кем может быть этот человек. Некоторые полагают, что этот Мастер мог быть наставником Эмили, редактором газеты, преподобным, сокурсником, Богом или вымышленной музой.
Она не была замужем
Многие считают Эмили Дикинсон спинстером (женщиной, у которой никогда не было романтических отношений с мужчиной), но спустя почти два десятилетия после того, как она писала письма Мастеру, у поэтессы завязались отношения с судьей Отисом Лорд, вдовцом, который был другом ее отца.
В 1883 году Отис Лорд сделал предложение Эмили Дикинсон, но он так и не получил ответа. Исследователи ее биографии считают, что она не была расположена к браку.
Она страдала от тревожного расстройства
Любой, кто проводит большую часть своего времени в одиночестве, вероятно, имеет для этого веские основания. В молодости Дикинсон отдалилась от остального мира. Некоторые ученые думают, что она была просто интровертом, который хотел сосредоточиться на своей поэзии, другие полагают, что она страдала от тревожного расстройства.
У матери поэтессы были эпизоды тяжелой депрессии в течение ее жизни, поэтому Эмили, возможно, унаследовала это состояние. В 1862 году Дикинсон написала в дневнике, что испытала ужас, который она не могла никак объяснить.
Хотя Эмили не выходила из дома, она не была полностью изолирована. Она общалась с подругой через письма, ее брат и сестра регулярно навещали ее.
Это миф, что она носила только белое
Поскольку Эмили Дикинсон была довольно загадочным персонажем, стали распространяться слухи о ее личности и эксцентричности. Перед смертью Дикинсон часто носила белое платье. Она сказала своей семье, что хочет быть похороненной в белом гробу в белом халате. Это привело людей к выводу, что Эмили была просто странной женщиной, которая всегда носила белое, но это совсем не так.
Есть несколько ее фотографий в темной одежде, и в одной из записей в дневнике она рассказывает о коричневом платье.
Как умерла поэтесса
Мать Эмили умерла в 1882 году, а на следующий год умерли от тифа ее брат Остин и его младший сын. Эмили испытывала глубокую скорбь.
Летом она потеряла сознание, когда пекла на кухне. Ее здоровье начало быстро ухудшаться, и она фактически была прикована к кровати в течение нескольких месяцев. Историки полагают, что она страдала от хронического воспаления почек. Ее состояние продолжало стремительно ухудшаться, и 15 мая 1886 года Эмили Дикинсон умерла в возрасте 55 лет.
Скромная похоронная процессия прошла через лютиковое поле. По ее просьбе, Эмили Дикинсон была похоронена в белом гробу, украшенном синими полевыми фиалками с ароматом ванили.
Как ее поэзия была наконец опубликована
Дикинсон не хотела, чтобы ее стихи были опубликованы. На самом деле, она попросила свою сестру Лавинию сжечь все ее произведения после ее смерти. Лавиния сдержала свое обещание и сожгла большинство ее писем, но Эмили не дала никаких конкретных инструкций о 40 тетрадях и листах бумаги в запертом сундуке.
Лавиния обратилась за советом к Сьюзен, и работы Эмили были опубликованы.
Первое издание
Первый том стихов Дикинсон был отредактирован Мейбл Лумис Тодд, любовницей Остина, и другом Т. Хиггинсоном. Он был опубликован в 1890 году. Хотя Тодд утверждал, что были внесены несущественные изменения, книга была в значительной степени отредактирована, чтобы соответствовать грамматическим стандартам того времени. Эти изменения стерли большую часть уникальной и целенаправленной пунктуации Эмили Дикинсон.
Позже были опубликованы более точные редакции оригинальных рукописей Эмили. К стихам Дикинсон многие композиторы написали музыку.
Эмили и Мейбл на самом деле никогда не встречались
В 1883 году брат поэтессы Остин завел роман с писательницей по имени Мэйбл Лумис Тодд. Девушки писали друг другу, но они никогда не встречались лично. Должно быть, это было довольно неловко, потому что Эмили дружила со Сьюзен, женой Остина.
После смерти Эмили Мейбл стала чем-то вроде эксперта Дикинсон. Она читала лекции о жизни поэтессы и отредактировала несколько книг ее стихов и писем.
Дикинсон была садовником
Эмили Дикинсон была главным садовником в доме своей семьи на протяжении всей своей жизни. Она выращивала сотни цветов, а также сажала и ухаживала за овощами, яблонями, вишнями и грушами.
Она также наблюдала за теплицей на участке, где находились жасмин, гардении, гвоздики и папоротники. Эмили часто писала о растениях и садоводстве в своей поэзии, очевидно, найдя это занятие довольно вдохновляющим.
В доме Дикинсон сады были восстановлены исследователями.
Она никогда не публиковалась под своим именем
Томас Уэнтворт Хиггинсон, друг и наставник Дикинсон, думал, что она была отличным писателем, но он отговаривал ее от публикации, потому что считал, что широкая публика не оценит ее работ так, как их следует оценить.
В период с 1850 по 1878 год в газетах и журналах было опубликовано 10 стихотворений Дикинсон и одно письмо, но Эмили не предоставила эти стихи сама, и они не были опубликованы под ее именем. Поэтесса создала свои собственные небольшие сборники стихов для своих друзей и семьи.
— Э́мили Эли́забет Ди́кинсон (англ. Emily Elizabeth Dickinson; 10 декабря, 1830, Амхерст, Массачусетс, США — 15 мая 1886, там же) — американская поэтесса.
Alter! When the Hills do—
Falter! When the Sun
Question if His Glory
Показать полностью.
Be the Perfect One—
Surfeit! When the Daffodil
Doth of the Dew—
Even as Herself—Sir—
I will—of You—
Измениться? Если
Горы лягут в падь –
Усомниться? Прежде –
Солнце двинет вспять!
От Тебя – отречься?
Мураве полей –
От росы небесной?
От себя – скорей –
Перевод Григория Кружкова
Измениться! Сначала — Холмы.
Усомниться! Солнце скорей
Под сомнение поставит — само —
Совершенство Славы своей.
Пресытиться! Раньше
Росой — Нарцисс.
Пресытиться — Вами?
Никогда — клянусь!
Перевод В. Марковой
(Перевод Валентина Савина)
Меняться! Раньше горы
Усохнут. Усомниться?
Когда во славе солнце
Решит остановиться.
Насытиться! Роса
Наскучила б нарциссу,
Сэр, даже и тогда,
Я вами не насытюсь.
Перевод Сергея Долгова
Когда изменится рельеф,
а солнце усомнится,
в том, что небесною красой
никто с ним не сравнится,
Перевод Андрея Пустогарова
Изменюсь не раньше,
Чем вершины гор,
Усомнюсь, будь в холод
Солнца перебор –
Утолюсь, но прежде
Пусть нарцисс – росой –
Вот как он безмерно,
Так и я – тобой!
Перевод Наталии Корди
Перевод Вячеслава Чистякова
Моё самое любимое стихотворение Эмили!
Mine — by the Right of the White Election!
Mine — by the Royal Seal!
Mine — by the Sign in the Scarlet prison —
Bars — cannot conceal!
Mine — here — in Vision — and in Veto!
Mine — by the Grave’s Repeal —
Tilted — Confirmed —
Delirious Charter!
Mine —while the Ages steal!
Перевод Софьи Полянкиной
To put a Current back —
When Floods have slit the Hills —
And scooped a Turnpike for Themselves —
And trodden out the Mills —
В извилинах мозги
текли легко и ровно,
Но отклонились вдруг
В течении полнокровном,
И легче воды вспять,
Сбежавшие с холма,
Вернуть, чем обуздать
Сошедшего с ума.
Whether my bark went down at sea—
Whether she met with gales—
Whether to isles enchanted
Показать полностью.
She bent her docile sails—
By what mystic mooring
She is held today—
This is the errand of the eye
Out upon the Bay.
Плыла ли моя лодка морем тихим —
Или встречалась с бурями она —
Или стремилась к островам неблизким
Теперь она сложила паруса —
Какая сверхъестественная сила
Её удерживает на плаву сейчас —
Не знаю, но найти её в Заливе
Утеха для моих уставших глаз.
© Елена Дембицкая 2012
107
‘Twas such a little – little boat
That toddled down the bay!
Показать полностью.
‘Twas such a gallant – gallant sea
That beckoned it away!
‘Twas such a greedy, greedy wave
That licked it from the Coast –
Nor ever guessed the stately sails
My little craft was lost!
Кораблик малый-малый
У берегов кружился,
Но океан громадный
Позвал и подружился.
И парусник огромный
Заметил ли тогда,
Что мой кораблик скромный
Исчезнул навсегда?
(Пер. Сергея Долгова)
Маленький-маленький ботик
Ковылял вдоль залива.
Светлое-светлое море
Ластилось так игриво.
Злая-злая волна
Крошку в море умчала.
Большим судам все равно,
Что нет его у причала.
(Перевод Ольги Денисовой)
Так тихо-тихо лодка одна
по глади плыла голубой,
такой благородный морской простор
кивком поманил за собой.
Так жадно-жадно крутая волна
слизала ее у причала,
и не заметили важные паруса,
что лодка моя пропала.
(Перевод Андрея Пустогарова)
I had no time to hate, because
The grave would hinder me,
And life was not so ample I
Показать полностью.
Could finish enmity.
Nor had I time to love; but since
Some industry must be,
The little toil of love, I thought,
Was large enough for me.
На ненависть не тратя зря
Отпущенных мне лет,
Всё ж не смогла её пресечь,
Коль лада в мире нет.
И было некогда любить,
Но, поднапрягшись, я
Смогла стяжать любовный труд
По силам для себя.
(Пер. Софьи Полянкиной)
He ate and drank the precious words,
His spirit grew robust,
He knew no more that he was poor,
Показать полностью.
Nor that his frame was dust.
He danced along the dingy days,
And this bequest of wings
Was but a book. What liberty
A loosened spirit brings!»
Питался он величьем слов,
Стяжал и крепость духа;
Забыл о том, как беден кров
И что кругом разруха.
Он танцевал над грязью дней,
А крыльями служила
Ему та книга, что душе
Свободу предложила.
(Перевод Софьи Полянкиной)
I taste a liquor never brewed –
Показать полностью.
From Tankards scooped in Pearl –
Not all the Vats upon the Rhine
Yield such an Alcohol!
Inebriate of Air – am I –
And Debauchee of Dew –
Reeling – thro endless summer days –
From inns of Molten Blue –
When «Landlords» turn the drunken Bee
Out of the Foxglove’s door –
When Butterflies – renounce their «drams» –
I shall but drink the more!
Till Seraphs swing their snowy Hats –
And Saints – to windows run –
To see the little Tippler
Leaning against the – Sun –
Напиток пробую неведомый
Из кружек, жемчугом обсыпанных,
Не сыщешь в бочках и на Рейне
Настолько же хмельной напиток.
И воздухом опьянена,
Распутница росы,
Дней лета длинных пью до дна
Настой из синевы.
Прогонят с наперстянки
Хозяева пчелу.
И я, пьяна без пьянки,
Не прекращая, пью
Пока мне серафимы
Не замахают шляпами,
Не побегут святые
Скорей увидеть пьяницу
Ничтожную в оконце,
Что оперлась на солнце.
(Перевод Сергея Долгова)
Я напиваюсь допьяна
из чаш жемчужных дней.
Такого дивного вина
Не делал старый Рейн.
От воздуха пьянею я,
Хмелею от росы,
Кружится голова моя
В потоках бирюзы.
Пока цветение кругом
И белоснежен сад,
И ангелы в мой пьяный дом
Как лепестки летят.
Эмили Дикинсон: как старая дева оказалась гениальной поэтессой
Ещё при жизни об Эмили ходила слава, по крайней мере, в родном городе. Но вовсе не о её поэтическом таланте: о том, что Эмили пишет стихи, знало очень мало людей. Для большинства горожан она была сумасшедшей старой девой, затворницей, которая иногда бродит вокруг своего дома, глядя перед собой, словно безумная. На самом деле, Эмили теряла зрение, и взгляд её был взглядом почти слепого человека — но такое объяснение широкой публике было неинтересно. А в остальном горожане были правы. Эмили была затворницей, Эмили была старой девой, а если принять за аксиому, что каждый настоящий поэт безумен — тогда она была и безумицей тоже.
Хотя порой можно столкнуться с мифом, что Эмили умерла молодой, это не так. Поэтесса прожила пятьдесят пять с лишним лет — в то время такой возраст считался почтенным. Дикинсон умерла так же тихо, как жила. Таинственная болезнь — которая, быть может, просто была страхом, нервным напряжением или глубокой депрессией — вдруг приковала её к постели. Своей последней весной Эмили отослала письмо кузенам, очень короткое: «Маленькие кузены, позвали назад. Эмили». После такого лаконичного предупреждения она умерла.
И Томас Хиггинсон был одним из немногих, кто не удивился, когда сестра Эмили, также старая дева Лавиния, разбирая вещи покойной, обнаружила там одну тысячу семьсот семьдесят пять стихотворений. И, судя по всему, также Томас Хиггинсон, хранитель тайны Дикинсон, способствовал тому, чтобы первый сборник стихов Эмили увидел свет — хотя при её жизни сурово отговаривал её от всяких публикаций.
Неисправимая
Детство Эмили Дикинсон не назовёшь безоблачным, хотя она не знала нужды, над ней никто не издевался и крупные бедствия прошли мимо неё. Её отец, преуспевающий адвокат, был из тихих, холодных тиранов, уверенных, что только они знают, в чём состоит чужое счастье, и подавляющих своих близких, чтобы они не сопротивлялись, когда их делают счастливыми правильно, а не как им в голову взбредёт.
Как же выглядела позже женщина, которую постоянно и рационально он делал счастливой? Эмили описывала её как практически мёртвое сознанием существо, отсутствующую мать, тихую ходячую функцию. Отец подавлял и трёх своих детей, особенно дочерей, постоянно направляя их к своему рациональному счастью. Удивительно ли, что обе девушки остались старыми девами? Любое живое движение их души подвергалось подавлению — о какой любви могла быть речь? Ещё хорошо, что отец не «назначил» им женихов по своему вкусу, что превратило бы их жизнь с большой вероятностью в вечный тихий кошмар.
Но Эмили достался твёрдый характер её отца и, хотя она не противостояла ему напрямую, она всё же бунтовала по-своему. Когда её отправили учиться в женскую семинарию, она обнаружила, что всех учениц там тщательно делят по религиозности и набожности. Большинство девочек легко вливались в образ настоящей христианки, часть считалась исправляющимися, и в последней части оказалась Эмили — в безнадёжных. Не потому, что она как-то отрицала существование Бога, а потому, что отвергала всякий формализм в вере.
Такую же форму протеста — тихую, но непреклонную — Эмили стала практиковать и дома. Она занималась не тем, что отец ожидал от своих дочерей. Ещё подростком вместе с подругой Сьюзен они решили держаться друг друга, потому что они созданы быть поэтессами в этом мире прозы — и уже такое противопоставление, пусть и необъявленное на публику, было в мире ценностей Дикинсона-старшего крайне неподобающим для его дочери. Но Эмили держалась этого противопоставления до конца. Она верила, что в ней — поэзия, и не сходила со своего пути, хотя оказалось это в итоге не так уж просто.
Роман в письмах
Но, как ни ищи, в письмах Эмили — в отличие от её стихов, которые порой были и любовными — не найти следов романтических отношений и устремлений. С Хиггинсоном переписка была особенно странна. Дикинсон однажды четыре стихотворения с вопросом — есть ли в них дыхание. Дыхание в них было, сильное, свежее, но — по представлениям Хиггинсона — поэзией они не были. Не отвечали требованиям девятнадцатого века к тому, какими должны быть стихи. О чём он ей искренне и ответил.
После этого Дикинсон стала звать Хиггинсона наставником и раз за разом слать ему новые стихи с просьбой препарировать их хладнокровно, будто хирург. Томас исправно указывал все «ошибки». Эмили так же исправно благодарила и слала новые строки — безо всяких следов того, что она решила следовать советам своего «наставника». Нет сомнений, что в её отношении к суждениям Хиггинсона была нотка иронии — но по-своему она его ценила, прежде всего, за то, что он был в восторге от самобытности её стихов там, где другой не увидел бы ничего, кроме ошибок.
Интересно, что, когда знакомая поэтесса стала настаивать на издании сборника Дикинсон, она попросила именно Томаса сформулировать ясный, корректный отказ. В любом случае, Томас — только ярчайший пример того, что во всех её отношениях с мужчинами была завязана литература. С Ньютоном тоже. И с судьёй Отисом Лордом — одним из кандидатов на несчастную любовь Эмили.
Весь мир — в тексте
С книгами в семье Дикинсонов тоже были сложные отношения. Хотя ещё со времён обучения шкаф Дикинсона-старшего был забит классикой англоязычной литературы, когда Эмили была девочкой, приветствовалось изо всех книг только чтение Библии, и то, желательно, не тех мест, где происходит какой-нибудь блуд. В общем, оптимальнее всего было ограничиться Новым Заветом.
Когда в доме стали бывать молодые люди, они тоже тайком приносили Дикинсонам-младшим книги. Так Эмили познакомилась со своими любимыми писателями-современниками: сёстрами Бронте, Чарльзом Диккенсом, Джорджем Эллиотом и Элизабет Броунинг. Ньютон с пылом обсуждал с Эмили литературу — как считается, серьёзно подтолкнув её к оставленному было детскому увлечению поэзией. Судья Лорд познакомил с Шекспиром — и, почти ослепнув, Дикинсон позволяла читать себе только Шекспира, не видя смысла тратить остатки зрения на кого-либо мельче его.
Любой текст, выходящий из-под пера Эмили, превращался в художественный. Она не писала «обычных» писем своим друзьям — хотя не заваливала их литературными произведениями. Но на всех её письмах лежал отпечаток литературности, они были готовыми эссе поэта, рискнувшего писать в прозе, и, зачастую, они были посвящены также поэзии и прозе. Для Эмили как будто не существовало вне текста мира вообще.
А стихи, меж тем, были изумительно просты, вызывая своей простотой протест привыкших к пафосным аллегориям современников и не готовых видеть символику в образах непритязательных, повседневных, увидеть высокое чувство за почти бытовой картинкой, вроде страшной тоски о свободе: